+18

№120

Мигдаль Times №120

Что такое «авторитет»?

Николь ТОЛКАЧЕВА

(0)

23 октября 2002 г. несколько десятков вооруженных боевиков ворвались в театральный центр и захватили в заложники 916 человек. Через три дня антитеррористическая операция завершилась. Террористы – уничтожены, заложники – освобождены, погибшие... Вот только погибшие. Много погибших. Не от пыток. Не от огнестрельных ранений. Не от ран. Сто тридцать человек.
Григорий Бурбан – это только одно из ста тридцати имен. Его родители, Любовь Григорьевна и Марк Наумович, уже 18 лет живут в Америке. С тех пор, как перестал существовать Советский Союз, с тех пор как в Одессе оказались не нужны физики и химики. Григорий Бурбан был одессит. Поэтому он любил жить в Одессе и работать в Одессе. Разговор с его родителями – это только одна история. И только один ответ на мой вопрос. Один ответ на два голоса.

Любовь Григорьевна. Гриша ведь вырос в нашей семье, а в нашей семье принято делать добро. Принято – не просто от случая к случаю, и он это хорошо усвоил. О многих вещах, которые он успел сделать, нам рассказывают до сих пор. А он – он никогда об этом не говорил. Мы и теперь, встречаясь с нашими знакомыми, узнаем, что кому-то он врача организовал, кому-то еще чем-то помог.
Был такой случай, Гриша открывал магазин и пригласил наших знакомых помочь убрать. Попросил взять ведра и тряпки. Потом предложил в качестве оплаты выбрать себе подходящую обувь на складе. Они выбрали и спрашивают: «А когда работать?» А он улыбается и говорит: «Да уже не надо работать». Такие вот мелочи.

Марк Наумович. А у меня начальник был, он очень любил теннис. А потом, когда наш НИИ «Шторм» развалился, он уже не мог себе позволить играть, денег просто не было. Гриша ему звонил и говорил: «Дядя Лева, вы не хотите составить мне компанию?» Они приходили на корт, а потом, через пять минут Гриша говорил: «Ой, я забыл, у меня дела, по­играйте, пожалуйста».

Л.Г. Он сам получал от этого удовольствие. Он часто мне говорил: «Договориться можно с каждым, надо хотеть, надо только хотеть». И он умел договариваться, и эту роль он выполнял в своей фирме. Я уже потом узнала, что у них была большая фирма.
Для нас, людей далеких от религии и от традиций, все это оказалось новым. И здесь, и когда мы уехали в Америку, а вот для Гриши это все было важно. Он очень дружил с преды­дущим раввином, они жили по соседству и были друзьями. А с раввином Вольфом у них отношения были еще ближе. Перед тем, как это все случилось, в Одессу приезжал Иосиф Кобзон. У нас есть фотография, на которой, буквально за неделю до событий на Дубровке, Гриша сидит за столом вместе с Кобзоном.
И вот когда все это случилось, раввин обратился к Кобзону, с просьбой помочь спасти его. А Кобзон сказал: я просто ничего не могу сделать, я уже два раза туда ходил, они мне никого не дадут, они меня уже просто не пустят. Потому что до этого Кобзон успел вывести оттуда детей, 8 или 10 человек, и я просто преклоняюсь перед ним за это. А там – там уже действительно все озверели.
Так вот, накануне Гришиного отъезда раввин звонил и приглашал прийти, они собирали деньги, чтобы написать новый свиток Торы. Гриша сказал: «Я не могу, я уезжаю, у меня билет в Москву. Но мои деньги ты можешь учесть, я приеду, и я их верну». И надо отдать должное раввину, Гришино имя есть в списке людей, участвовавших в написании свитка Торы.
На его похороны в Москву приехала масса народа. И из Одессы, естественно, и поскольку он работал с «Самсунгом», то приехали корейцы.

М.Н. Гриша каждый вечер звонил нам по телефону, он даже из театра звонил, сказал, что все в порядке, что он на шоу, чтобы мы не волновались. А потом случилось то, что случилось. Эта трагедия разделила нашу жизнь на две части. Я потом уже понял, что до Гришиной смерти мы были счастливые люди.
Что меня до сих больше всего волнует в этой истории – что в «Норд-Осте» не было операции по спасению заложников, потому что заложников так не спасают. Перед тем, как начать штурм, спецслужбы запустили усыпляющий газ. Так вот, из выживших после этой «операции по спасению» практически все теперь имеют те или иные заболевания – вследствие отравления этим газом. Этот газ нельзя было использовать на невинных людях. Заложников так не спасают.
Там не было организовано военного лагеря в непосредственной близости от театра. Не были предупреждены врачи. Не было заготовлено необходимое количество антидота. Там ничего не было сделано. Если бы они думали о спасении людей, то там бы были токсикологи, военные медики, которые знают, как оказывать первую медицинскую помощь отравленным людям. Ничего этого не было. То, как это было сделано, создает у меня абсолютно четкое понимание, что это было испытание химического оружия на репрезентативной выборке людей. Был проведен чистый эксперимент: как будто бы в городе «N» произошла химическая атака, а никто не подготовлен и не знает, что нужно делать.

Л.Г. Я в ту ночь из Америки дозвонилась в Одессу к его парт­неру, и он мне подтвердил что да, Гриша в театре... Потом, буквально через две недели после того, как все это случилось, наш внук сделал сайт. Идея состояла в том, чтобы люди знали, что произошло. Появилась первая страничка памяти – Гришина. И к нам стали обращаться другие люди, которые хотели, чтобы на сайте разместили странички об их близких.
Так стали собираться материалы. И вот теперь издана «Книга памяти». Там собраны все 130 историй тех людей, которые погибли. Она создавалась 10 лет, материал собирался медленно, тяжело. Мало кто хотел возвращаться к этим событиям. К моменту выхода книги 15 человек родных и близких умерло. Но книга создана, она на двух языках – на русском и на английском, там есть фотографии и о каждом погибшем написано.
Деньги на эту книгу, как ни странно, дала московская администрация, но при условии, что книга пройдет цензуру. Цензуру прошло не все, в том числе и на страничке нашего сына. Но книга есть, она имеет выходные данные и может быть в любой библиотеке.
Знаете, когда все произошло – может, это странно звучит, но я думала: ты не сумела уберечь его, убереги других. Кстати, в Америке это очень принято. Там, если дети умирают, погибают, то близкие обязательно делают что-то в память, для других людей. Это помогает пережить.
Вот эта история со сбором материала, и то, что мы боролись против жестокой несправедливости, нам и помогало. Ведь все еще осталась необходимость защитить других. Именно так и возник наш коллектив, его связующим звеном была Аня Политковская. Она ходила туда – вовнутрь, мы рассчитывали, что она сможет договориться с террористами. А потом она стала тем стержнем, который всех объединял. Она написала статьи обо всех, с кем она там общалась, она поддерживала всех нас и была нам очень близким человеком. А сейчас пострадавших уже много, потому что люди продолжают болеть и умирать от последствий отравления газом.
Ведь мы судились с российским правительством. У нас есть своя организация, мы были ее инициаторами, из Америки, потому что мы понимали, что один человек ничего не сделает. И мы все-таки очень многого добились.
Дело продолжалось более восьми лет, и в конце декабря прошлого года Европейский суд вынес решение. Оно состоит из трех частей. Первое. Европейский суд признал, что все погибшие умерли от отравления газом, использовавшимся при штурме здания. В России ничего нельзя было узнать, все скрывалось. Во всех документах, что нам дали, было написано, что все погибшие – жертвы теракта.
Но нам удалось найти в Америке двух экспертов. Очень известного патологоанатома и токсиколога, и они дали нам данные экспертизы, которые мы смогли представить в суд. И вот на основании этих экспертиз суд принял решение. Документ, который представило на суде Российское государство, называется «Меморандум». И вот смысл того, что в нем написано: да, мы использовали смертельное вещество, мы знали, что там есть дети (10 детей погибло), мы знали, что там есть больные люди, но мы должны были дать утроенную дозу, чтобы молодые шахиды заснули.
Понимаете, государство заранее предопределило судьбу всех остальных людей, даже тех, кого они вывели живыми из здания. Многие выжившие после воздействия этого газа получили инвалидность, а дети, которые родились уже после этого, имеют генетические заболевания.
Но Европейский суд исходит из соображений, что государство не может сознательно вредить своим гражданам. И поэтому суд во второй части своего решения считает, что там сложилась такая ситуация, при которой государство было вынуждено это сделать.
И третья часть решения суда говорит, что предоставленные нами и российским правительством документы не дают полной картины, и они предлагают, чтобы Российское правительство заново начало расследование. Российское правительство не только не спешит это делать, оно вообще отказывается. Мы же считали и считаем, что «Норд-Ост» надо рассматривать как преступление государства против своих граждан, влекущее за собой уголовную ответственность, и апеллировали после такого мягкого решения Европейского суда. К сожалению, пока ничего не добились. Но мы еще не опускаем руки.
Вы спрашиваете – что нами двигало? У нас есть внук, он живет в Америке, причем он очень похож на Гришу. Сейчас ему 24 года, а когда это случилось – ему было 15. Он обожал отца, они оба обожали друг друга. Когда это случилось, он спросил: за что убили моего папу?
Я должна при своей жизни ответить ему на этот вопрос, и я до сих пор не могу это сделать, до сих пор. И он до сих пор не может этого понять. Путин сказал, что это было сделано из политических соображений, ради поднятия авторитета России. А внук меня спросил – что такое «авторитет»? Он хорошо говорит по-русски, но иногда он некоторых слов не может понять. И он не может понять, что это за слово, ради которого умер его отец.

Добавить комментарий

Добавление комментария

Поля, отмеченные * , заполнять обязательно * Подписать сообщение как  Имя  без пароля (гостевой вход)  Ник  Пароль  Войти?        Зарегистрироваться  Забыли пароль? * Текст  Показать подсказку по форматированию текста