БС"Д
Войти
Чтобы войти, сначала зарегистрируйтесь.
Главная > Арабо-израильский конфликт > Несвидетели
Арабо-израильский конфликт

Чтобы ставить отрицательные оценки, нужно зарегистрироваться
+25
Интересно, хорошо написано

Арабо-израильский конфликт
Несвидетели
Элла Грайфер

Пусть слабы мы, пусть беззащитны, пусть не можем фактически противостоять шантажу и выкручиванию рук, но кто же и как же может заставить нас угодливо поддакивать теоретикам нашего уничтожения? Некого тут винить, кроме нас самих. И самое обидное — все это один раз мы уже проходили.

А мы балагурим, а мы куролесим,
Нам недругов лесть — как вода из колодца.
...А где-то по рельсам, по рельсам, по рельсам
Колеса, колеса, колеса, колеса... А. Галич

Знаете ли вы, что такое АМХА? Нет, вы не знаете, что такое АМХА. АМХА — это — Всеизраильский центр по оказанию помощи людям, пережившим Катастрофу, и их детям. Недавно мы, всей конторой, побывали в АМХЕ и выслушали рассказ про незаживающую рану, что несут эти люди в душе всю жизнь. Что не доверяют они окружающему миру, никогда не чувствуют себя в безопасности, что депрессивны они и агрессивны, и не могут избавиться от чувства вины за то, что выжили, когда другие погибли...

Не то, чтобы все это слышала я впервые, но впервые сегодня вдруг задала себе неудобный и несолидный вопрос: «А почему?».

Утверждение, что Шоа — самое страшное злодеяние всех времен и народов, даже если и правда, все равно не ответ. Психологи знают: шансы справиться с перенесенной травмой не меньше, чем от тяжести ее, зависят от ее осмысления. От оценки своего поведения и поведения окружающих, и даже если оно окажется неправильным, есть путь раскаяния. От возможности сказать себе и другим: «То, что я пережил, ужасно, но в жизни и такое случается, так что мой опыт, при всей его тяжести, может быть кому-то полезен. Я совершал ошибки, от которых могу теперь кого-то предостеречь. Я могу предупредить об опасности, которую люди, не обладающие моим опытом, возможно, не приняли бы всерьез».

Казалось бы — те, кто оказывает пострадавшим психологическую помощь, должны бы, прежде всего, помочь каждому выстроить, как нынче говорят «наратив», т.е. связную, осмысленную картину прошлого с надлежащими выводами — практическими или хотя бы теоретическими. Но вот — не делает этого АМХА, и не вина ее в том, а беда. Общая наша беда. Вы будете смеяться, но... никакого «наратива Катастрофы» в еврейском народе на самом деле нет.

Можно понять, что не появился он в первые послевоенные годы — от шока надо было отойти. Можно понять и попытки (изначально безнадежные) объяснять Шоа в рамках наратива марксистского (зверства капитализма) или общегуманистического (неуважение к единственной и неповторимой человеческой личности). Можно Бен-Гуриона понять, что совершенно искренне верил в свое государство-убежище, в котором такое повториться не может, и все происшедшее охотно списывал на счет отсутствия такого государства...

Но, граждане-товарищи, полвека же пролетело! И марксизм накрыться успел, и убежище оказалось хлипкое (как, впрочем, с самого начала предсказывала Хана Арендт). А уж общегуманистические потуги такого уродца на свет произвели, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Разъезжает по белу свету на арабские нефтедоллары немногочисленная, но шумная орда полоумных евреев, завывает: «Обнимитесь, миллионы!» и гневно требует любви ко всем и вся: от палестинских террористов до бездомных кошек включительно.

В каждом городе — памятник погибшим, в каждой стране — еврейский музей, в каждом университете — кафедра изучения Холокоста... А что там изучают? Документы и факты? Но выводы-то где? Неужто все эти деньги, время и силы на то только и тратятся, чтобы доказать, что бывшее — было? Дались им, ей Б-гу, эти шесть миллионов! А если их целых восемь окажется? Или, наоборот тому, всего четыре с половинкою? Что меняет это по существу? Поди, разберись, коли не установлено, в чем оно вообще — существо, и в значительной мере заблокирован его поиск.

Даже отдельные примеры глубокого и успешного анализа Холокоста как исторического явления (прежде всего, разумеется, «Истоки тоталитаризма» Ханы Арендт) ситуацию в целом не изменили, ибо вопрос о «правильной реакции» личности и общества на эту чуму ставили разве что в самом общем виде, на уровне оценки (ясно, что отрицательная). До уровня решения и поступка не опускались они со своей академической высоты, а школы не создали, т.е. отклика в обществе должного не нашли. Знаем о Катастрофе мы немало, но какой-то мощный, хотя и неосознанный психологический барьер не дает нам осмыслить это знание.

Вот, например, на встрече в АМХЕ, услышали мы, что одним из самых серьезных травмирующих моментов Катастрофы было явление, обозначенное специалистами как «отсутствие свидетелей»: присутствовавшие неевреи в массе своей старательно закрывали глаза и делали вид, что все идет нормально. Это — страшная травма. Реакция окружающих демонстрирует пострадавшему, что уничтожение его признается явлением нормальным, что, строго говоря, никаких оснований он не имеет претендовать на естественное право жить.

Но немало ведь зависит и от того, насколько авторитетно для него мнение этих самых окружающих. Если, предположим, наш герой в условиях «Белого Безмолвия» окружен волчьей стаей, не удивит его явственно читаемая в глазах братьев наших меньших уверенность, что он не личность, а пищевой продукт, однако, вряд ли повлияет она на его самооценку. Либо выживет, либо нет, но уж в комплексы по этому поводу не впадет — вне всякого сомнения.

А следовательно, если бы жертве усвоить заранее, что определенная (и весьма обширная) категория гомо сапиенсов не как личность ее воспринимает, а как... ну, например, материал для отреагирования собственных комплексов, так, может, и повела бы она себя иначе. На выживание бы шансы выросли, и после долгие годы не мучило бы выжившего сомнение в своем праве на жизнь.

Но как же так случилось, что не усвоила? Информации, вполне своевременной, навалом было. Чего не было — так это готовности в нее поверить, воспринять ее, обработать и сделать соответствующие практические выводы. Причину любой психолог легко объяснит: вытеснение из-за несовместимости с основополагающим наративом — но это по науке, вам не понять. А чтоб вам понять: в мире, что изо всех сил движется к свободе, равенству и братству, не может такого быть, потому что не может быть никогда! Возможны отдельные замедления и даже нетипичные отступления из-за козней проклятых реакционеров, но народ, который всегда свят и чист, своим инстинктивным массовым разумом непременно разберется, где правда, и воздаст каждому по делам его. И вообще — в правовом государстве законопослушному гражданину бояться нечего!

Ясно, что при таком раскладе для явлений типа Катастрофы вообще места нет. Нет почвы для их возникновения. Но поскольку Катастрофа все же произошла, возникла дилемма: либо менять этот самый «основополагающий наратив», т.е. признать, что мир оказался не таким, как мы думали, либо... Под каким ни на есть предлогом вообще ее не осмысливать. Можно начисто отрицать, как поступает, к примеру, мистер Ирвинг. Можно согласиться, что все-таки была, но... всего лишь всплеском непостижимого, безумного, иррационального зла. Можно утверждать, что Гитлер и все закидоны его с историей Европы никак не связаны, а эдак вот, с неба на нас свалились. Можно причину обнаружить в исконной тевтонской злонамеренности...

За всеми этими (прямо скажем — наивными) объяснениями стоит, в конечном итоге, одна тенденция, одна полуосознанная цель: объявить Катастрофу отклонением от нормы, ужасной случайностью, ни в коей мере не вытекающей из закономерностей нашей хорошей цивилизации. Потому-то в штыки встречались мудрые слова Ханы Арендт о «банальности зла», о том, с какой легкостью вписывается геноцид в систему наших понятий, в повседневные правила игры. Игры, которую привычно продолжали как евреи, так и их убийцы. Вернемся к «несвидетельству».

Не помню точно, в каком году, но вскорости после прихода Гитлера к власти, из Германии с треском выставили обосновавшуюся, было, там полулегально на жительство довольно многочисленную группу польских евреев. «Коренным» немецким евреям, веками в тех краях жившим и вполне ассимилированным, и в голову не могло прийти, что эта кампания имеет какое-то отношение к ним. Наоборот, еще и довольны были, что прогнали этих диких лапсердачников, портивших их благонамеренный имидж в глазах «арийских» соседей.

Несколько лет спустя, когда эти приличные господа превратились уже в затравленных беженцев, отлавливаемых в оккупированной Франции, местные их соплеменники всерьез надеялись, что облавы касаются только лиц без гражданства...

Когда сами они уже в панике вымаливали американскую визу, тамошние собратья не слишком это дело лоббировали, чтобы не ставить под угрозу с трудом отвоеванное место под звездно-полосатым солнцем...

...Если уж сами себе не смогли мы «свидетелями» быть — что спрашивать с людей, которые антисемитские предрассудки впитали с детства?.. И не пора ли, наконец, понять, что не осуждала Хана Арендт руководство еврейских общин Венгрии, а рассуждала об общей нашей роковой ошибке. О том, как дорого платить приходится за иллюзии и самообман. За упрямое нежелание услышать правду, которую и по сю пору безуспешно пытаются втолковать нам люди, уцелевшие в Катастрофе.

Им не хотели верить. Сперва отвергали даже простое изложение фактов, которым были они свидетелями. Потом факты подтвердились. Их стали собирать, записывать, запечатлевать в музейных экспозициях и пересказывать на школьных уроках. Но то, что узнали люди, все это пережившие, о мире, о человеке, о системе ценностей нашего общества остается по-прежнему табу. Существующий наратив не вмещает такого знания, а другого строить мы не желаем.

Пережившие Катастрофу оказались в состоянии шизофренической раздвоенности. Чтобы обеспечить коммуникацию, найти свое место в обществе, они вынуждены играть по правилам действующего наратива, в то же время прекрасно зная, что наратив это лжив, видя, что под тонкой почвой цветущего лужка скрывается бездонная трясина, но не находя слов, чтобы предупредить об опасности наивных любителей бабочек.

Никоим образом не претендуя на полноту описания (для этого бы много томов понадобилось), приведу только один пример, связанный с уже отмеченным выше феноменом «несвидетельства». Психологический механизм его связан с тем бесспорным фактом, что некоторое (и даже немалое) количество несчастий навлекают люди на себя сами. «Тебя посодют — а ты не воруй!». Подразумевается при этом, что раз я не ворую, то меня и не посодют — предположение оправданное, если не абсолютно, то, во всяком случае, статистически.

Понятно, что понаехавшие Ostjuden, где по нахалке, а где и просто по неведению, не раз и не два вели себя в Германии как слон в посудной лавке, так что раздражение местных единоплеменников было вполне обоснованным, но... На самом-то деле выставили их совсем не за это. За что — догадаться можно было по многим признакам, включая и правдивые разъяснения нацистской пропаганды. Но не хотелось, ох как не хотелось догадываться... Чем больше не хотелось, тем упрямее доказывали благонамеренные себе и другим, что причиной неприятностей было не то, что пострадавших связывает с ними, а совсем наоборот — то, что отличает от них. Тем убедительнее разъясняли, что именно те, восточные, сделали не так, и почему мы, тутошние, никогда такого не делали и делать не будем.

Несущая конструкция «несвидетельства» — уверенность, что «у нас зря не сажают», что причиной беды были какие-то действия или бездействие пострадавшего, а значит, я самолично, своими действиями и решениями определяю, разделю ли его судьбу, и если действий этих не совершаю и даже не одобряю, определенно — не разделю. Причем, чем слабее эта уверенность, опровергаемая реальными событиями, тем сильнее потребность подпереть ее, словом и делом доказывая свою «непричастность»: «Я, конечно, Рабинович, но тому Рабиновичу, которого арестовали, я не родственник, и даже не однофамилец».

Помните, как в первые годы правления Шарона сердились на него еврейские общины Европы? Как испуганно, как поспешно отмежевывались от самых робких попыток Израиля остановить рвущихся на его улицы, в его города террористов... Ах, как неприлично, недемократично... Теперь что-то их не слыхать, зато из Натании пишут об оживлении рынка недвижимости за счет квартир, усиленно приобретаемых выходцами из Франции. Совсем как те евреи, что во время оно от страха перед погромом из Житомира в Бердичев бежали, да на полдороге повстречали родню из Бердичева, от того же страха бегущую в противоположном направлении.

Что происходит в результате — прекрасно смоделировал К. Симонов:

Золотые рыбки

Рядом с кухней отеля «Миако»,
Где нас кормят морской капустой,
Есть пруд и рыбы. Однако
Их никто не ест, — будь им пусто!

Потому что это не просто,
А золотые, священные рыбы,
Стой над ними, считай хоть до ста,
И за то спасибо.

Они плавают с сытыми мордами,
Раздувая хвосты,
Очевидно, дьявольски гордые
Независимостью от плиты.

Они очень надменны, ибо
Презирают до содрогания
Прочую просто рыбу,
Предназначенную для питания.

Они держатся даже в воде
Друг с другом несколько сухо,
Оттого что они — в пруде
Аристократия духа.

Так изысканно и рассеянно
Живут они всю неделю,
Но каждое воскресение
Приходит повар отеля.

И, принеся извинения
Всем предкам на случай уж
Чертовского совпадения
С переселением душ,

В кимоно с двумя поясами
Он стоит над водой и в ней
Долго ищет глазами,
Которая пожирней.

Потом с ужасной улыбкой,
Взмахнув сачком, как ужаленный,
Берет золотую рыбку
И делает ее жареной.

Другие рыбы потопчутся,
Поспорят, посокрушаются
И расплывутся. В обществе
Рыб это наблюдается.

А может, пруда население
Тоже не без идей
И верит в переселение
Своих душ в людей.

И в этом есть вероятие.
Разве мы не могли бы
Сказать об одном приятеле,
Что в нем душа рыбы?

Самый первый, самый примитивный урок, какой могли бы дать нам выжившие, если бы мы захотели услышать их — главный, определяющий фактор в твоей судьбе: ты — еврей. Не потому он главный, что ты выбрал так, не потому, что, отрицая это, нарушишь какие-то моральные правила или религиозные заповеди. Объяснять это можешь как угодно, можешь вообще не объяснять, никто тебя особо не спрашивает. Факт остается фактом. Что хочешь, делай, кому хочешь, молись: хоть Магомету, хоть Будде, хоть дырявому валенку, но помни — последнее слово всегда останется за твоей принадлежностью к еврейскому народу.

Естественно, несовместима такая дикость с мировоззрением коммунистическим, гуманистическим, общедемократическим... уфф, кажется, все перечислила... Но может быть, коль скоро это на самом деле так, имеет смысл задуматься насчет обоснованности этих самых мировоззрений? В полном соответствии с глубокой мыслью тов. Энгельса, что всякая приличная теория обязана подтверждаться практикой. А ведь не подтверждается же, не подтверждается... бык ее забодай! Но мы, с упорством, достойным лучшего применения, вновь и вновь наступаем на те же самые грабли.

Не знаю, сколько правды в рассказах про злобных поселенцев, что бедных арабов обижали, но... Предположим для простоты, что было дело. Предположим, я лично не одобряю такого их, поселенцев, поведения, а также решительно не согласна с отдельными положениями их, поселенцев, идеологии. Так вот, при таком раскладе, читая известия о выселении Гуш-Катифа и погроме в Амоне, должна ли я, предположим, заявить злорадно: «Так им и надо!», — или, хотя бы, посочувствовать в смысле: «Вот до чего их, бедных, собственное неразумие довело!»? Заявляю официально: если я это сделаю, то буду величайшей идиоткой всех времен и народов. А почему?

А потому, что причина происшедшего с ними на самом деле ни к антиарабским акциям (буде таковые имели место), ни к идеологии их отношения ни малейшего не имеет. Жители Сдерота, которым сегодня «касамы» на голову валятся, ни в каких таких акциях чисто технически участвовать не могли, и одному Аллаху ведомо, есть ли у них какая ни на есть идеология. Причина того, что происходит в Гуш-Катифе или Сдероте — принадлежность указанных индивидов к еврейскому народу, к которому имею честь принадлежать и я сама. То, что сегодня происходит с ними, завтра, скорее всего, случится со мной. Значит, не отмежеваться от них должна я в иллюзорной надежде, что если я «не такая», то не тронут меня, а наоборот — объявить громко о своей солидарности. Все мы «такие», одна у нас судьба, а насчет отношений с арабами или идеологических разногласий можно будет подискутировать как-нибудь в другой раз.

Но вот со всех сторон слышу я, как обвиняют Ольмерта, что погром-де в Амоне организовал он в качестве пиар-акции ввиду предстоящих выборов... Это, значит, так надо понимать, что широкая израильская общественность занимает ну в точности ту же позицию, что немецкие евреи заняли в тридцать третьем: мы не такие, мы хорошие...

И не рассказывайте мне, пожалуйста, что Ольмерт это не корысти ради, а токмо волею американского Большого Брата. Тот-то, ясное дело, по крупной лажанулся, в самую пору теперь кровью нашей расплачиваться. Хоть и не принимает история такой валюты, все равно самим им придется платить, но... если сами мы верим, что поселенец за все заплатит, почему бы и Америке не питать аналогичных иллюзий в отношении нас самих? Европа, тем более, уже в собственном доме не хозяйка, карикатуристов своих защитить не может — так она вам станет нас защищать? Судя по последним сводкам с дипломатических фронтов, иранский кризис близится к благополучному завершению. Запад Ирану на неограниченный отстрел евреев лицензию выдает, а он себе за это атомную бомбу делать не будет. Целый месяц не будет, а может даже и два.

Со стороны демократических, цивилизованных и свободолюбивых, как видим, на «свидетельство» рассчитывать не приходится. И, между прочим, не только в нашу пользу. С тем же философским спокойствием они и на геноцид в Дарфуре взирают, и на изгнание ближневосточных христиан. «Общечеловеческие ценности» — не более чем словарь эвфемизмов, позволяющих шокирующей терминологией чувствительную общественность не пугать. Вчера, например, они уготованную нам судьбу «окончательным решением» именовали, сегодня она же именуется «справедливый мир».

Но какое право имеем мы их упрекать, когда и сами поступаем не лучше? Не в том беда, что какой-нибудь Моше Циммерманн защищает «права палестинцев», а премьерская супруга в свободное от банкетов время развлекается на пунктах погранконтроля издевательствами над нашими солдатами, а в том беда, что руку мы не перестали им подавать. Не в том вопрос, нужны ли нам поселения, а в том, что на самом деле стоит за трусливым «отмежеванием» от поселенцев.

Пусть слабы мы, пусть беззащитны, пусть не можем фактически противостоять шантажу и выкручиванию рук, но кто же и как же может заставить нас угодливо поддакивать теоретикам нашего уничтожения? Некого тут винить, кроме нас самих. И самое обидное — все это один раз мы уже проходили.

Уже вместе со всем прогрессивным человечеством дружно не верили, что такое возможно. Только ему-то, человечеству то есть, было это неверие просто удобным оправданием невмешательства, а нам... Уже и бежать пытались, да не впускал никто (еще бы — ведь на самом-то деле, как все знали, ничего такого не происходит, это же все бред нашего больного воображения). Уже и сопротивление пытались организовать, но выяснялось, что между собой договориться куда труднее, чем оружие раздобыть. Ведь «центр тяжести» любой более или менее активной и сплоченной группы в гетто оказывался вне его стен: коммунисты и анархисты, либералы, сионисты, религиозные... Всяк на свой лад хранил верность своему идеалу, объединявшему пионеров или свободолюбцев, правоверных или трудящихся — еврейскому народу в целом ни в одном из этих идеалов не было места.

...Все это помнят выжившие. Помнят, как жухли и облетали под ледяным ветром реальности пестрые лепесточки «прав и свобод», как, отчаявшись найти противовес волчьему оскалу убийц, и сами мы друг другу становились волками. Да, это тоже было, хоть и ох как не любим мы это вспоминать, но пережившие-то забыть не могут. Добрые массовики-затейники изо всех сил создают им комфорт, высоко ученые психологи во всеоружии наиновейших методов убеждают, что опыт их неактуален и прошлое пора забыть... А реальность убеждает в обратном. В такой ситуации свихнуться недолго, даже никакой Катастрофы предварительно не пережив.

...И вот сидим мы кружком в милом, уютном зальчике АМХИ, гоменташи кушаем, запивая кока-колой, и беседуем не спеша о том, что с девяносто первого года число рецидивов и обострений у клиентуры нашей резко скакнуло вверх... Причины не уточняем... И друг на друга не глядим, чтобы, не дай Б-г, не прочесть в глазах соседа той самой тревоги за собственное будущее, за будущее своих детей... Нет-нет, это не на тему, это к делу не относится. Не станем мы друг другу свидетелями, наоборот — покрепче зажмурим глаза и скажем, что ничего особенного не происходит, что поселенцы сами во всем виноваты, а с нами такого не может быть, потому что не может быть никогда.

...Если не я за себя, то кто же за меня?

Тель-Авив, апрель 2006 г.

Источник: «Заметки по еврейской истории» №4 (65)


Добавление комментария
Поля, отмеченные * , заполнять обязательно
Подписать сообщение как


      Зарегистрироваться  Забыли пароль?
* Текст
 Показать подсказку по форматированию текста
  
Главная > Арабо-израильский конфликт > Несвидетели
  Замечания/предложения
по работе сайта


2024-03-28 02:20:52
// Powered by Migdal website kernel
Вебмастер живет по адресу webmaster@migdal.org.ua

Сайт создан и поддерживается Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра «Мигдаль» .

Адрес: г. Одесса, ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.: (+38 048) 770-18-69, (+38 048) 770-18-61.

Председатель правления центра «Мигдаль»Кира Верховская .


Dr. NONA Jerusalem Anthologia Jewniverse - Yiddish Shtetl