«И вместе с тем Голда была женщиной в полном смысле этого слова. Она никогда не скрывала свою женственность, а напротив, гордилась ею. Она была преданной, любящей матерью и бабушкой. Нередко даже в разгар тяжелейших политических передряг Голда срывалась на день или полдня в кибуц Ревивим в южном Негеве, где жили ее дочь и внуки» (Яаков Цур)
Место женщины — на кухне. «Она любила готовить и не упускала случая заняться стряпней. Политическая "кухня Голды", которую столь часто склоняли ее политические противники, имея в виду место, где в узком кругу решаются важные политические дела, представляла собой самую доподлинную кухню, где Голда обыкновенно пила кофе, курила одну сигарету за другой, беседовала и советовалась с друзьями» (Яаков Цур).
Собственно, с работы на кухне и началась ее политическая карьера.
Еще задолго до берегов вымечтанной родины Голда Мейерсон и ее спутники (муж, сестра Шейна с детьми и двое друзей) встретились на корабле с бывалыми халуцим. Рослые литовские евреи обдали презрением «мягкотелых иммигрантов-буржуйчиков», которые сбегут из Палестины через пару недель. Уговорив своих спутников поменять билеты в каютах на палубные (чтобы не отрываться от будущих со-
отечественников), Голда организовала палубную кухню и ночлег для детей в пустовавших каютах. Отношения с халуцим быстро наладились.
Попасть в кибуц Мерхавия тоже оказалось непросто. Получив отказ, Голда настояла на объяснении: коллектив, состоящий из семи женщин и тридцати мужчин, не допускал мысли, что «американская» девушка сможет или захочет выполнять все необходимые тяжелые работы. В конце концов, новичкам был дан испытательный срок. Виды работ сменялись по графику, но работу на кухне кибуцницы воспринимали, как унизительную. «"А почему? — спросила я девушек... — Чем, собственно, лучше работать в хлеву и кормить коров, чем работать на кухне и кормить своих товарищей?" Никто не сумел на это убедительно ответить, и я позволила себе больше думать о качестве нашего питания, чем о женской эмансипации».
Первым делом Голда сменила рацион, затем последовала смена посуды и — о ужас! — сделанная из простыни белая скатерть на столе и цветы. «Сумасшедшая американка» каждый вечер гладила «форменное» платье из мешковины, а муж ее разрисовал стены комнаты цветочным узором. Но примирил со всеми этими чудачествами кибуцников единственный ценный груз, прихваченный Голдой с «большой земли», — патефон с пластинками.
В Мерхавии началась политическая карьера Голды Мейерсон. Сначала ее избрали в правление поселения, потом — делегатом на съезд кибуцного движения, где Голда встретила многих лидеров рабочего движения, в том числе и будущего премьер-министра Израиля Бен-Гуриона, с которым она познакомилась еще в Милуоки...
Вообще-то, первую общественную акцию Голда Мабович провела в одиннадцать лет. Она организовала с подругами фонд по сбору денег на учебники (которые, в отличие от обучения, были платными), сама себя назначила председателем, сняла помещение, с помощью плакатов оповестила население о готовящемся митинге и держала убедительную речь перед неожиданно собравшимся большим количеством людей. Говорила Голда без «бумажки» — и всю жизнь придерживалась этого правила. Может быть, и в этом, не заготовленном заранее, идущем от сердца красноречии, кроется одна из причин ее успеха.
Спустя 38 лет Голда Меир, после решения ООН о разделе Палестины, опять обратится к американцам за помощью — и соберет 50 миллионов на защиту созданного государства.
Поразительно, что одно из самых ярких детских воспоминаний — не страх, но пуще его — злость от того бессилия, с которым папа Голды и их сосед готовятся к встрече погромщиков. Голде тогда было немногим более трех лет, семья жила в Киеве. А после перебралась в Пинск. В Пинске девочку преследовал страх перед конными казаками.
Каково же было удивление 8-летней Голды, когда отец, переехавший за три года до того в Америку и вызвавший затем семью, на Лейбор Дэй (День Труда) повел их смотреть парад. «Вдруг Ципке (младшая сестра Голды — И.Н.) увидела двигавшихся во главе шествия конных полицейских. Она страшно испугалась. "Казаки! Это казаки!" — завопила она и так разрыдалась, что ее пришлось отвести домой и уложить в постель. Но для меня этот парад — толпы на улицах, медь оркестров, платформы на колесах, запах жареной кукурузы и сосисок — стал символом американской свободы. Конная полиция не разгоняла и не давила демонстрацию, как в России, а охраняла ее. Это был толчок: я почувствовала, насколько новая жизнь отличается от прежней».
В этой новой жизни семья так же, как и в прежней, еле сводила концы с концами, и 8-летней Голде приходилось по утрам стоять в лавке, пока мать закупала продукты. Скольких слез стоили ей опоздания и пропуски школы!
В 14 лет, окончив начальную школу, Голда решает учиться дальше, мечтает стать учительницей. Но у ее матери другие планы. Голда теперь может целый день стоять в лавке, а один из покупателей — видный 30-летний мужчина прочится ей в женихи (по законам штата женщинам-учительницам замужество запрещено). Побег в Денвер к сестре Шейне был обставлен по всем канонам женского романа.
Шейна еще в Пинске участвовала в сионистских сходках, а их с мужем квартира в Денвере стала «перевалочным пунктом» для анархистов, социалистов и сионистов-социалистов. «Я жадно слушала всех, но всего внимательнее, как оказалось, я слушала сионистов-социалистов, и их политическая философия показалась мне самой разумной. Я поняла и приняла полностью идею национального очага для евреев — единственного места на земле, где они смогут быть свободными и независимыми».
Отъезд в Палестину был условием, поставленным Голдой перед браком с Моррисом Мейерсоном. Человек энциклопедической образованности, мягкий, с прекрасным чувством юмора, ценитель поэзии и классической музыки, Моррис попросил время на раздумье. Он не разделял сионистские настроения Голды, но любил ее...
Жизнь в кибуце, с изнуряющей работой, обобществленным бытом, скудным питанием и малярией стала стихией Голды, но не ее мужа. Он не считал эти условия подходящими для того, чтобы позволить себе завести детей. К тому же он тяжело заболел. Мейерсоны переезжают в Тель-Авив, а затем в Иерусалим. Там у них рождаются сын Менахем и дочь Сарра.
«Несмотря на все надежды и добрые намерения, четыре года, которые мы прожили в Иерусалиме, не только не обеспечили мне тихой пристани, которую, уверяла я себя, я готова была принять, а стали самыми несчастными годами моей жизни. И когда это говорит человек, проживший на свете так долго, как я, это кое-что значит... Но не беспросветная бедность и даже не вечный страх, что дети останутся голодными, были причиной того, что я чувствовала себя несчастной. Главным тут было одиночество, непривычное чувство изоляции и вечное сознание, что я лишена как раз того, ради чего и приехала в Палестину».
И Голда ушла в политику...
Я намеренно не перечисляю всех заслуг этой великой женщины. Есть ее книга «Моя жизнь», есть масса статей... В Интернете я наткнулась на запись передачи, где Виктория Мунблит, корреспондент Радио «Свобода» в Тель-Авиве, высказывает следующее мнение: «Прежде всего, я хотела бы сказать, что вот эта вот роль доброй еврейской бабушки для Голды Меир всегда была, с моей точки зрения, совершеннейшей маской. Маской, цену которой она хорошо знала. Маской, которая прекрасно действовала именно, как вы сказали, на еврейскую диаспору, и в первую очередь — на еврейство США. И именно Голде Меир Израиль был обязан столь мощными связями с самой большой еврейской общиной в мире. Голда знала цену этому имиджу, охотно его отыгрывала, но в жизни решительно не была доброй еврейской бабушкой. Прежде всего, надо сказать, что она была достаточно, по сути, всю жизнь безразлична к своей собственной семье, как к мужу, так и к детям, и можно было только с горечью наблюдать ее жалкие попытки восстановить в конце жизни отношения с собственной семьей. Что же касается взаимоотношений с другими близкими людьми, с ее друзьями, с ее бывшими возлюбленными и так далее, то надо сказать, что трудно представить себе политика столь жесткого, столь макиавеллистского типа, как Голда Меир. Чего стоит одна история расчищения ею пути к власти, пути наверх... Даже железный Бен Гурион спасовал в свое время перед ней. Голда была жестким человеком, Голда была человеком совершенно без сантиментов, которому решительно не свойственна никакая еврейская лирика, но очень хорошо умеющим отыгрывать все это, когда была необходимость».
И еще одна цитата — из книги «Моя жизнь»: «Однажды вечером я... пошла к Стене Плача. Впервые мы были там с Моррисом через неделю или две после того, как мы приехали в Палестину. Я выросла в еврейском доме, хорошем, традиционном еврейском доме, но я не была набожной, и, по правде говоря, пошла к Стене без всякого волнения, просто потому, что должна была это сделать. И вдруг, в конце узких петляющих улиц Старого города, я увидела Ее. Тогда, до всех раскопок, Стена выглядела не такой большой, как сейчас. Но в первый раз я увидела, как евреи — мужчины и женщины — молились и плакали перед ней и засовывали "квитлех" — записочки с просьбами к Всемогущему — в ее расщелины. Значит, вот что осталось от прежней славы, подумала я, вот, значит, и все, что осталось от Соломонова Храма. Но, по крайней мере, она на месте. И тогда я увидела в этих ортодоксальных евреях с их "квитлех" — выражение веры в будущее, отказ нации признать, что ей остались только эти камни. Когда я уходила в тот первый день от Стены, чувства мои изменились — может быть, то, что я испытывала тогда, можно назвать подъемом.
...Это было в 1967 году, после Шестидневной войны. Девятнадцать лет, с 1948 по 1967 год, арабы запрещали нам ходить в Старый город или молиться у Стены. Но на третий день войны — в среду 7 июня — весь Израиль был наэлектризован сообщением, что наши солдаты освободили Старый город и Стена опять в наших руках. Через три дня я должна была лететь в Соединенные Штаты, но я не могла уехать, не посетив Стены. И в пятницу утром — хотя гражданским лицам еще не разрешалось входить в Старый город, потому что там еще продолжалась перестрелка, — я получила разрешение пойти к Стене, несмотря на то, что в то время я была не членом правительства, а простой гражданкой, как все.
Я пошла к Стене вместе с группой солдат. Перед Стеной стоял простой деревянный стол, а на нем — пулемет. Парашютисты в форме, с талесами на плечах, приникли к Стене так тесно, что, казалось, их невозможно от нее отделить. Они со Стеной были одно целое. Всего за несколько часов перед тем они отчаянно сражались за освобождение Иерусалима и видели, как во имя этого падали их товарищи. Теперь, стоя перед Стеной, они закутались в талесы и плакали, и тогда я взяла листок бумаги, написала на нем слово “шалом" (мир) и засунула его в расщелину, как делали евреи давным-давно, когда я это видела. И один из солдат (вряд ли он знал, кто я такая) неожиданно обнял меня, положил голову мне на плечо, и мы плакали вместе. Наверное, ему нужна была передышка и тепло старой женщины, и для меня это была одна из самых трогательных минут моей жизни».
—————
«Наша семья не отличалась особой религиозностью. Конечно, родители соблюдали еврейский образ жизни: и кошер, и все еврейские праздники. Но религия сама по себе — в той мере, в которой она отделяется от традиции, — играла в нашей жизни очень небольшую роль. ...я иногда спорила с мамой о религии. Помню, однажды она захотела доказать мне, что Б-г существует. Она сказала: "Почему, например, идет дождь или снег?" Я ответила ей то, чему меня научили в школе, и она сказала: "Ну, Голделе, раз ты такая умная, сделай, чтобы пошел дождь".
...мы жили как все евреи городов и местечек Восточной Европы. По воскресеньям и в дни поста ходили в "шул" (синагогу), благословляли субботу и держали два календаря: один русский, другой — относящийся к далекой стране, из которой мы были изгнаны 2000 лет назад и чьи смены времен года и древние обычаи мы все еще отмечали в Киеве и в Пинске».
Голда Меир, «Моя жизнь»
«Пессимизм — это роскошь, которую евреи не могут себе позволить».
=Голда Меир
«Не будь так скромен — ты еще не настолько велик».
Голда Меир
«Анекдот, когда-то ходивший по Израилю, — будто бы Бен-Гурион сказал, что я — “единственный мужчина" в его кабинете. Сомневаюсь, чтобы какой-нибудь мужчина почувствовал себя польщенным, если бы я сказала о нем, что он — единственная женщина в правительстве». Голда Меир
Она была дочерью плотника из Киева — и премьер-министром. Она была непримиримой, даже фанатичной и — при этом — очень человечной, по-старомодному доброй и внимательной. Она закупала оружие и хорошо разбиралась в нем — и сажала деревья в пустыне. Создавая и защищая маленькое государство для своего народа, она многое изменила к лучшему во всем мире. Она стала легендой нашего века, а может, и не только нашего. Ее звали Голда Меир. Голда — в переводе — золотая, Меир — озаряющая.
Яаков Цур
Замечания/предложения
Сайт создан и поддерживается
Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра
«Мигдаль»
.
Адрес:
г. Одесса,
ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.:
(+38 048) 770-18-69,
(+38 048) 770-18-61.
Председатель правления центра
«Мигдаль» —
Кира Верховская
.
