Мой небольшой обзор, в силу формата рубрики, не претендует на полноту и академическую точность. Но его структура соответствует замыслу: во-первых, показать, что уже существует «бабелеведение»; во-вторых, что всякая личная история есть так или иначе часть истории страны и эпохи, в особенности — история писателя, его текстов и посвященных ему книг, гдепродолжается его жизнь. «Ни одно железо не может войти в человеческое сердце так леденяще, как точка, поставленная вовремя». Так написал Исаак Бабель о литературном труде. С его судьбой все вышло наоборот.
20-е
К сожалению, мне не удалось ознакомиться с действительно первыми публикациями о Бабеле, — это были газетные и журнальные статьи, в том числе, в «Известиях Одесского губкома КПБУ» 1924 г. и в журнале «Печать и революция» того же года. Но одну из первых удалось обнаружить. Это статья или, скорее, глава о творчестве молодого писателя в книге:
Внуков В.А. Миф и действительность. Опыт психопатологии социального быта. — М.: Современные проблемы, 1924.
Книга, на очень модную тогда тему, написана в тот недолгий период, когда психоанализ в стране победившего социализма еще не наделили ярлычком «буржуазная псевдонаука», а наоборот — считали прогрессивным, чуть ли не революционным учением, которое поможет разоблачить низкую сущность той самой буржуазии и иже с нею. Как пишет автор, это «попытка... разрешить проблемы связи психоанализа с социологическим методом исследования». Работа не слишком оригинальна, но любопытна как образчик вполне сюрреалистического смешения совершенно чуждых друг другу пластов, в частности, фрейдистской терминологии и кондовых словосочетаний типа «широкая дорога пролетариата».
Глава о Бабеле занимает 25 страниц. Естественно, специфика метода приводит к тому, что по большей части автор говорит о преобладающем мотиве вины у героев, которые «насквозь пропахли эротикой» (я не буду останавливаться на аргументации, поскольку это в мои задачи не входит); анализирует символику ранних новелл, отмечает яркий, бьющий в глаза физиологизм и в заключение сводит все к страху смерти. Но интонации автора доброжелательны: «Он [Бабель] ослабил давление цензуры нашего сознания, избавил от запретительных сил, от тяготения стыда...»
Предоставляю читателю самостоятельно оценить эти любопытные рассуждения.
Интересно, что автору небольшой статьи удалось (как мне кажется), кроме всего вышеупомянутого, «застолбить» вехи, по которым в дальнейшем пойдут литературоведы. Смотрите: Бабель «пленяет и безраздельно владеет [читателем], когда показывает...»; обладает убедительностью, «тайной заражения»; его проза — как «моментальная фотография», его новеллы — «мелкие осколки быта»; у него «благородная манера творчества», проникнутая иронией и любовью. Главное — «обычное и обыденное на фоне невиданной, рожденной в крови социальности». Будут литературоведы, хоть и в иных контекстах, постоянно говорить в дальнейшем и о «физиологизме» Бабеля, и о его необыкновенно выпуклых метафорах. Не прошло мимо внимания В. Внукова и то, как «молодой и еще не профессиональный» писатель «передал своеобразную южнорусскую речь»...
Но в конце критика настигает воспоминание о «широкой дороге пролетариата». Он сооружает изумительную последнюю фразу: «Сможет ли Бабель преодолеть свое интеллигентство, перестанет ли он жалеть [курсив мой — О.К.]... — на эти вопросы пока еще ответа не дано», — чем и убивает читателя наповал!
«И.Э. Бабель». Под ред. Б. Казанского, Ю. Тынянова. Серия «Мастера современной литературы». — Лен.: «Academia», 1928. — 100 с.
Не могу не заметить: как быстро — за четыре года — попадает И.Э. Бабель из «молодых и еще не профессиональных» в мастера современной литературы! Сборник очень интересен, он считается хронологически первым из книг о творчестве Бабеля. Сюда вошли «Автобиография» Бабеля, критические статьи и библиографическая справка, откуда я с интересом узнала, в частности, что первые напечатанные новеллы Бабеля — это «Мама, Римма и Алла» и «Илья Исаакович и Маргарита Прокофьевна», опубликованные в «Летописи», 1916 г., №11.
Статьи же Н. Степанова, П. Новицкого и Г. Гуковского представляют собой достаточно качественный анализ творчества писателя. Авторы говорят об «отказе от «бытовизма», сюжетности и психологии», о литературной условности, флоберовской стилистике и зрелости писателя. Упомянуто, правда, и то, что в большинстве критических работ существует явный разброс мнений: либо эпос революции, либо поэзия бандитизма (с сомнениями в педагогической полезности!).
Интересно, что Н. Степанов, как и В. Внуков, уделяет значительное внимание «физиологии, эротике и нарушению запретности». Он вычленяет особенности прозы Бабеля: стилистика, экзотика и фантастика. Любопытно замечание о том, что герои — «без психологии»: у читателя появляется «философический настрой в результате авторского отношения». Образ автора, «кандидата прав петербургского университета с очками на носу», противопоставлен «звериной грубости окружающего», но исполнен иронии. Однако временами, по удачному выражению критика, у Бабеля проявляется «интонация библейского пророка», «лаконическая пышность Писания». Он «опьянен событиями и вещами», его языку свойственны орнаментализм и оркестровка, — говорит автор, сравнивая бабелевские новеллы с небольшими, превосходно продуманными и сыгранными музыкальными произведениями. Очень резонны и рассуждения о роли абзаца у Бабеля, к сожалению, я не имею возможности подробнее на них остановиться.
Работа П. Новицкого, на мой взгляд, весьма привлекательна, опричь мысли, в ней заключенной, выразительностью и меткостью формулировок. Например: «У Бабеля страстный, сухой и точный еврейский ум». Автор замечает, что писатель наслаждается миром и пространством, «линией и цветом», стихийностью и необузданностью людей. Убедительно и со вкусом он анализирует «сочную и пряную живопись» бабелевского языка, его «колористическое буйство», «фламандскую живопись», заставляя по ассоциации вспомнить другого «фламандца» — Багрицкого. И, разумеется, Новицкий не миновал упоминаний о «беспощадной физиологичности образа». Здесь особенно существенным представляется его рассуждение о роли запахов в бабелевской прозе. «Предметы и персонажи, — говорит он, — не имеют самостоятельного существования, они являются только объектами обостренного авторского восприятия».
«Пафос и цинизм, риторика и скепсис, экзотика и анатомия» сталкиваются, извлеченные Бабелем из сущности жизни и возвращенные в нее, переиначенные, переосмысленные и мифологизированные. «Он весь просится в цитаты», — замечает критик, и трудно с этим не согласиться.
60 — 70-е
В 1957 году, стараниями А.Н. Пирожковой, о которой еще будет сказано неоднократно, выходит первое после реабилитации издание «Избранного» Бабеля с предисловием И. Эренбурга. Во второй половине 50-х годов
Л.Я. Лившиц, литературный критик, до самозабвения влюбленный в творчество Бабеля, опубликовал несколько серьезных научных работ о «Конармии» и некоторых других сочинениях, а также ряд ранее неопубликованных рукописей. Период молчания как будто заканчивался.
В 1964 г. в восьмом номере журнала «Знамя» появилась обширная публикация — просто подарок читателям! Во-первых — множество текстов Бабеля под грифом «забытые». Среди них — «Фроим Грач». Кроме того, подборка из писем Бабеля и воспоминания Г. Мунблита, позже вошедшие в известный сборник 72-89 гг.
Эти новеллы вошли в книгу, о которой пойдет речь, хотя она — не о Бабеле в строгом смысле слова. Но у нее — особая история, которую просто хочется рассказать.
И.Э. Бабель. Рассказы и очерки. — Одесса, 1965 г. — 224 с. (Самиздат.)
В 1964 г. Одесский университет проводил конференцию, посвященную Юго-Западной литературной школе. Все было в высшей степени благопристойно: докладывали о «Челкаше» Горького — а куда без него-то? — и прочих достижениях советской литературы. Бабель к тому времени был не то чтобы запрещен, но — как бы это выразить — не рекомендован. И вот среди «рекомендованного» каким-то образом оказалось выступление вдовы Исаака Эммануиловича, А.Н. Пирожковой. Видимо, помогло 70-летие Бабеля.
Кроме доклада, Антонина Николаевна привезла машинописные тексты Бабеля. Они попали «на почитать» к А. Владимирскому, отцу известного искусствоведа, а уже от него — к Е.М. Голубовскому, у которого и зародилась крамольная мысль.
Тексты были перепечатаны на машинке в 5 экземплярах, с предисловием Е. Голубовского. «Этот сборник, — пишет он, — представляет собой попытку собрать воедино все, что не вошло в «Избранное», изданное в 1957 г. Из собранных 28 рассказов — семь еще не публиковались <...>; восемь очерков публиковались в 1922 г. в различных кавказских газетах; ... два рассказа взяты из сборника рассказов, изданного в 1935 г. Остальные десять рассказов перепечатываются из нашей периодической прессы». Главными для составителя были «Фроим Грач» и «Колывушка».
Переплел книги хороший приятель Евгения Михайловича (хочу заметить — качественно переплел, сегодня 200-страничному томику — год до 40-летнего возраста!). Давали читать исключительно проверенным людям, в их числе — В. Кожинову, А. Гинзбургу (кстати, он — один из зачинателей самиздатовского движения)... На дворе был 1965 год, вроде бы уже полегче дышать, но нет, — как сказал Евгений Михайлович, «все было страшно». Потому он и не подписался под предисловием, только ручкой проставлены инициалы.
Замечательно, что есть эта книга. Что было множество таких книг. Что были люди, которые привозили, находили, перепечатывали, переплетали, распространяли... И, разумеется, потом их вызывали «туда», запугивали, а то и чего похуже, но самиздат жил и делал свое великое дело. Впрочем, это тема отдельного разговора.
А следующая история — уже совсем другая.
=Левин Ф. И. Бабель. Очерк творчества. — М.: Худ. лит., 1972. — 206 стр., с ил.=
Книжка — такая себе невзрачная, блеклого цвета и формата небольшого. Одно сразу очевидно и хорошо — много портретов Бабеля. Ни аннотации, ни оглавления, ни названий разделов. На обложке скромно выведено: Ф. Левин, и чуть ниже: И. Бабель — кто о ком пишет, не очень-то ясно.
Открыла я сразу, несомненно, одно из самых удачных мест сего опуса. Трагический финал жизни Бабеля — ужасы подвалов Лубянки и расстрел — в лучших совковых традициях обозначен сверх-политкорректно: «безвременно оборвавшаяся литературная деятельность». Красиво, да? Прямо некролог в «Правде» по какому-нибудь выдающемуся деятелю соцреализма.
А это? Это же песня! «Напомним, что и Горький не раз критиковал Бабеля за отдельные конкретные недостатки...» Ах, красота! «...предостерегал от грозивших его таланту опасностей...» Какой слог! Какие знакомые отечественному уху ноты! Как нуждался Бабель в отеческой критике старших товарищей во литературе! (Помните? «Братия во литературе! Ловите его, иначе он натворит неописуемых бед!») От одной истинно грозившей таланту опасности никто писателя не предостерег — от возвращения в Советский Союз из последней заграничной поездки.
Интеллигентный певец пролетариата призван автором реабилитировать Бабеля от его «неблагонадежности». И это очень четко ощущается в книжке, где Ф. Левин постоянно призывает имя Горького, как своего рода всеспасительную молитву об изгнании демона. Тогда как (ни в коем случае не призываю спорить о вкусах или сравнивать таланты!), по моему глубоко личному мнению, Горький интересен, в частности, тем, что общался с Бабелем. Это как раз он может быть оправдан своим честным заступничеством за неугодного одессита!
Где еще один крупный литературный авторитет? Ну-ка, — а вот и он: «Но, продолжая эту мысль, Ленин обрушивается на тех...»
Еще образчик восхитительно-суконных фраз, типичных для литературоведения того времени. Никакие достоинства пьесы «Закат», полагает критик, «не приковали к ней внимания зрителей эпохи первой советской пятилетки... Жизнь, изображенная Бабелем в «Одесских рассказах» и в «Закате», могла существовать лишь до революции. (И кто бы ей, скажите, позволил «существовать» после?) Очистительная буря Октября, — с энтузиазмом докладывает Ф. Левин, — и годы строительства социализма уничтожили быт Молдаванки, тот слой...» До чего точно попал автор — именно уничтожили!
Что ж, может быть, какая-то книжка лучше, чем никакой? Может, неизвестный мне Ф.М. Левин — вполне приличный человек, искренне желавший познакомить читателей со своим просвещенным мнением о Бабеле И.Э. и говоривший то, что и вправду думал? 1972-й год — слава Б-гу, не 38-й, но пока и не 92-й.
Почему я уделяю столько времени этой, в сущности, ничего не значащей книжке? Их ведь было многое множество, серых и тоскливых, и авторы их, существа несложные, бесхитростные (а может, и нет) и здоровые, не знали, к их счастью, иных ссылок, кроме ссылок на Энгельса и Горького... Дело в том, что такие книги нельзя сдавать в макулатуру — их нужно беречь. Это живое свидетельство эпохи.
~80-е — 2000-е~
Новое время подарило нам множество книг и публикаций, «хороших и разных». Что касается бабелеведения, то это — серьезные работы Дж. Фейлена и С.Н. Поварцова, о которых следовало бы говорить подробно. Это прекрасная книга воспоминаний А.Н. Пирожковой. Это достаточно интересная книга Ш. Маркиша «Бабель и другие». И это разного уровня мемуары, статьи, интервью и, пользуясь формулировкой одного из авторов, «вольные фантазии» на тему судьбы и неразрывного с ней творчества писателя.
=Воспоминания о Бабеле. Дневники. Мемуары. Свидетельства. (Сб.) Сост. А.Н. Пирожкова, Н.Н. Юргенева. — М.: Книжная палата, 1989. — 336 с.=
У этой, безусловно замечательной, книги долгая история. Идея сборника воспоминаний современников о Бабеле принадлежала Л.Я. Лившицу. Вместе с ним А.Н. Пирожкова успела только составить предварительный список тех, кто мог бы написать воспоминания. После его смерти она продолжила работу сама. Ее мемуары тоже вошли в книгу «И. Бабель. Воспоминания современников». Она вышла в 1972 г., в издательстве «Советский писатель», незначительным тиражом, с сокращениями и цензурными изъятиями. Но даже в таком виде она сразу стала библиографической редкостью.
Эта книжка и легла в основу издания 1989 г., переработанного и дополненного рядом новых материалов. Здесь представлены такие имена как Ф. Искандер, Л. Славин, К. Паустовский,
И. Эренбург, С. Гехт, С. Бондарин, А. Нюренберг, В. Шкловский и другие. Особое место занимают воспоминания А.Н. Пирожковой («Годы, прошедшие рядом (1932-1939)»); подборка из писем И.Э. Бабеля разных лет и статья С. Поварцова «Мир, видимый через человека. К творческой биографии И. Бабеля».
Коротко об этой книге можно сказать только одно: надо читать!
=Давид Маркиш. Стать Лютовым: Вольные фантазии из жизни Исаака Эммануиловича Бабеля. — СПб.: Лимбус Пресс, 2001 {Поскольку нельзя объять необъятное, здесь я привожу отрывки из статьи В. Ковского в «Вопросах литературы», 2002г., май-июнь.}.=
«Вольные фантазии» состоят из двух частей. В первой Маркиш «вышивает» их по канве «Конармии». Вместо Кирилла Лютова фигурирует Иуда Гросман (под коим и следует разуметь Бабеля), но сам текст буквально кишит пересказами сюжетов «конармейского» цикла и раскавыченными цитатами с авторским вмешательством. Зачем понадобилось излагать прозу Бабеля, где каждое слово на вес золота, прозой несколько иного уровня, остается непонятным. Вторая часть посвящена пребыванию Гросмана за границей, и здесь автор дает воображению полную волю.
Перед романистом был благодарнейший художественный материал, дающий, в силу неисследованности, богатую пищу для воображения, но основанного на каком-то исходном знании. Создается, однако, впечатление, что Д. Маркиш не знает о своем герое почти ничего, и ему приходится отчаянно фантазировать, сплетая самодельную «биографию» Бабеля из множества малоинтересных придумок и беспочвенных предположений. Далека от реальности и предлагаемая им концепция личности и личностного поведения Бабеля — идея психологического раздвоения и поисков «самоидентификации еврея в иной национальной среде». Обе составляющие этой концепции сведены в названии романа, сформулированном императивно — «Стать Лютовым». Д. Маркиш не просто придумывает Бабелю биографию, он перетолковывает какие-то сокровенные бабелевские идеи. Ведь настойчиво подчеркиваемая Бабелем «слабость» Лютова — это в конечном счете и есть сила интеллигента, гуманиста, готового противостоять жестокости и варварству революции ориентацией на культуру, невозможностью убить человека.
В общем, «Фантазии» оказались чересчур вольными!
=Антонина Пирожкова. «Семь лет с Исааком Бабелем». — Нью-Йорк: «Slovo-Word», 2001. — На рус. яз.=
Кто еще может сегодня более ярко и достоверно воссоздать портрет живого Бабеля, историю его славы, любви и гибели, нежели человек, который был с ним рядом, начиная с 1932 года и вплоть до ареста? Антонина Николаевна была человеком самостоятельным и независимым, олицетворяя для Бабеля новый тип женщины, вызывавший у него большое уважение. Ее понимание всего происходящего в 30-е гг. существенно отличалось от бабелевского. Бабель и оберегал жену, и, вероятно, не считал нужным и возможным делиться с ней всеми своими наблюдениями и размышлениями. В то же время ее воспоминания достоверны особой, редкой в мемуарной литературе достоверностью: сознательной установкой на «самоустранение», отказом от каких-либо субъективных вмешательств.
Еще одно важное качество этих мемуаров: А.Н. воспроизводит события так, как они виделись ей в описываемое время, тщательно избегая конъюнктурных или хронологических «подмалевок» исторической памяти. Она предоставляет читателю широкую возможность толковать изображаемые ею сцены, как того душа захочет, но сохраняет все особенности специфического зрения человека 30-х годов. Эта скромность и самоустранение порождают неожиданный эффект: рассказывая о Бабеле, А.Н. очень многое рассказывает и о себе. К тому же она обладает удивительной, почти художественной памятью на детали, жесты, краски.
Просто и сдержанно нарастает в воспоминаниях нота приближающейся трагедии: уже идут процессы 36-го года, чуть ли не каждый день забирают «врагов народа», а среди них друзья и приятели Бабеля — политики, дипломаты, военачальники, журналисты... Описание ареста поражает своим сдержанным отчаянием. Они пришли в московскую квартиру Бабеля, как приходили обычно — на рассвете, заставили А.Н. поехать в Переделкино и, прикрываясь женщиной, потребовали, чтобы она постучалась в комнату мужа. «Не дали закончить...» — сказал он, увидев вооруженных людей. Во время обыска А.Н. и Бабель сидели молча, взявшись за руки. Им оказали великую милость, посадив рядом в машину и позволив А.Н. довезти мужа до Лубянки. «Я буду вас ждать, буду считать, что вы уехали в Одессу», — сказала А. Н., не позволив себе заплакать. Бабель поцеловал жену и навсегда исчез в здании, наводившем ужас на всю Москву.
Она ждала 20 лет, прекратив розыски в начале 60-х. Накапливала архив, небольшой по сравнению со сгинувшим в недрах НКВД. Собирала вокруг себя людей, занимающихся творчеством Бабеля. Издала сборник воспоминаний. И главное — подготовила двухтомник сочинений (М., 1990), куда вошли никогда не переиздававшиеся ранние, дореволюционные, рассказы, неизвестная публицистика 18-го года, статьи, выступления, письма.
На обложке ее книги — пре-лестная семейная фотография: Бабель, А.Н. и маленькая Лида. Лица озарены любовью, лукавством, добротой...
=Автор искренне благодарен сотрудникам фондов Одесского литературного музея за помощь в работе с редкими изданиями и неизменное терпение.=
Замечания/предложения
Сайт создан и поддерживается
Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра
«Мигдаль»
.
Адрес:
г. Одесса,
ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.:
(+38 048) 770-18-69,
(+38 048) 770-18-61.
Председатель правления центра
«Мигдаль» —
Кира Верховская
.
