0

№52

Мигдаль Times №52

Мы боролись, как могли!

Леонид ДУСМАН

(0)

Среди свидетельств жестокости, изощренных издевательств над заключенными гетто и концлагерей, относительно мало информации о том, как выживали в этих условиях, как спасали себя, детей, соседей.

Задумываясь над пережитым, над документами истории, смею утверждать — палачи, решавшие «еврейский вопрос», столкнулись с непреодолимым гражданским неповиновением, переходящим в активное сопротивление. Утверждение «недалеких людей», что евреи шли на казнь как «бараны на бойню», ложно и оскорбительно.

Объявления о сборе евреев под различными лживыми предлогами — от регистрации до санобработки — сопровождались угрозой расстрела за неявку. Наивные люди верили и приходили сами. Дальновидные, исходя из угрозы расстрела, старались не выполнять предписания и прятались. Наряды полиции и солдат обходили жилища, выгоняли жильцов на улицу, сопровождая свои действия насилием, избиением, грабежами, убийствами. Такие действия должны были деморализовать жертвы, лишить их воли к протесту и сопротивлению. Результат достигался. К моменту расстрела они не могли сопротивляться, но не все.

На краю расстрельной ямы, вспыхивали разные чувства, в том числе чувство собственного достоинства и были такие, кто отказывался подчиниться гнусному требованию раздеться перед казнью. Их избивали и в итоге расстреливали, но умирали они непобежденными. Многие во время расстрела заслоняли собой детей, любимых, старые — молодых. Мне приходилось встречать спасенных подобным образом людей.

Расскажу о событии, которое за давностью лет превратилось в легенду. Во время очередного расстрела в Богдановке группа юношей и девушек сбилась в круг и начала танцевать под пение советских песен. Начальник расстрельной команды, размахивая пистолетом, подошел к танцующим, чтобы подогнать их к краю рва, на дне которого горели костры — для сожжения тел расстрелянных. В этот момент круг разомкнулся и танцующие, захватив полицая, бросились вниз на огонь.

Поведение узников во время депортации инстинктивно устанавливалось жизнесберегающим, мы выживали, используя свои, возникающие в экстремальных условиях, приемы.

В товарные вагоны заталкивали такое количество людей, что можно было только стоять. Вдумайтесь, товарный вагон стоящих людей, в котором в полу щели, двери не плотно закрыты, окна забраны решеткой, зима, мороз. Плач, стоны, задувает ветер — холодно и страшно. Вдруг раздается громкий требовательный женский голос: «Хотите жить — двигайтесь, толкайтесь, топайте ногами и шевелите пальцами ног. Лица и голову накройте чем угодно, берегите тепло». Кто сказал, неизвестно. Но этот совет, а главное — прозвучавшее в нем мужество, многим помог доехать до Березовки живыми.

(0)

Во время длительных пеших переходов — в любую погоду, с ночевками на земле — тысячные колонны изможденных, мучимых жаждой и голодом мужчин, женщин, детей и стариков идут по заснеженным, заледенелым или размытым дождями дорогам. Нельзя останавливаться, отдыхать. Отстающих, ослабевших расстреливают. У идущих бессознательно, автоматически, устанавливался равномерный ритм движения, при котором силы расходовались минимально. Попытки конвоиров ускорить ритм движения ни к чему не приводили. Не помогали побои, расстрелы, издевательства. Охрана вынуждена была подчиняться.

В колоннах было много потерявшихся детей, многие погибали, в основном от мороза или истощения, некоторых подбирали проходившие женщины, забирали в свои семьи местные жители. До сих пор перед глазами молодая женщина, бредущая по заснеженной дороге с привязанным к груди малышом, поддерживающая руками двух стариков, очевидно родителей. Удался ли ее человеческий подвиг во имя любви и долга дочернего и материнского, не знаю, но такое поведение назвать «шли как бараны» кощунственно и гнусно.
Слова «взаимопомощь и солидарность» кажутся банальными, но мы познали их цену.

Люди выносили воду, нехитрую еду и подбрасывали их несчастным, с риском быть избитыми или даже застреленными.

Особой стойкостью отличались женщины, наши «аидыше момэ». Сохранить детей, стариков-родителей в тяжелых условиях депортации, уберечь от пули конвоира — становилось подвигом, хитрым и сложным искусством выживания. Требовалось соединить воедино, «в кулак» такие качества, о которых в себе даже не подозревали.

До сих пор не могу понять, какой силой воли, мужеством, любовью, в конце концов, обладала моя мать, чтобы после гибели 17-летнего сына (заживо сожженного) не сломаться, не впасть в прострацию, остаться дееспособным человеком.

Тех, кто выжил на этапе, ожидало полное неизвестности существование в концлагере, гетто и других местах заключения. Существование, изначально обреченное на скорое умирание от голода, болезней, изнурительного труда, изощренных издевательств и внезапных акций уничтожения.
Режим в лагерях и гетто был организован системно, «научно», с возможностью, инициативы в способах достижения конечной цели — физически и морально измотать и умертвить.

Нам жестко предписывали те или иные действия, угрожая за невыполнение телесными наказаниями вплоть до расстрела или повешения. Мы не спешили их выполнять, увиливали, «придуривались». Это не проходило безнаказанно, но своеобразное гражданское неповиновение продолжалось.

Суточный рацион питания — 150 граммов мамалыги и миска кукурузной баланды с полусгнившей картошкой — получали только работающие, детям еды не полагалось. Во время работ в поле, в амбарах воровали все, что могли съесть или принести детям и больным. Это жестоко наказывалось, но мы дрались за жизнь, наши маленькие победы вселяли в нас уверенность в нашей духовной стойкости, в нашем превосходстве. Это не красивые слова. Без ощущения победы в тяжелейшем противоборстве исчезла бы вера в себя, мы бы просто погибли.

Есть мудрая еврейская поговорка, — «А Мэнч дафн зан» — нужно быть человеком. Мы этой истиной прониклись в лагерях — кто терял гордость, честь, ломался, тот долго не жил. Сломленный человек был способен на все, в том числе, на любую подлость.

По вечерам в бараке велись разговоры о прошлой, довоенной жизни, о погибших, о том, доживем ли до освобождения, думали, как отомстим.
Одной из любимых тем, были разговоры о еде, той довоенной, домашней. Женщины рассказывали о кулинарных рецептах, праздничных застольях. Эти разговоры помогали заглушить хроническое состояние голода, в котором мы постоянно находились. Такое противоречие.

Процветало гадание, ему доверяли, так как кое-какие предсказания сбывались. Например, моей матери нагадали, что со мной скоро случится несчастье с риском для жизни. Через два дня я надорвался на работе, а через неделю случилось ущемление грыжи, я был обречен на медленное мучительное умирание. Меня спасла еврейская женщина, врач — об этом ниже. С тех пор помню о разных способах гадания, весьма оригинальных.
Отношение к религии в лагере было неоднозначное. Одни напрочь ее отрицали. Это были люди прямых, конкретных действий, направленных на спасение. Многие женщины, потерявшие детей и близких, проклинали Б-га: «как Он мог допустить, чтобы погибали в мучениях не согрешившие дети?». Были пожилые глубоко религиозные люди, единственное имущество которых состояло из талеса, молитвенника и тфилина. Они были неприхотливы, молились утром и вечером при любых обстоятельствах. Я впервые увидел таких людей.

В 1943 г. с разрешения администрации в лагере отмечали Йом Кипур. Пришли почти все обитатели, даже румынские солдаты стояли на улице у окон. Во время поминовения мертвых начались стенания, плач. Два кантора, певшие псалмы, находились в состоянии сильного возбуждения и экспрессии. Все вместе: вопли, стенания и мощное звучание молитв, вылилось во всепоглощающую звуковую лавину горя, отчаяния. Я оцепенел и вдруг увидел, как румынские солдаты сняли шапки и замерли.

Позволю себе утверждать, что упорство и величие духа в борьбе за выживание — это генная память тысячелетней еврейской духовно-
сти, которую сберегла религия.

В ходу были еврейские народные песни, стихи классиков мировой литературы. Были признанные лагерные поэты и исполнители, их знало ограниченное число людей. Имя Левы Рожецкина я узнал только в 1945 г., а его стихи знали многие в лагерях Доманевского района.

Вечернее общение в бараке было моральной поддержкой, без которой мы бы погибли.

Официально мы были лишены медицинской помощи: заболел — должен умереть. Больных снимали с довольствия. В этой связи много добрых слов заслуживают одесские врачи, евреи и не евреи. В одесском гетто, на Слободке в 1941 г. скопилось большое количество больных, истощенных, обмороженных людей, которым предстояло добираться этапами в северные, северо-восточные районы области. Они были обречены на смерть.
Врачи-евреи, такие же узники гетто, на собранные среди заключенных средства с помощью врачей-неевреев организовали внутреннюю больницу, которая многим спасла жизнь. В ней делали несложные операции, подкармливали истощенных, лечили от обморожений и т. п.

Организаторами больницы были доктор Петрушкин (легенда довоенной Одессы), профессора Адесман, Срибнер. Врачи, оставшиеся в городе, помогали медикаментами, консультациями, продуктами, была очень важна и моральная поддержка.

В психбольнице, руководимой профессором Е. Шевалевым, и при помощи его сына, А. Шевалева, спасли более 300 евреев.

Аналогичные обстоятельства сложились в 1942 г. в Доманевке. В этот район были депортированы евреи и цыгане из Одесского региона и частично из Молдавии. Усилиями профессоров Адесмана и Срибнера (Петрушкина расстреляли в Мостовом) была организована больница. Из Одессы больнице оказывали помощь одесские врачи-неевреи. Руководил этой группой доктор Гродский, по происхождению — крещеный еврей. Группа доктора Гродского переправляла в лагеря Доманевского района продукты, носильные вещи, медикаменты, сведения о положении на фронте. Все это нелегально провозили специальные курьеры. Медики, работавшие чернорабочими в различных отделениях Доманевского концлагеря, выполняли клятву Гиппократа при полном отсутствии лекарств, медицинских инструментов, опираясь на свой опыт, применяли нетрадиционные способы лечения, использовали травы, листья, плоды и другие материалы. С благодарностью помню доктора Богопольскую, спасшую меня от мучительной смерти.
В борьбе за выживание было много жертв, но мы не потеряли чести и достоинства. Даже наши враги это понимали.

В лагерях находились разные по своему довоенном статусу люди.
Интеллигенция, если вела себя достойно, обычно пользовалась уважением и авторитетом, если опускалась, в ответ получала презрение. Не могу не сказать о пожилых женщинах, умудренных жизненным опытом — в сложной обстановке они принимали правильные и жесткие решения. Их слушались, советовались.

Рассказывая о выживании и взаимоотношениях в лагере, нельзя умолчать о существовавшем антагонизме между украинскими евреями и румынскими, бессарабскими.

У нас был разный менталитет. Они владели румынским, молдавским языками и успешно пользовались ими, не всегда лояльно по отношению к нам. Из их среды комплектовались бригадиры и охранники для внутренней службы. Исполняли они эти обязанности с «завидным» рвением. Кто не знал в Доманевке оборотней-бригадиров Мойше и Гедали?

Летом 1943 г. в небольших количествах стала поступать гуманитарная помощь Международного Красного Креста. Администрация распространяла ее в первую очередь среди румынских и бессарабских евреев. Мы могли рассчитывать только на передачи из Одессы или помощь местных жителей.
В декабре 1943 г. румыны ушли, забрав с собой румынских евреев, часть детей из детдома и частично мужчин. Их сменили немцы, власовцы и калмыки из «Мусульманского легиона». Наступило время ежеминутного ожидания приезда расстрельной команды. Нас перестали выгонять на работу и перестали кормить. Мы уходили из барака и прятались по заброшенным сараям и тому подобным местам. Расчет был прост: если приедет расстрельная команда, кому-нибудь удастся спастись.

Свирепствовали власовцы — пили, насиловали, стреляли для куража. Они знали, что их в плен не берут, расстреливают на месте.

Самыми непредсказуемыми были калмыки из «Мусульманского легиона». Появлялись обычно на лошадях, каждый на двух. На одной — вьюки награбленного, на другой — сам. Они убивали и грабили всех подряд.
28 марта 1944 г. нас освободила Красная Армия. Началась новая жизнь, — жизнь людей, бывших в оккупации...

Одни указывали в официальных документах свое местонахождение во время оккупации и жили с клеймом «был в оккупации» со всеми вытекающими последствиями; другие — старались скрыть; третьи — занялись увековечиванием Катастрофы. В результате третьих посадили за буржуазный национализм, первые и вторые были на спецучете, и при необходимости им напоминали о клейме. И все-таки были люди, которые продолжали нелегально собирать документы и свидетельства о происшедшей Катастрофе.

Приобретя навыки выживания в экстремальных условиях, те, кто хотели, смогли получить высшее образование, занять достойное место под солнцем вопреки ярлыку «был в оккупации».

В последние годы, когда стало возможным получение компенсаций бывшим узникам, начался поток воспоминаний, свидетельств, в массе своей искренних, подлинных, объективно освещающих события того трагического времени, искалеченные судьбы людей и героические поступки. К сожалению, в этом потоке исповедей попадается немало лжесвидетельств, фальсификаций, не проверенных утверждений.

Авторы этих «писаний» для удовлетворения личной корысти делают услугу неофашистам, ревизионистам Холокоста. Достаточно сравнить эти «писания» с объективными историческими документами.

Еврейская история, которой почти 6 тысяч лет, состоит из трагических и героических периодов, написанных кровью нашего народа. Будем верны нашей истории! Сегодня, когда вновь набирает силу антисемитизм, это особенно актуально.

Документы из коллекции М. Пойзнера.

Источник: (из доклада на II международной конференции «Одесса и еврейская цивилизация)

Добавить комментарий

Добавление комментария

Поля, отмеченные * , заполнять обязательно * Подписать сообщение как  Имя  без пароля (гостевой вход)  Ник  Пароль  Войти?        Зарегистрироваться  Забыли пароль? * Текст  Показать подсказку по форматированию текста