Совершенно случайно я обнаружил 16 листов с рисунками Зэева Жаботинского. Это произошло в большом его архиве в «Бэйт-Жаботински» по улице Кинг-Джордж в Тель-Авиве.
Уже после репатриации в Израиль передо мной открылось величие одного из самых могучих наших гениев в новейшей еврейской истории. Меня потрясли две относительно ранние статьи Жаботинского — «О железной стене» и «Этика железной стены», как пророческим содержанием, так и своим запредельным стилем, как бы фокусирующим мощнейший энергетический пучок небывалого воздействия. Такое астрономическое явление встречается довольно редко — его я наблюдал у Ницше, например, и отчасти — у Кьеркегора. Пушкин придал ему вид законченной математической формулы: «...Глаголом жечь сердца людей».
Мое увлечение Жаботинским и всем, что связано с его именем, переросло в желание побывать в его архиве, познакомиться с рукописями и насладиться эстетикой черновиков — этих отпечатков животворящего духа...
И вот я — в архиве. На вопрос архивариуса, над чем бы я хотел поработать, ответа у меня не нашлось. Мне хотелось просмотреть многое — письма, рукописи художественных произведений, философско-политических статей, переводов из Бялика, и даже «Ворона» Эдгара По (если таковая рукопись имелась в наличии), о котором Брюсов сказал Бальмонту, что у Жаботинского перевод лучше.
На мою невнятицу архивариус только пожал плечами и поинтересовался, что же у меня за профессия. Это я знал наверняка — искусствовед. Тогда он вынес из запасников картонную коробку, в которой я и обнаружил рисунки Жаботинского, Б-г весть как попавшие в архив...
Личности масштаба Жаботинского всегда, с избытком одарены многими способностями. В том числе — и способностью к художественному творчеству. Вспомним графику Пушкина и Толстого, Гете и Гюго, Флобера и Достоевского, Мюссе и Лермонтова. Правда, не всегда уровень созданных ими композиций был соизмерим с литературно-поэтическим талантом. Но вот у Гюго и Бодлера, например, графика по степени мастерства соперничала с их даром литераторов, а автопортреты Бодлера и вовсе можно отнести к высочайшим достижениям графического портретизма 19 века.
В основном же рисунки писателей — это побочный и необязательный продукт их творчества. Те из них, кому в определенный момент оказывались тесны рамки, очерченные словом, брали карандаш и бумагу. А что касается качества... — уже одно то, что с помощью этих рисунков мы имеем возможность расширить свои представления о творчестве великих людей, компенсирует их определенное художественное несовершенство. И уж если нас волнуют рукописи, стремительность почерка и даже абрисы букв, то, что ж говорить о художественно-изобразительных композициях, которые в эстетическом отношении стоят на порядок выше.
Подобная закономерность наблюдается и в немногочисленной графике Жаботинского. Из всех рисунков архивной коллекции наибольший удельный вес имеет серия портретов, два из которых — автопортреты.
Силуэтный профильный автопортрет был нарисован Жаботинским в 1921 году в Карлсбаде. И судя по дарственной надписи, он был выполнен для Шимона Эпштейна. В рисунках подобного рода, где отсутствует светотеневая моделировка (Жаботинский обозначил штриховкой только волосы), самым главным, да, пожалуй, и единственным элементом, конструирующим форму, является линия. Надо признать, что здесь она не столь цельна, как в других рисунках, может быть потому, что Жаботинский, создавая репрезентативный дарственный автопортрет, предъявлял к себе завышенные требования, что не соответствовало его техническим возможностям. Однако портрет выразителен, он точен и в пропорциях лица, и в линиях лба, носа и особенно губ, которые Жаботинский иронически называл негритянскими, — этой ключевой, знаковой детали, верно схватив которую можно добиться портретного сходства. Вообще-то Жаботинский довольно критически относился к своей внешности, над которой частенько подтрунивал, и уж конечно которую очень хорошо изучил. Надо полагать, что изображение автопортрета в профиль, как и Пушкин, он довел до автоматизма.
В письме к жене, написанном в 1918 году, Жаботинский послал рисунок, где изобразил себя в полный рост в форме английского офицера. Подпись гласит: «Вольфъ, комендант деревни Абуэнъ». В то время Жаботинский служил офицером в еврейском легионе.
Тот же, один к одному, профиль, что и в более позднем портрете 1921 года, только увенчанный колониальным пробковым шлемом. Фигура изображена в фас. Линия здесь более свободна — она живо передает детали: китель, гетры, накладные карманы, портупею.
Разумеется, рисование профилей — это еще не признак художественного дара — так себе, баловство дилетантов. Определил пару-другую линий, отыскал им путем механического подбора соответствующее место — и готово. И если бы Жаботинский ограничился только этим, то не было бы смысла говорить о его рисунках, о его недюжинных художественных способностях.
Подтверждают мою мысль несколько первоклассных работ, которые сделали бы честь и профессиональному художнику. Один из лучших рисунков всей коллекции Жаботинский назвал «Дикая конница 1-го хасидского полка». Здесь изумляет все — и композиция, где изображен спешившийся всадник-хасид, взявший лошадь под уздцы (лошадь дана в сложнейшем ракурсе — в фас, и Жаботинский решает трудную композиционную задачу блестяще), и ничем не скованная манера рисунка, и особое вдохновение, когда руке художника подвластно все, и «смачный» еврейский юмор.
Вдобавок я углядел в рисунке и весьма тонкий прием — стилистический контраст между фигурами хасида и лошади. Возможно, он был найден Жаботинским чисто интуитивно в попытке усилить эстетический эффект. Приглядитесь: лошадь выполнена в очень острой, можно сказать, готической манере. Пропорции фигуры вытянуты, стремящаяся вверх линия аскетична, она лишена всяких побочных элементов. Кажется, будто рука в едином порыве, но и очень расчетливо, гармонизирует массы и объемы. В барочной же фигуре хасида — напротив, все круглится в завитках пейсов, в меховой шапке с опушкой, в очках, в окладистой бороде, в пружинистой штриховке рукавов кафтана. И как верно подмечен характер несколько экспансивного, чтобы не сказать экзальтированного, религиозного человека, исповедующего оптимистическое учение хасидизма.
Однако вернусь к портретам. На одном листе — их целых двенадцать. Видимо, Жаботинский, участвуя во всевозможных конгрессах, комиссиях, заседаниях, постоянно рисовал и эти 16 случайно уцелевших листков с рисунками — лишь жалкая капля того, что было им создано. Портреты, рисованные с натуры, разнообразны как композиционно (они выполнены в профиль, фас, пол-оборота, три четверти), так и стилистически — те же линеарные рисунки перемежаются штрихованными портретами со светотеневой моделировкой. В некоторых из них, например, в расположенном в самом низу листа, настолько умело выявляются свет и тень, а с помощью густых, мягко положенных штрихов лепится форма, что они воспринимаются объемными, точнее сказать — скульптурными.
Но, пожалуй, самая главная особенность этих портретов в том, что при работе над ними Жаботинскому хватало мастерства наполнить образы яркими психологическими характеристиками. В этом смысле замечателен портрет Когана. Здесь виртуозное владение линией и формой позволяет Жаботинскому даже фокусничать — основой крупного еврейского носа портретируемого является заглавная буква его фамилии. Выражение лица Когана, вся его внешность и особенно характерный жест правой руки говорят об умном, тонком и вместе с тем едком полемисте.
А рядом с портретом Когана — моментальный набросок, буквально несколько штрихов — борода, брови, пучки волос вокруг лысины. Средства минимальные — а образ угадывается. На этом же листе, датированном, кстати, 1931 годом, и еще один рисунок, но с более сложной композицией — всадник на... свинье. И вот здесь мне бы хотелось отвлечься и поговорить о юморе Жаботинского.
Человеку, родившемуся или выросшему в Одессе, это обстоятельство никогда не проходит даром — от него ждут остроумия, перца, соли, чего хотите, а главное — юмора, юмора и еще раз юмора. В этом отношении Жаботинский был настоящим одесситом, особенно в молодости, в бытность свою журналистом. Его корреспонденции из-за рубежа, подписываемые «Альталена», были настолько талантливы, самобытны, остроумны, так искрились именно одесским юмором, что ими зачитывались не только на юге России, но и в Петербурге и Москве. Известно свидетельство еще одного одессита — Корнея Чуковского, близко знавшего Жаботинского в эти годы и писавшего, что это был один из самых талантливых людей, которых он когда-либо встречал. Тем более отрадно такое читать, что через «критические руки» Чуковского как бы прошел весь серебряный век русской поэзии и литературы, оставивший глубокий след в мировой культуре 20-го века.
Но в произведениях, созданных Жаботинским в последние 10-15 лет жизни, той беззаботности и легкости пера, того юмора, который был присущ «Альталене», мы уже не наблюдаем. Перед нами теперь не юное дарование, многообещающий талант, а гениальный мыслитель, политический вождь, пророк, предсказавший катастрофу европейского еврейства. Понятно, что его произведения — статьи, очерки, обзоры, повести, романы — стали глубже по мысли и основательней по стилю. А что же чувство юмора — так редко встречающийся у людей дар? Пресеклось что ли в Жаботинском, выветрилось? В том-то и дело, что нет. Только оно из верхних слоев переместилось в подпочву души и проявляло себя опосредованно — в интимных беседах с немногочисленными друзьями, в письмах и... в рисунках.
А в разбираемой выше композиции (замечу в скобках, что она была создана в период проведения в Базеле 17 сионистского конгресса) Жаботинский изображает вполне солидного, бюргерообразного, полного, лысого господина в смокинге, с трубкой в зубах и в комнатных тапочках, который, как заправский всадник, восседает на свинье. И если лошадь в «Дикой коннице...» была выполнена в обобщенной манере, то свинья — в предельно реалистической, где каждая деталь тщательно, даже с любовью, проработана.
В рисунке 1937 года — тот же мотив, только здесь уже не свинья, а хряк, на которого взгромоздился еще один лысый, но худой, и с бородой. В руках у него — бесовский атрибут — метла, являющаяся одновременно и зонтиком. Жаботинский настолько верен натуре в передаче хряка, что даже обозначил копытца, закрутил сзади хвостик в колечко и тщательно вырисовал пятачок рыла.
А нонсенс ситуации заключается в том, что «правоверные» сионисты помещены на свиней, которых не то чтобы, упаси Б-г, есть, а даже изображать — величайший, согласно еврейскому закону, грех.
В коллекции есть группа рисунков, которые при всем желании художественными назвать нельзя. Они даже не поднимаются до уровня самых незатейливых детских рисунков. В чем же дело? Неужели в них Жаботинскому отказали умение и вкус? Я думаю вот о каком феномене — в момент их создания Жаботинский никаких художественных задач перед собой и не ставил. Он, когда глубоко задумывался, просто водил карандашом по бумаге. Вот почему слепая рука напоминает здесь самописец какого-нибудь аппарата, который скорее всего фиксирует импульсы многомерной объемной мысли, преобразуя их в механические, очень условные фигуры людей, в геометрические заштрихованные объекты, просто линии, всевозможные, никак не связанные между собой смыслом, слова.
На листе, датируемом 13-м декабря 1937 года, имя премьер-министра Великобритании Нэвила Чемберлена повторено шесть раз — на иврите и по-английски. Причем на иврите имя «Нэвил» дано в разных транскрипциях — через «бэт» и «дабл-вав». Мысль Жаботинского все время вращается вокруг Чемберлена. Да, это было время, когда Жаботинский планировал встречу с премьер-министром, когда он готовил доклад правительству Англии о положении в Палестине и необходимости увеличения репатриации из Европы кануна второй мировой войны...
О Жаботинском говорили, что сионизм похитил у русской литературы большого писателя и тонкого поэта. Ученые сожалели о потере талантливого лингвиста. То же можно теперь сказать и об изобразительном искусстве. Но так ли уж важно, кто проиграл в результате «хищений по-сионистски». В конечном счете выиграл еврейский народ, который в Жаботинском обрел выдающегося политического вождя, отдавшего все силы, да и самое жизнь, строительству еврейского государства в Эрец-Исраэль.
Замечания/предложения
Сайт создан и поддерживается
Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра
«Мигдаль»
.
Адрес:
г. Одесса,
ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.:
(+38 048) 770-18-69,
(+38 048) 770-18-61.
Председатель правления центра
«Мигдаль» —
Кира Верховская
.
