БС"Д
Войти
Чтобы войти, сначала зарегистрируйтесь.
Главная > Мигдаль Times > №32 > Содружество текстов
В номере №32

Чтобы ставить отрицательные оценки, нужно зарегистрироваться
+2
Интересно, хорошо написано

Содружество текстов
Мила Федорова

Мы продолжаем знакомить читателей с русскоязычными израильскими литературно-публицистическими журналами. Предлагаемая вашему вниманию статья, присланная в редакцию из Чикаго, посвящена 11-му номеру «Иерусалимского журнала».

Одиннадцатый номер «Иерусалимского журнала» (2002) кажется несомненной удачей. Достаточно назвать имена авторов — Игоря Губермана, Дину Рубину, Кароя Папа, Давида Маркиша, Ирину Машинскую, Юлия Кима, Владимира Корнилова, чтобы стало очевидным, что иначе и быть не могло. Но обычно, когда дело касается журнала, успех зависит и от подборки текстов, и от того, в каких отношениях друг с другом находятся эти тексты, обитающие в пространстве, все же искусственно созданном: как они уживаются вместе, оттеняют друг друга, беседуют, перекликаются. Одиннадцатый номер представляется единым целым, с внутренней логикой, с отчетливым движением от одной темы к другой. Тексты аукаются друг с другом даже случайными эпизодами, они выглядят главами в целостном повествовании. Помимо искусства редколлегии, возглавляемой Игорем Бяльским, здесь, по-видимому, сыграла роль удача, везение, близкое к вдохновению, благодаря которому сам журнал стал чем-то вроде самостоятельного произведения.

ИзменитьУбрать
(0)

В третьей из «Шести новелл» Дины Рубиной, «В прямом эфире», семнадцатилетняя героиня выбрасывается из окна, разочаровавшись в возлюбленном, но остается жива — «только обе ноги переломала». Это — художественное предварение: через несколько страниц, в биографическом очерке Владимира Фромера «Поэзия как форма жизни» сообщается о том, как по нелепой случайности погибла дочь поэта Альтермана, сорвавшись на мостовую, когда мыла окно в своей квартире. В следующей же за очерком повести Кароя Папа «Азарел» — уже ожидаемое, затихающее эхо: главного героя, мальчика, снимают с окна, когда он хочет покончить с собой из-за непонимания и несправедливости родителей (где-то на заднем плане маячит Хармс с выпадающими из окна старухами).

Таких цепочек в журнале множество: в другой новелле Дины Рубиной, «Область слепящего света», расставшиеся влюбленные оказываются разделены навсегда катастрофой — самолет, в котором летела героиня, оказывается тем самым, сбитым над Черным морем. И стихотворение Якова Хромченко будто написано героем Дины Рубиной: «И я не могу говорить не про это: / Пусть на день мы врозь, но бессмертия — нету! / Пусть на день — кто скажет, что это немного? / Разлука, разлука, дорога, дорога...» Снова мелькает другая ассоциация — мандельштамовское «Кто может знать при слове расставанье, какая нам разлука предстоит...», напоминающая о мандельштамовской же неумолчной цитате-цикаде. И — окликающие друг друга стихи Ирины Машинской — «Бежали мышка и полевка. / Сидел рыбак и рыболов»...

Иные диалоги, даже полилоги, происходят на внутреннем, глубинном уровне произведений. Из главных тем этих диалогов я назвала бы пограничные состояния человеческой души, стояние на краю. Конечно, большая часть литературы написана об этом. Но в одиннадцатом номере собраны вместе самые разные случаи и обстоятельства этой пограничной жизни. Любовь, старость, детство («ребенок ближе всех к небытию...»).

Любовь — запретная, расцветающая против норм морали, даже против желания застигнутых ею, страшная, так как она — на краю смерти. Новеллы Дины Рубиной — о любви и смерти, как всегда, стоящих в одном ряду, — но не романтические, а ужасающе бытовые — как бездна Бродского, в которую падает стул. Любовь и смерть оказываются не противоположностями, но двумя сторонами жизни: «И может быть, в самом деле, мы друг для друга — топоры, чтобы рубить под корень тех, кого любим по-настоящему?» Невозможность выбора, мучительная раздвоенность разрешается лишь смертью героев Дины Рубиной и Владимира Фромера.

Психологически тонкий, яркий роман венгерского еврейского писателя Кароя Папа — главное событие журнала: в одиннадцатом номере опубликована первая его часть. Роман описывает душевную жизнь ребенка, оторванного от родителей, воспитанного религиозным полубезумным дедом. После возвращения в родительский дом, к повседневности, мальчик пытается осмыслить эту повседневность уже на новом уровне, совместить сакральное знание и бытовое поведение. Заповеди и традиции увидены глазами ребенка, в котором непосредственность чувства борется с запретами и нормами, усвоенными разумом. Так, именно в субботу он непременно хочет подбросить поленьев в огонь: «Всю неделю, шесть дней подряд, никогда не был он таким красивым, таким золотистым, таким устрашающе опаляющим, таким манящим, таким доподлинно огнем, как сейчас, когда строго-настрого запрещено к нему касаться». Все предметы оживают, становятся совершенно другими, чем в прочие дни недели, они приобретают новое измерение, получают в воображении мальчика душу и язык — и парадоксальным образом суббота именно и становится субботой, днем, когда все обретает подлинность и происходит впервые: «Как и огонь, все они сбрасывают с себя будничную «тупость», их безгласность, бездвижность, от которых я так страдал всю неделю, теперь преображаются: надоевшие, постылые, презренные вещи снова превращаются в соблазнительные игрушки, какими они могли быть, когда я увидел их впервые».

ИзменитьУбрать
Редактор «Иерусалимского журнала»
Игорь Бяльский
(0)

Вслед за повестью о детстве в журнале следует рассказ Давида Маркиша «Золотая башня» об обитателях дома престарелых. «Золотая башня» — название богадельни, где господствует смещенная, перевернутая иерархия. Клиенты нижнего этажа, приходящие ежедневно, «как дети на продленку», и все же сохраняющие связь с семьей, завидуют недоступным обитателям верхнего этажа, живущим там постоянно, благодаря родственникам, которые «позаботились» о них: оплатили их пребывание в доме престарелых и присылают вместо себя письма и подарки. Изредка за оставшимися деньгами являются внуки, давая законный повод для гордости. Чувство безысходности и одиночества, известное здесь каждому, нельзя, тем не менее, обнаружить перед соседями, и потеря памяти становится благом. И «нижние», и «верхние» обитатели дома престарелых объединяются в конце рассказа, составляя обращение в ООН в защиту прав стариков в Тибете. Это обращение, написанное языком советских передовиц, — самый смешной и печальный эпизод рассказа: «Пожилые люди подвергаются неслыханным издевательствам со стороны своих ближайших родственников: брошенные в горах, больные и обессиленные, но еще живые, они становятся добычей хищных птиц. Мы, израильтяне «золотого возраста», выражаем в этой связи решительный протест и требуем немедленного пресечения кровавого безобразия». Крик — даже не о помощи, а крик отчаяния, который невозможно позволить от собственного лица.

И любовь, и детство, и старость вплетаются в тему жизни и смерти и всегда актуальную для Израиля тему просто выживания. Как обходиться с вечными проблемами жизни и смерти в повседневной, бытовой жизни? Авторы «Иерусалимского журнала» знают, что — с иронией, делающей выносимой даже невозможное, и потому у них «хохот вперемешку с выстрелами» (Елена Макарова, «На линии огня»). Трагические события соединяются с усилением абсурда, нелепостями, быстро распространяющиеся слухи дорастают до уровня вселенской мистификации, поводом для которой могут быть даже похороны: «У открытой могилы вперед протиснулся какой-то еврей неказистого вида и заслонил от Тирцы тело отца. Ее муж довольно бесцеремонно отстранил его. Тирца подумала, что это ведь и есть один из тех простых евреев, о которых писал отец в своем завещании. Ей стало стыдно. Почти инстинктивно схватив этого еврея за руку, она вернула его на прежнее место. Как раз в этот момент возник Моше Даян. Увидев, что дочь Альтермана держит за руку какого-то еврея, Даян его обнял. И сказал все, что принято говорить в таких случаях. Подошедший президент государства последовал примеру Даяна. Никому не известный простой еврей оказался вдруг в центре всеобщего внимания. Журналисты бросились его искать после похорон, но еврей этот исчез, словно его поглотила земля... И Тирца решила, что это был сам пророк Элияhу» (Владимир Фромер, «Поэзия как форма жизни»).

Для неизраильского читателя в этом эпизоде удивителен еще один момент: почему, несмотря на то, что все происходит в Израиле, автор так подчеркивает, что действующие лица — евреи? Национальное самосознание проявляется на языковом уровне: «еврей» здесь явно выступает синонимом «человека».

И еще один ответ дают авторы журнала на вопрос — как жить на краю. Тот же, какой давала Лидия Гинзбург в «Записках блокадного человека». Этот ответ находим и в непосредственных размышлениях героев: «В трудные времена важно иметь увлекательное дело» (Елена Макарова), и в названиях произведений — «Поэзия как форма жизни», и в самом существовании «Иерусалимского журнала».


Добавление комментария
Поля, отмеченные * , заполнять обязательно
Подписать сообщение как


      Зарегистрироваться  Забыли пароль?
* Текст
 Показать подсказку по форматированию текста
  
Главная > Мигдаль Times > №32 > Содружество текстов
  Замечания/предложения
по работе сайта


2024-03-28 01:38:33
// Powered by Migdal website kernel
Вебмастер живет по адресу webmaster@migdal.org.ua

Сайт создан и поддерживается Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра «Мигдаль» .

Адрес: г. Одесса, ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.: (+38 048) 770-18-69, (+38 048) 770-18-61.

Председатель правления центра «Мигдаль»Кира Верховская .


Еженедельник "Секрет" Jewniverse - Yiddish Shtetl Jerusalem Anthologia