+11

Литература
Доктор Пеклер

Михаил Садовский

Простудный сезон был в разгаре. В ч?рном бревенчатом доме поликлиники с утра толпился народ шесть дней в неделю, и врачи носились, как загнанные, по вызовам.

— Пеклера нету. — сообщила Фире на ступеньках крыльца спускавшаяся с него Роза.

— Как? — не поверила Фира. — Вос хот гетрофн?

— Их вейс? Так сказали...

Сначала думали, что он заболел, но вскоре слух распространился, что его фамилии нет больше в расписании на стене, и пос?лок втянул голову в плечи. Людям не надо было объяснять, что это значило, тем более, что соседи, оказывается, слышали шум мотора под окнами ночью накануне того утра.

Жил Пеклер в доме Поповой — старухи, у которой в войну остался один только сын, — остальных поубивало, и тот забрал мать к себе куда-то под Красноярск, где, слава Б-гу, немца не было, и хозяйство сохранилось. Забила Мартыновна дом и уехала растить внуков, а когда Пеклер появился в сорок пятом в военной форме без погон, оторвал он доски, накрест набитые на окна, показал какую-то бумагу тут же явившемуся неизвестно откуда участковому, тот даже козырнул и взялся помочь внести вещи... а через два дня приехала его жена, видно, много моложе его с грудной девочкой на руках и двумя мальчишками лет тринадцати и шести. Соседи посудачили, пытаясь высчитать, во сколько же она родила первого, но выходило что-то совсем несуразное, и недоразумение скоро выяснилось. Откуда всем всегда в округе вс? известно, только сыновья эти были не родными доктору, а остались у него на руках в таких обстоятельствах, когда не в силах он был их бросить, как получалось, на верную смерть. Одного спас в партизанском отряде, а второго подобрал в поле в снегу под Харьковом и выходил замерзавшего и не умевшего ещ? сказать ни слова, кто он и как там очутился. А уж Светка была их с Галиной, его военной медсестрой, общим солнышком.

Жили они тихо. Жена сидела дома. Старшие ходили в школу. Доктор с семи и до ночи — с больными. Он и в чужие дальние участки выезжал, когда за ним присылали, и вс? начальство местное лечил — авторитет его как-то сам собой так высоко взлетел, что каждый старался, чтобы Давид Иосифович посмотрел, послушал, сказал, проконсультировал. Он не только вселял надежду — он был сама гарантия. И если кто и умер за те несколько лет, что он врачевал, так или от полной ветхости организма, изношенного в такие-то годы, или от ран, которые прин?с с собой с фронта недооцен?нным трофеем...

Никто не решался теперь первым постучаться в двери доктора, куда раньше бежали с тревогой и мольбой. Все боялись. Газеты и сюда добирались, а ч?рные тарелки радио в каждом доме были, — власть не оставляла в неведении население... сколько, оказывается, ещ? предателей и убийц скрывалось в их стране, что так ненавидели тех, что висели бесконечными красавчиками по стенам кабинетов и школьных классов. Но что касается их Давида Иосифовича — никто не верил. Разве, безнаказный Трофимов, который, не боясь, матерился, выйдя из пивной напротив кинотеатра, сожалел, что не всех жидов Адольф перестрелял, и обещал выжечь это племя и все их семена кал?ным железом. А может, он нарочно провоцировал, чтобы кого-нибудь затянуть в ссору или драку и, таким образом, руками милиции расправиться с ещ? одним гадом из «этих». Что правда — то правда: ненавидел он евреев всей душой. Изнутри, генетически, необъяснимо.

А Лесная не верила. Тут Пеклер лечил каждого. И если бы его спросили «да» или «нет», может быть, многие бы и промолчали, но никто бы не сказал против него — это точно. Но вот пойти и постучать к нему в дверь, и спросить, как помочь, — это совсем другое дело — было страшно. Потому что участковый Овчаренко вырастал в таких случаях мгновенно, неизвестно откуда появившись, и наверняка, он бы спросил, что тут нужно чужому в доме врага народа и убийцы и не заодно ли он с ним...

Но у Блюмы был независимый характер. И терять ей было нечего. Особенно после того, как она узнала про своего Шл?му, и е? чудом вынули из петли из-за этого сопляка, что спрятался на чердаке и читал там книгу, как раз в тот самый час и день, когда она поднялась наверх с вер?вкой. А когда ты один один?шенек в жизни и в то же время в толпе людей — тебе ничего не страшно. Она пошла. Она пошла и постучала в дверь, и сказала: — Офент мир. Откройте. — И когда не дождалась ответа, — толкнула дверь и вошла. И не то, чтобы она была там долго — сколько надо хозяйке, чтобы понять, что творится в доме, из которого никто из троих детей, ни сама мать не выходили трое суток никуда, кроме как в туалет, потому что Галя боялась больше всего, что их заберут поодиночке. Поэтому они сидели дома. Хлеба уже не было, но толстых, сильно серых макаронов ещ? хватило бы недели на две, и в бидоне было литра два подсолнечного масла, а в другом — десять литров керосина.

— Ду форштейст нит аф идиш? — спросила Блюма. — Надо учить. А то, как поговоришь при них! — И она кивнула на детей. — Тогда пойд?м выйдем на минутку! — И они отправились в сени. — Дафмен нит вейнен! — Не надо плакать! Ду хост драй киндер! — У тебя трое детей. — Есть куда уехать?

— Не знаю, — ответила Галя, прижимая Светочку к себе, словно хотела, чтобы она втиснулась обратно в материнское чрево.

— Подруги? Бабушка? Друзья Давида Иосифовича? Думай! — заключила она, приказав по-матерински, и никуда не ходи — я вернусь через два часа.

Когда она сошла с крыльца — никакого Овчаренко рядом не было и в помине, но краем глаза она видела лица соседей, прильнувших к ст?клам своих окошек или мощные зады, обращ?нные к заборам, головы, наклоненные над крылечками, и глаза, глядящие на не? между расставленных ног. Никто не обернулся к ней, не вышел и не спросил ничего. Но кухня ждала и после короткого обсуждения принялась за работу. Роза не стала возражать, чтобы Бес, то есть Вовка отн?с старую, не вызывавшую подозрений дермантиновую сумку задами к Пеклеру и перелез через забор, потом поставил е? на крыльцо и постучал в окно. Там, сзади, его никто не мог увидеть... сами же они стали собирать деньги, и решили не расширять кампанию, а вечером, если кто догадается и поднес?т ещ? — так слава Б-гу.

— Вей, ву немт мен, ву немт мен... — затосковала Песя. А рихн зйан татн татнс арайн! — Неприлично выругалась она и подкрепила это более весомым пожеланием его, правда, непонятно чьей матери, но уже по-русски.

— Вос шрайсте, Песе!

— Дос из майн гарц, фарбренен зол зей верн! . . . . . . их мать! — ещ? пуще распалилась Песя.

— Тебе мало неприятностей?

— Их шрекзах нит! Я их не боюсь. Ун але швайгн! И все молчат! Если бы мои ноги ходили, я бы пошла. Я бы пошла и сказала...

— Она бы сказала! — возразила Столовицкая. — Иди! Зей висн нит!

— То, что я им скажу, они таки не знают... Дос из ундзере идише глик, мир висен зеер мер!

— Ун вос дафмен тон?

— Их вил гейн алейн, ун киндер зол лойфен мит футбол. Зол зей зайн мер гликлех... их вил гейн алейн... — и она пошла, еле переставляя ноги в вечных простых чулках в резинку и с коричневой драной дермантиновой сумкой.

Галя никуда не уехала. Она сказала, что Давид Иосифович бы этого не одобрил и сам бы поступил так же. И спорить с ней никто не решился. Сумку она взяла, а от денег наотрез отказалась, потому что сказала, — они копили на ремонт и теперь пока этих денег хватит. Тогда вдруг выяснилось, что каждому есть, что вспомнить: одному доктор Пеклер приносил бесплатно лекарства, другому дал такую мазь, что не купишь ни в какой Америке, и прош?л псориаз, который вообще лечить никто не умеет, а третий брал у него взаймы и забыл отдать.

И что ещ? странно, надо заметить, что с тех пор, как доктор Пеклер перестал вести при?м, в пос?лке меньше болели. То есть, конечно, случалось, но чем идти к этой новой докторше, этой «цудрейте шиксе», так лучше вспомнить, что прописывал Пеклер в таком случае, или спросить у соседей. И теперь по утрам в регистратуре не было очереди. А когда его выпустили, кстати, очень скоро, когда оказалось, что все эти врачи были не убийцы, и он однажды вернулся домой, — так никто не бежал к этой двери и не стучал в не? — все понимали, что вс? это значит, чтобы вернуться!? Так не надо, не надо — даф мен нит крихн ин ди бейнер, если у людей счастье!

Он так и не вышел на работу. Сначала свалился с сердечным приступом и провалялся два месяца. Потом появился на улице, и, говорят, вся грудь в орденах в кителе с погонами полковника и куда-то уехал на электричке, а когда вернулся, через два дня приехала крытая полуторка, забрала несколько чемоданов и детей с Галей — они все сели в кузов, а Давид Иосифович так и ехал в кабине и со всеми орденами, что невозможно было сосчитать, и когда они проезжали по улице и мимо поликлиники, так пос?лок уже не стеснялся и стоял вдоль дороги, как провожают героев — освободителей в «Новостях дня» перед фильмом в сеансе кино. И когда машина остановилась и ждала на переезде, так вс? же одна какая-то мишугене не удержалась и взобралась-таки на подножку и сунула доктору узелок — что-то в белом платочке с торчащими кончиками наверху, как носят в церковь святить по праздникам, потому что хоть и жалко, конечно, было, что от них уезжает доктор Пеклер, но ведь вс? равно праздник, если такой доктор вернулся домой и снова людей лечить сможет.

6 июня 1999 г.

Добавить комментарий

Добавление комментария

Поля, отмеченные * , заполнять обязательно * Подписать сообщение как  Имя  без пароля (гостевой вход)  Ник  Пароль  Войти?        Зарегистрироваться  Забыли пароль? * Текст  Показать подсказку по форматированию текста