Началась эта история где-то в начале семидесятых годов в Ленинграде. Была еще свежа в памяти «Пражская весна» 1968 года. А затем еще и «самолетный процесс» прогремел в Риге, Ленинграде, Кишиневе. Кузнецов и Дымшиц получили расстрел, который потом, правда, заменили на 15 лет. Другие обрели меньше, но несколько десятков молодых «ранее не судимых» ушли в лагерь, зачастую сугубо за изучение еврейской истории и языка. В прессе продолжалась антисионистская кампания. Широко продавались брошюрки с яркими обложками типа «Фашизм под голубой звездой».
Но, с другой стороны, несколько человек, проходивших свидетелями по самолетному процессу, неожиданно получили разрешение и – о чудо! – уехали не в Пермь, а через Вену в Тель-Авив.
Оставаться равнодушным ко всему этому, будучи евреем, стало невозможно. Одни привычно дрожали от страха и тихо ругали «этих идиотов, им еще мало дали», а другие буквально в одночасье внезапно обретали утраченное было национальное сознание. И Вова вдруг становился Зеэвом, Сашка – Исааком, а Верка – Ривкой.
И вот именно тогда один недавний Исаак позвонил своему старому другу Грише, а ныне Рувиму. На другом конце сняли трубку, и Исаак произнес фразу, которая и положила начало нашей истории. Он бодро сказал что-то вроде: «Привет, Рувимчик! Это Исаак. Ты в синагогу завтра придешь?»
В ответ он услышал сначала недолгое молчание, а затем злобный рык: «Жидов в доме не держим!» – и долгие гудки брошенной трубки.
Это была ошибка, не стоило кому-то там поминать жидов, ибо Исаак рассердился.
Далее события развивались стремительно. Исаак мгновенно осознал (все-таки математик, кандидат...), что он просто ошибся номером, вместо одной цифры набрал другую, скорее всего, на единичку больше или меньше. Номера были шестизначные, то есть двенадцать наиболее вероятных вариантов. Исаак немедленно стал набирать один за другим эти 12 номеров и через несколько попыток опять попал к «рычавшему».
Уже открыв было рот, чтобы как-нибудь покруче обматерить своего зловредного абонента, наш герой вдруг замер и тихонько опустил трубку. Ему пришла в голову другая, гораздо более плодотворная идея о наказании жидофоба.
Первым делом Исаак записал найденный номер телефона, чтобы не забыть, а затем обзвонил нескольких своих старых друзей и созвал их к себе. Через пару часов все собрались, и хозяин дома провел краткий инструктаж. «Самое главное, – говорил он, – это никой грубости, никакого расизма, максимально рафинированная речь. Изредка допускается легкий еврейский акцент, но не более». И идея завладела массами.
К исполнению приступили немедленно. Первой взялась за дело Верка, извините, Ривка. Она набрала заветный номер и звонким, хорошо поставленным голосом (как-никак актриса)произнесла: «Здравствуйте, это говорит Двора. Вы меня извините, пожалуйста, но ведь вам недавно звонил Исаак, не так ли? Что он сказал: он таки придет завтра в синагогу или нет?»
Договорить она не смогла, ее душил хохот, да и трубку на том конце уже бросили. Попытка передать ею услышанное не приводила ни к какому успеху. Отсмеявшись, Верка только и смогла сказать что-то вроде: «Ошеломляющая эмоциональность, потрясающая матерщина, я ничего подобного никогда не слышала, ну просто ни одного цензурного слова».
Заговорщики отметили свой первый успех некоторым количеством армянского коньяку под селедочку, и часа через полтора набирать номер стал Давид, будущий муж Ривки. В отличие от остальных, он был Давидом с рождения, ибо был грузином княжеских кровей. На другом конце долго не брали трубку, но Давид – человек упрямый, и минут через десять непрерывных попыток ему наконец ответили. Он очень вежливо поинтересовался, не знают ли хозяева квартиры, где в Ленинграде можно достать кошерную колбасу.
Потом он внимательно выслушал очень долгий ответ и в конце заметил, что он совершенно согласен с говорившим и готов немедленно уехать в Израиль. К сожалению, Давид тоже не достиг взаимопонимания, и беседа опять была прервана на полуслове.
Этот удручающий эпизод не подействовал угнетающе на присутствовавших. Потратив часа два на дегустацию уже грузинского коньяка под сухую корочку (больше в доме уже не оставалось ничего), на «сцену» вернулся Исаак, и ему немедленно ответили, как будто звонка ждали, но сказать что-то на этот раз Исаак не успел. Трубку бросили сразу, не вступая в переговоры.
Этим вечером других знаменательных событий больше не происходило, только за полночь заявился нетрезвый Витька. Витька был весь в печали и в хрестоматийных сомнениях: «Кем быть?» То ли он теперь Авигдор, то ли Гидеон? Еще ему нравились имена Цви и Нимрод. Он уже год как подал в ОВИР заявление на выезд и ужасно боялся получить разрешение. Народ относился к его страданиям с пониманием, подкрепленным тем, что Авигдор-Гидеон вытащил из недр своего бездонного портфеля батон, пачку сливочного масла, палку докторской колбасы и два фугаса «Бычьей крови». Самый подкованный в ритуальных вопросах Давид заявил, что более некошерного сочетания невозможно даже придумать и, чтобы не гневить небеса, необходимо все это немедленно уничтожить даже путем временного осквернения собственных желудков.
Этот наказ был выполнен, и подобревшие заговорщики прекратили преследование врага... до следующего утра.
А наутро и далее в течение нескольких недель интриганы отрывались по полной. Все они по нескольку раз в день набирали злополучный номер, и – кто во что горазд. Исаак оставлял короткие сообщения для Рувима, а Рувим, в свою очередь, требовал сообщить ему, что же сказал Исаак. Давид агитировал за изучение идиша и давал послушать старые и скрипучие записи сестер Бэрри. Света-Циля рекламировала замысловатые рецепты приготовления фаршированной рыбы и форшмака. Витька, будучи Авигдором, предлагал все новых и новых хирургов, готовых быстро и недорого сделать обрезание. Находясь же в ипостаси Гидеона, он подробно пересказывал новости и репортажи радио «Голос Израиля».
Только Вова-Зеэв не участвовал в вакханалии. Он заявлял, что все это провокация чекистов, и что нужно заниматься только отъездом и ничем другим, и что всем еще такой пистон вставят, прямо по телефону. Но, несмотря на этот трезвый голос, операция «одиннадцатая египетская казнь» продолжалась.
Затравленные жертвы сионистской агрессии уже просто изнемогали. Они то вяло матерились, то плакали, умоляя прекратить, то угрожали сообщить в милицию, но похоже, что так и не сообщили. Иногда телефон ненадолго отключали, но потом включали вновь, видимо, он был им необходим. А вот поменять номер они просто не могли, это вам не Америка.
А потом Витька (физик, работавший раньше в каком-то секретном НИИ) вдруг получил разрешение и со страху, не теряя ни минутки, отвалил. Зовут его теперь Шломо, и живет он где-то в Аризоне. Рувим женился на Циле и тоже уехал. А вот Исаака арестовали и по какому-то липовому обвинению отправили на два года в пермский лагерь.
Вова-Зеэв (артист, музыкант, свадебный лабух) получил отказ. Тогда Вова громко заявил, что тихо сидеть в отказе не собирается, а, собрав иностранных журналистов, устроит демонстрацию с самосожжением. Его услышали и запихнули в психушку, но, продержав пару месяцев, отпустили.
Давида тоже пару раз арестовывали и затем выпускали. А за день до свадьбы чекисты его избили. В ЗАГСе Давид стоял (два сломанных ребра), опираясь на плечо своего папы-князя. Князь так гордился своим сыном, что эту гордость можно было, казалось, взвешивать на весах. Вечером, восседая во главе роскошного стола, который он же и обеспечил всем, что там было, папа-князь произнес замечательный и бесконечный грузинский тост про маленький, но несгибаемый народ, который уже тысячи лет борется за свою свободу и который никто и никогда не сможет...
На следующий день Давид и Ривка подали документы на выезд. Им дали разрешение за две недели.
Через год к ним присоединился папа.
Телефонная игра «одиннадцатая египетская казнь» заглохла сама собой, игры стали другими.
Как ни странно, но через 20 лет эта история получила продолжение. Где-то в начале 90-х годов в городе Реховоте справлялся день рождения одного из участников описанных выше событий, назовем его Боба. Застолье было очень веселым, за столом сидели Давид с Ривкой, Рувим с очередной молодой женой, старый и убежденный холостяк Исаак... Кто-то вспомнил «одиннадцатую египетскую казнь». Те, кто в этом участвовал, перебивая друг друга, со смехом пересказали все другим. Хохот стоял до колик в животе. И вдруг Боба неторопливо произнес: «Ну, а почему бы нам не продолжить игру, давай-ка мы позвоним прямо сейчас в Санкт-Петербург, телефон я помню». Боба помнил вообще все!
Народ замер, даже мороз пробежал по коже, стало как-то не по себе. Но идея, уже высказанная вслух, начала сама собой необратимо материализоваться. Боба принес громкоговоритель и подключил его к телефону. Номер набрал Гришка.
Ответили почти сразу, и Гришка почти спокойным голосом сказал: «Добрый вечер, говорит Рувим. Скажите, пожалуйста, вам Исаак намедни не звонил, ничего мне не передавал?»
И тишина.
А потом послышался короткий возглас: «Что?»
Гришка вздрогнул, но собрался и продолжил: «Это я, Рувим. Вы должны меня помнить...»
И раздался рев.
Нет, нет. Я не смогу точно передать то, что мы тогда услышали. Магнитофон, к сожалению, к телефону тогда не подключили, и этот потрясающий кусок искусства разговорного жанра останется жить (навеки) только в нашей памяти. Цензурные слова были, правда, их было мало. Но дело не в этом, я бы не постеснялся записать неконвенциональные русские слова конвенциональными русскими буквами. Дело в том, что пересказать это невозможно, это надо было слышать.
Но не форма, а скорее, содержание «рева» оказалось для слушателей совершенно неожиданным. Вкратце Хозяин (будем его отныне так называть) высказал следующую мысль: «Сволочи, мерзавцы, куда вы все подевались? С вами хоть ругаться было можно. С вами хотя бы было интересно. А теперь здесь такая жо-о-о-па».
Верка рыдала навзрыд, и, кажется, не только она одна. Кто-то (скорее всего, Исаак, точно не помню) отобрал трубку и что-то ответил. Хозяин многоэтажно его обматерил. Кто-то вдруг громко загоготал. Неудержимый хохот мгновенно охватил всех, включая Хозяина. Хозяин смеялся, захлебываясь, умудряясь вставлять между приступами смеха дивные куски матерщины.
Потом трубкой завладел рассудительный Давид. Страсти несколько поутихли, и Давид завел было степенный разговор типа «что слышно». Но на другом конце Хозяина вдруг сменила его жена и потребовала к телефону Цилю. Светка тихо заплакала, последний раз она называла себя Цилей еще до отъезда. Вообще-то она крутая дама – профессор, которую уже много поколений студентов называют Снежной королевой. Представить ее плачущей невозможно, но... Плача, Светка схватила трубку, резко выдернула микрофон и что-то тихо зачирикала. Чириканье это продолжалось довольно долго, пока Светка не опустила трубку.
Подробно пересказывать свой разговор она отказалась, но в уже вернувшейся к ней обычной профессорской манере один яркий момент, как она выразилась, Светка восстановила. «Жена сказала, что в милицию они тогда звонить, конечно, не собирались. Но зато она научилась готовить форшмак, который Хозяин очень любит. А вот фаршированная рыба у них не пошла, да и рыбы-то подходящей нигде не достать. Все остальное или слишком грустно, или для вас, жлобов, недоступно», – только и добавила госпожа профессор.
Впрочем, было уже глубоко за полночь, и под бесконечный «на посошок» народ начал разбредаться по домам.
Где-то через пару лет Исаак ездил с детьми в Питер. Он позвонил Хозяину, они встретились и круто напились водкой из тель-авивского «дьюти-фри» под форшмачок, приготовленный женой Хозяина. Расставаясь, тот сказал: «Кланяйтесь Рувиму, он меня тогда больше всех доставал, сукин кот». Потом Хозяин с женой приезжали в гости. Они посетили Стену плача и оставили в щелях между камнями свои записочки.
В 2001 году Хозяина не стало. Сейчас в Израиль иногда приезжает его старший сын, довольно преуспевающий бизнесмен и виртуоз-матершинник, хотя до отца ему еще ой как далеко. Но это уже другая история.
Замечания/предложения
Сайт создан и поддерживается
Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра
«Мигдаль»
.
Адрес:
г. Одесса,
ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.:
(+38 048) 770-18-69,
(+38 048) 770-18-61.
Председатель правления центра
«Мигдаль» —
Кира Верховская
.
