Третий крестовый поход оборачивался неудачей. Шел последний из восьмидесятых годов двенадцатого века, когда султан Салах-ад-Дин — владыка Египта и сопредельных земель — разбил рыцарей Креста и Храма и прижал их к морскому берегу.
Там, в прибрежном Акко, стали строить они крепость, надеясь набраться сил и встретить подкрепления, прибывшие из-за моря из Европы, а там — опять идти на Иерусалим воевать Гроб Господень. Недаром основные силы христова воинства составляли рыцари — тамплиеры, храмовники, т.е., те, которые дали обет не иметь семьи, не возвращаться к мирским радостям, пока не отвоюют Гроб у неверных и тем самым не заложат основание нового грядущего Храма.
Но... человек предполагает, и только. Подкрепления прибыли, но на армию Саладина (именно под этим именем войдет в европейскую культуру султан, победивший крестоносцев) это особенного впечатления не произвело. Еще год сражений принес множество потерь, а Иерусалим оставался в руках арабов, и на троне там восседал Саладин, что и было зафиксировано соглашением о перемирии (не путать ни в коем случае с мирным договором) от 1192 года.
Эти события были изложены, среди многих других, разумеется, в работах Вольтера «История крестовых походов» и Мариньи «История арабов под властью калифов». Обе эти книги еще в молодые свои годы перевел на немецкий язык великий просветитель Готхольд Эфраим Лессинг.
Так что он, автор знаменитой исторической драмы «Натан Мудрый», был хорошо знаком с эпохой, в которую вписал действие своего произведения. Однако его интересовали не столько исторические реалии, сколько возможность в декорациях древности представить философию веротерпимости и новые идеалы времени, идеалы Просвещения.
Однажды, как рассказывают персонажи пьесы, странный поступок совершил Саладин — он неожиданно приказал помиловать и отпустить на свободу рыцаря-храмовника. Рыцарь был взят в плен после того, как немалый урон нанес Саладинову воинству и, поскольку выкуп получить за него не светило, то следовало ему незамедлительно отрубить голову, но... султан мановением руки отвел смертоносное лезвие от беззащитной шеи.
Дальше произошел еще один странный случай. Наш помилованный храмовник бродил по Иерусалиму, побираясь, в рваном своем плаще, как вдруг услышал женский крик и увидел языки пламени. Рискуя жизнью, юноша вбежал в горящий дом и вынес оттуда на руках девушку, уже, казалось, обреченную огненной смерти. Правда, спасенная оказалась, как выяснилось, всего лишь еврейкой, так что славным подвигом это себе не зачтешь, но ведь, в конце-то концов, зачем жизнь рыцарю, как не для того, чтобы спасать чужую? И кошку бы спас...
Все это происходит еще до того, как начинается собственно пьеса и на сцену выходит заглавный герой — богатый еврей, житель Иерусалима, Натан по прозванию Мудрый, и начинается действие, полное уроков доброты и проницательности, которые дает со сцены еврейский мудрец немецким белым стихом, пятистопным ямбом.
А на дворе — восьмидесятые годы восемнадцатого века. И в немецкую литературу, в немецкий театр, в немецкое искусство впервые входит хороший еврей. Не исчадие пороков, не воплощенное наказание, не комический прощелыга или инфернальный злодей. Оказывается, еврей может быть воплощением мудрости и наставником в нравственности. Вот оно как. Такое откровение легло в фундамент немецкой культуры Просвещения с легкого пера Лессинга.
Можно считать совпадением, а можно неким знамением тот факт, что основатель и глашатай немецкого Просвещения Г.-Э. Лессинг появился на свет в саксонском городке Каменц в 1729 году, в том же году, когда родился, не столь далеко оттуда и в таком же маленьком городке Дессау, Моисей Мендельсон — первый из деятелей Просвещения в среде германского еврейства. Но уж никак не назовешь случайностью то, что, когда им довелось познакомиться лично, то они стали друзьями, единомышленниками, сотрудниками.
Век восемнадцатый, на который пришелся жизненный путь Лессинга, был прозван и признан «столетьем безумным и мудрым». Безумием своим все века похожи — это безумие войн, переворотов, революций, а мудрость восемнадцатого века — это вера в просвещенный разум, это уверенность в том, что свеча образования, внесенная в темное невежественное сознание, может прояснить любую его проблему и выявить, что люди все равны в своем праве на жизнь и уважение за свои благие намерения и деяния.
Лессинг начинал учиться как богослов, затем предметом его интереса стала медицина, затем история. Он в конце концов прославился как драматург, эстетик, литературный критик и апологет немецкой национальной литературной традиции. Интересно, что вместе с ним защитником немецкой литературы выступал
М. Мендельсон, который и самому Фридриху Второму не устрашился попенять за пристрастие к французской литературе и возвышение ее над немецкой. Лессинг занимался тем же самым, но ему пришлось отбиваться не только от французских, но и от английских влияний.
В эстетике Лессинг ратовал за то, что в искусстве — «прекрасной науке», как говорили в его времена, — поэты и художники обязаны выводить к публике различные характеры, которыми богата жизнь и человеческая природа. Была тогда известна другая теория о «нормативных» человеческих типах и о том, что в комедиях постоянно выводится на сцену всего дюжина человеческих типов-масок, которые и исчерпывают запас характеров.
Лессинг недаром носит титул немецкого классика — философию и литературу, теорию и практическое творчество, размышление и художественный образ он воплощает в единстве своих произведений. Самыми знаменитыми и популярными из них были сочинения для сцены. Именно Лессинг впервые вывел на немецкую сцену простых людей с их частными отдельными переживаниями. Такова была его первая пьеса «Мисс Сара Симпсон», где зрителям предлагалось облиться слезами над судьбой простой девушки, которую развратил аристократ и убила его ревнивая любовница.
Потом появится целый жанр — мещанская драма. Причем он до сих пор принадлежит к самым популярным, в чем легко убедиться, включив телевизор на любом сериале, в каждом из которых нашел бы что-то родное и знакомое современник и почитатель Лессинга.
Изумил Лессинг публику и своей комедией «Евреи», в которой вывел еврея, бескорыстно спасающего жизнь немецкому барону. Что правда, то правда: положительным в комедии был лишь один еврей — центральный персонаж, а остальные... что там говорить!
С другой стороны: иначе история воспринималась бы публикой как фальшивый анекдот, а в такой ограниченной форме удалось поразить главную мишень — предубеждение против евреев. Во время представления этой пьесы, как вспоминал современник, христианская публика сидела одновременно и в партере, и на сцене на скамье подсудимых.
Именно по поводу пьесы «Евреи» впервые высказался в печати М. Мендельсон. В его отзыве благодарность автору комедии была густо приправлена горечью живых переживаний: «Какое унижение для нашей гонимой нации! Какое чрезмерное презрение! Весь христианский народ рассматривает нас как отбросы природы, как нарыв на теле общества! Только от образованных людей ожидаю я благосклонного отношения [к евреям]...»
Прошли почти двадцать лет после первого обращения Лессинга к еврейской теме. Эти годы были наполнены дружбой с Мендельсоном, совместным изданием журнала и работой над книгами, к которым Лессинг привлекал Мендельсона как более осведомленного в философии соавтора. За эти годы Лессинг стал фигурой номер один в немецком театре, представив публике комедию «Минна фон Барнхельм, или солдатское счастье» и трагедию «Эмилия Галотти». В первой выведен на сцену современный прусский офицер, который не только способен дисциплинированно исполнять свой долг, но и испытывать глубокие, нежные и противоречивые чувства, а во второй — психологическая коллизия, в которой общей развращенности не может противостоять нравственная, но слабая натура итальянки эпохи Ренессанса; она, Эмилия, может умереть — и просит отца убить ее, — но не может сопротивляться обаянию аристократической порочности.
И, наконец, в 1779 году Лессинг приступает к произведению, которому, с одной стороны, предназначено стать «третьей жемчужиной» в творчестве немецкого классика, а с другой стороны — всегда стоять несколько особняком, так как, по распространенному мнению критиков, в исторической драме «Натан Мудрый» Лессинг, вопреки своему принципу выводить живые характеры, открытые в реальности, пошел по пути изложения философских и моральных сентенций устами условных персонажей, причем еще в усложненной поэтической форме.
В письме 1779 года Лессинг писал своему брату: «Много лет назад сделал я набросок пьесы, содержание которой представляет собой определенную аналогию с моими нынешними спорами, о которых я тогда, разумеется, не имел представления... Мне бы не хотелось, чтобы подлинное содержание моей будущей пьесы стало бы известно раньше времени, но если ты или Моисей (Мендельсон) захотите его узнать, откройте «Декамерон» Бокаччо, день 1, нов. III, еврей Мельхиседек. Мне кажется, что я сочинил для этого интересный эпизод и что все будет хорошо читаться, а теологам я учиню еще более злую шутку, чем десятью фрагментами». Десять фрагментов — это философские статьи Лессинга, которые привили интеллектуальной Германии вкус к спорам о пантеизме, философии Спинозы и теории познания.
История Мельхиседека из «Декамерона» — это известный сюжет о трех неразличимых кольцах, среди которых каждый владелец признает отцовским, подлинным лишь свое. Три неразличимых кольца — это три авраамические религии: иудаизм, христианство, ислам. Такую же загадку предложит султан Саладин в лессинговой драме Натану, желая заманить того в ловушку, но Натан своим ответом Саладина пристыдит. Саладин в драме Лессинга — это идеальный просвещенный монарх, признающий нравственный закон над собою. Ответ Натана будет заключаться в том, что отец создал три кольца как раз для того, чтобы каждый из сыновей располагал своим и не завидовал, не посягал на чужое, а не для того, чтобы спор о кольцах перерастал в истребительные войны.
Пора вернуться к началу драмы и остановиться, наконец, на ее сюжете. Итак, молодой храмовник спас дочь Натана и сперва не хотел даже принимать благодарностей. Затем он признает, что девушка произвела на него сильное впечатление, и он даже возмечтал на ней жениться, отринув свой орденский обет. Но у Натана это предложение не вызывает немедленного восторга, и юноша, конечно, разгневан. И, кстати или некстати, он к тому же узнает, что Рэха — не родная дочь Натану, а, скорее всего, христианка по рождению. Ах, так! На голову Натана обрушиваются все мыслимые и немыслимые положенные жидам проклятия.
Об этой истории узнает Иерусалимский патриарх (кстати, он — единственный резко отрицательный персонаж в драме), который обещает Натану гибель на костре, но тут вмешиваются султан Саладин и счастливый случай. Саладин, которому от Натана нужен денежный заем, пристыжен мудрым великодушием еврея, который к тому же представляет Саладину доказательства, что пощаженный им германский рыцарь — его родной племянник, сын Саладинова брата Ассада, попавшего в плен во времена Второго крестового похода. Потому и пощадил султан храмовника, что узнал в нем брата. А, к тому же, родной сестрой германца и племянницей султана оказывается и воспитанница Натана Рэха.
Крошечную девочку оставили на пороге Натана в горькие дни, когда он мучился после трагиче-ской потери всей своей семьи: «...едва ль дошло до вас, / Что накануне в Гате христиане / Предали избиенью иудеев, / Что и жена и семеро моих / Сулящих счастье сыновей сгорели / У брата в доме... ...я младенца принял / Из ваших рук, ... и прорыдал: «О б-же! / Одну взамен семи ты все же дал мне!»
Причудливо закрученный сюжет благополучно разрешается. Благополучие это — прежде всего, заслуга Натана, сумевшего всех понять, воззвать к лучшим сторонам их натуры, успеть уберечь от преступлений гнева, казнокрадства и кровосмесительства. Причем все это время лучшие из людей, представленные персонажами пьесы, осыпают Натана лютыми оскорблениями, за которые, правда, им потом становится стыдно. Но стыд не мешает следующую реплику опять начать с того же: «Ведь жид же он!»
Лессинг был знатоком человеческих характеров и знатоком реальных жизненных обстоятельств своего друга Мендельсона, так что он из соображений жизненной правды не мог показать ничего иного на пути Натана Мудрого — лучшего из людей.
На сцену Натан вышел только через два года после смерти автора (Лессинг умер в 1781 году, не дожив и до 53-х лет). Актера, который сумел бы и посмел адекватно воплотить на сцене главного героя, не нашлось, и успеха спектакль не имел.
Сценические удачи начались только в новом, 19-м веке, романтикам пришелся Натан ко двору, его высоко ценили и Шиллер, и Гете.
«Пьеса ставится еще и поныне, — писал Гете в 1815 году. — И пусть знакомое повествование, удачно поставленное на подмостках, напоминает вечно немецкой публике, что ее дело не только смотреть, но также и слушать и внимать. И пусть выраженное в пьесе божественное чувство терпимости и милосердия пребудет для нации дорогим и священным».
Не удивительно, что при Гитлере образец немецкой классики угодил в списки запрещенных произведений, а вот после войны именно «Натаном» открыл свою деятельность Немецкий театр в Берлине.
Замечания/предложения
Сайт создан и поддерживается
Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра
«Мигдаль»
.
Адрес:
г. Одесса,
ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.:
(+38 048) 770-18-69,
(+38 048) 770-18-61.
Председатель правления центра
«Мигдаль» —
Кира Верховская
.
