Продолжение, начало в Мигдаль Times № 19
Азулай взболтал в стаканчике остатки кофе.
— Совсем остыл. Вместе с моим энтузиазмом доверять рассказам о чудесах. Хотя этой притче я склонен поверить. Тут больше психологии, чем мистики. Кстати, Велвл, а откуда берутся верные свидетели? В смысле — умеющие оживлять. И сколько таких наберется — трое, четверо?
— А настоящая история не нуждается в большом количестве показаний. Для получения Торы хватило одного Моисея...
— Моисея, говоришь... — Азулай поправил кипу и улыбнулся. — Давно хотел спросить, вот ты бреславский хасид, да?
— Да, — скромно, но не без гордости подтвердил Велвл.
— И ты действительно веришь, будто письмо, полученное несколько лет назад, написал рабби Нахман? Моя простая сефардская голова такого не принимает. Или он не умер в начале 19 века, или письмо фальшивое!
— Кто сказал, что он умер? Сам рабби Нахман объяснил: “не плачьте, я просто перехожу из одной комнаты в другую”. А из соседней комнаты не только слышны голоса, но и письма вполне доходят.
— Ну что ж, ты вполне соответствуешь определению верного свидетеля. По крайней мере, одного из мертвых тебе удалось оживить. Поздравляю!
— Принимаю поздравления. Возможно, в общепринятом смысле рабби Нахмана не существует, но для нас, его хасидов, он такая же реальность, как эти горы.
Велвл повел рукой от охряных предгорий Голан через Кинерет, намереваясь завершить движение у вершины горы Мерон, но на его пути возникло неожиданное препятствие в виде шляпы Ури. Шляпа покатилась по полу, и Велвл сконфуженно бросился ее поднимать.
— Ладно, чего уж там, — Ури обдул шляпу и осторожно водрузил ее на прежнее место. — Плюйте, плюйте, плюйте...
— А что, у смерти есть еще смысл, кроме общепринятого? — вкрадчиво поинтересовался Азулай. — Интимный такой, для внутреннего пользования?
— Это зависит от того, в какую комнату ты открыл дверь, — глубокомысленно произнес Велвл. — Вернее, какую из дверей сумел рассмотреть в тумане бытия.
— Ты меня запутал, — Азулай поправил кипу. — Двери, комнаты, туман смысла. У вас, ашкеназим, просто каша в голове. Чрезмерная мудрость опустошает. Насколько у нас проще! Как рав Овадия сказал, так и правильно.
— Правильно — это как приближенные объяснили, что рав сказал, — Ури облокотился на стол, — у вас не правление праведника, а диктатура секретариата. Вот за покойным Баба-Сали никто не бегал с разъяснениями. Сам говорил и сам объяснял.
— Много вы знаете про Баба-Сали, — усмехнулся Азулай. — Хотите историю, которую я слышал от очевидца, его секретаря? Почти все участники до сих пор живы, любую подробность можно проверить.
— Давай, — милостиво разрешил Ури, снимая локти со стола. — Тем более: твой черед рассказывать.
— Баба-Сали отплыл из Марокко в Хайфу на исходе субботы, — неспешно начал Азулай. — Обычно рейс занимал двое суток. К изумлению команды, Хайфа показалась на горизонте следующим утром. Вс-вышний не захотел утомлять праведника морским путешествием и сократил для него путь.
Спустившись на берег, Баба-Сали попросил секретаря немедленно нанять телегу.
— Поспеши, мы отправляемся в Цфат. Город в опасности.
Секретарь давно научился не задавать лишних вопросов. Через час телега со скромными пожитками праведника миновала пропускной пункт порта. Баба-Сали, погруженный в учение, шел следом. В книгах он не нуждался, все необходимые тексты всегда стояли раскрытыми перед его мысленным взором. До самого Цфата праведник прошел пешком, словно не заметив тягот горной дороги.
— Абуя,— несколько раз обращался к нему секретарь, — присядьте на телегу, отдохните немного.
— Каждый шаг по Эрец-Исраэль — величайшее блаженство. Неужели я уступлю его бессловесной скотине?
Пристыженный секретарь слезал с телеги и шел рядом. Но очень скоро силы его иссякали, и он снова забирался на облучок. До Цфата путники добрались глубокой ночью. Баба-Сали сразу ринулся в микву Ари Заля. Окунувшись несколько раз в кромешной темноте, он поспешил к синагоге. Дверь оказалась запертой на массивный проржавевший замок.
— Найди сторожа и попроси отпереть. Если не захочет, скажи: рабби Исраэль Абу-Хацира требует передать ему ключ под личную ответственность.
Секретарь отправился искать сторожа по ночному Цфату, а Баба-Сали приступил к молитве.
Заспанный сторож долго не мог понять, чего от него хотят.
— В этой синагоге давно не молятся, — наконец выдавил он, — все, кто проводит там больше получаса — умирает. Городской раввин запретил впускать в нее кого бы то ни было.
— Рабби Исраэль Абу-Хацира, — грозно произнес секретарь, — требует передать ему ключ под личную ответственность.
— Как, сам Баба-Сали? — смутился сторож. Но ведь он живет в Марокко.
— Мы только вчера приехали, — пояснил секретарь, принимая ключ.
Стояла глухая середина ночи. В этот час, под перепуганный вой собак, на поверхность выходят демоны наказания. Прижавшись к склону горы, Цфат беспокойно спал; лишь иногда из-за плотно прикрытых дверей доносился детский плач или голос женщины, разговаривающей с мужем.
— Ты останешься за порогом, — произнес Баба-Сали не допускающим возражений голосом, — и переступишь его только по моему сигналу. Что бы ни случилось, внутрь не заходи.
Проржавевший замок долго не поддавался; наконец, дужка со скрежетом отворилась. Баба-Сали зажег свечу и напомнил секретарю:
— Чтобы ни случилось, оставайся снаружи. И не гаси свечу, ни в коем случае не гаси свечу.
Из-за двери потянуло сыростью и холодом, непонятно откуда налетевший ветерок задул пламя. Баба-Сали налег всем телом на дверь и протиснулся в образовавшуюся щель. За дверью стояла кромешная тьма — как видно, все окна в синагоге были наглухо заколочены. Секретарь зажег свечу и, прикрывая ладонью огонек, поднес руку к проему. Баба-Сали с несвойственной ему быстротой, бросился внутрь, к шкафу для хранения свитков Торы. По донесшемуся из темноты скрипу секретарь понял, что створки распахнулись, и в ту же секунду синагогу озарило голубое сияние. Баба-Сали выхватил из шкафа свиток, метнулся к биме, возвышению посреди зала, развернул свиток и принялся читать вслух. Сияние окутало Баба-Сали, словно вода ныряльщика, сквозь его плотный кокон с трудом можно было различить очертания человеческой фигуры. Прошло несколько минут, голос наполнил старое здание до самой крыши, но слов секретарь не различал. Эхо металось из угла в угол, будто преследуя голубые лучи, испускаемые сиянием. Звук боролся со светом, желтый огонек в руке секретаря выглядел смехотворно, и он несколько раз порывался его погасить, но, вспомнив предупреждение, сдерживался.
Сияние начало ослабевать, оседая вокруг Баба-Сали, словно пена, и вскоре превратилось в голубой круг на полу. Внезапно круг разомкнулся, превратившись в ленту, и ринулся к дверному проему. Столкнувшись с огоньком свечи, лента отпрянула и ринулась обратно в синагогу. Совершив несколько кругов по залу, она скрылась в шкафу, озарив его изнутри голубым светом. Баба-Сали продолжил чтение, и через несколько минут сияние исчезло.
— Теперь можешь войти, — произнес Баба-Сали, обернувшись к секретарю.
— Что это было? — спросил секретарь.
Баба-Сали отрицательно покачал головой.
— Лучше тебе не знать. Эрец-Исраэль — сердце мира, а Цфат — сердце Эрец-Исраэль. Нынешней ночью мы избавили еврейский народ от большой опасности.
— Сердце Эрец-Исраэль?— удивленно протянул Велвл. — Мне всегда казалось, что сердце — Иерусалим, а не Цфат.
— При всем уважении к рассказчику, — вмешался Ури, — сердце этой земли там, где пребывает глава поколения. Последние пятьдесят лет оно располагалось в Нью-Йорке, в резиденции Любавичского Ребе.
Собеседники вежливо промолчали, а Ури, обрадованный отсутствием возражений, ответил любезностью на любезность.
— Ну, Цфат, конечно, тоже не пустое место.
(Продожение следует...)
Сайт создан и поддерживается
Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра
«Мигдаль»
.
Адрес:
г. Одесса,
ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.:
(+38 048) 770-18-69,
(+38 048) 770-18-61.