БС"Д
Войти
Чтобы войти, сначала зарегистрируйтесь.
Главная > Мигдаль Times > №64 > Шестой район (Из книги «С Одессой надо лично говорить»)
В номере №64

Чтобы ставить отрицательные оценки, нужно зарегистрироваться
+9
Интересно, хорошо написано

Шестой район (Из книги «С Одессой надо лично говорить»)
Михаил ПОЙЗНЕР

Я стараюсь бывать здесь как можно реже. Только по крайней необходимости. Тяжело... А сейчас именно такая необходимость — по раза два на день езжу 15-м в больницу на Слободку. К сестре. Вот и проскакиваю мимо Шестого района.

ИзменитьУбрать
(0)

Сначала долго идешь до Тираспольской, потом долго ждешь трамвая, потом долго едешь. Назад — то же самое. Многое передумаешь за это время... Бывает, гонишь мысли. Получается плохо. Все запечатано в памяти — просто по инерции считываешь оттуда. Такой багаж на старости, наверное, у каждого. Может быть, у каждого был свой Шестой район. У кого это осталось внутри, у кого — на поверхности.

Вот я уже и начал...

Шестой район — это все вокруг улиц Косвенной и Перекопской Победы. До войны и даже после, здесь на углу находилось 6-е отделение милиции. Отсюда и название всего района. Милиция тут традиционно — и сейчас тоже. Перед войной мой отец был одним из заместителей начальника как раз 6-го отделения милиции — носил три «шпалы». Значит, подполковник.

ИзменитьУбрать
(0)

Рос я в городе, в центральной части. Мои улицы — это Канатная, Троицкая, Успенская. И сейчас считаю, что психология выросшего «в городе» отличается от мыслей человека с Молдаванки, Слободки или Пересыпи.

...Утром отца на работу увозила черная «эмка». Видели мы его только вечером, и то не всегда. Был он сосредоточенным, несколько угрюмым человеком. Честно говоря, я толком и не знал, где именно находилась его работа. Считал, что раз за ним заезжает машина (!), то это должно быть где-то очень далеко. Дюковский сад — для меня, горожанина, — был заброшенной окраиной.

Однако жизнь распорядилась так, что я стал бывать в Шестом районе почти ежедневно — пришлось ездить сюда за молоком. Началось это зимой 40-го. На Косвенной, в частных дворах, держали коров. Кто-то из сослуживцев отца договорился, чтобы нам оставляли несколько литров свежего молока. Вот я и ездил на Молдаванку через весь город. Отец, по понятным причинам, не хотел к этому касаться.

Так я попал в шестой номер на Косвенную — в дом рядом с милицией.
Здесь держал коров еврей с запоминающейся фамилией — Цацкин. Богатый еврей. По тогдашним законам, одному хозяину полагалось иметь не больше двух коров. Конечно, у Цацкина было больше. Официально же за ним числилось только две, остальные — «расписаны» по соседям, родственникам. Как часто бывает, в этом же доме жила и бедная еврейская семья, на которую Цацкины тоже «записали» двух коров. Рассчитывались тремя (!) литрами молока в день — это было немало. Там-то я и познакомился с Шурой, оказавшейся моей одногодкой. Ее отец работал, кажется, на кожевенном заводе, мать — тяжело болела. Был у нее еще брат — студент, чернявый парень, старше нас на несколько лет.

ИзменитьУбрать
(0)

Полюбил я Шуру сразу. Даже сейчас вижу каждый ее жест, улыбку, зеленые глаза, особенный взгляд... Я был потрясен ее обаянием. Никогда это во мне не притуплялось. Надо ли говорить, что мое «хождение за молоком» превратилось в смысл жизни. Это стало настолько очевидным, что все быстро разобрались — и Шура, и ее родители, и соседи, и... мои родители. После какой-то «полосы узнавания» и Шура потянулась ко мне. Не хочу углубляться, тяжело даже сейчас.

Жизнь продолжалась. Я полюбил Шестой район — его бытовой уклад, грохот трамвая, акации, пульс Староконного базара, голубятни на Косвенной и Раскидайловской, Дюковский сад.

Занимался я в школе на Канатной, угол Успенской. Сразу же после уроков, а иногда и раньше, бежал на Комитетскую. Там в женской еврейской школе училась Шура. Мы долго шли к ней домой на Косвенную. Все же минуты бежали не так медленно, как хотелось... Вечером срывался со своей квартиры и снова бежал на Косвенную. Так все время — года полтора. Мне же казалось, что так было всегда...

Потом началась война. Поначалу в городе ничего вроде бы не изменилось. Лето, море, Привоз... Потом начались бомбежки. 22-го июля упала первая бомба — в Малом переулке. Потом началась эвакуация предприятий и... людей. Как это ни странно, не все евреи понимали, что их может ждать при немцах. Наши об этом особо не распространялись... Многие — многие, и среди них богатые, не уехали, надеясь все-таки выжить в новых условиях. Многие же не могли уехать и потому, что не имели права на получение эвакоталонов. Так было...

Мой отец, человек немногословный, зная общую ситуацию и мое отношение к Шуре, как-то обронил: «Надо, чтобы они уехали. Оставаться здесь — значит погибнуть...» Я сам не понимал этого до конца. Мне-то еще не исполнилось и 17-ти. Что я мог знать... Но Шурина семья не могла уехать — эвакоталоны им не полагались, а главное — мать была лежачей больной. Они вообще были беспомощны, малоприспособлены к резким переменам. К тому же, Шуриного брата призвали в армию.

Пробежал июль. 8-го августа в Одессе объявили осадное положение. Мы тоже должны были эвакуироваться. Мы — это мама, бабушка, я и сестра. Отец оставался в распоряжении командующего Одесским оборонительным районом контр-адмирала Жукова. Уже было решено, что 23-го августа мы уходим на пароходе «Фабрициус» до Новороссийска. Потом — на восток, конечный пункт — Тюмень.
Я не мог найти себе места. Не мог себе представить, что уеду, а они останутся. Как после этого жить?.. Зачем?! И тут мой отец молча вручил мне эвакоталоны для Шуриной семьи. Для него это было сверхъестественным поступком. Он переступил через себя. Однако и это ничего не дало. Шуриной матери становилось все хуже, она была нетранспортабельна. Талоны не понадобились. Мало того, в день отхода «Фабрициуса» в порту несло дежурство именно 6-е отделение милиции — в принципе, отец мог посадить их на судно даже в последний момент. Но...

Я пошел на крайность — решил остаться. При посадке на судно, в неразберихе, сбежал из порта. Эвакуировались без меня... Дома тоже не объявлялся — боялся отца. Он наверняка искал меня. В начале сентября отца направили в Севастополь. Он погиб летом 42-го.

Я остался с Шурой. Это были самые светлые дни моей жизни. Только тем и жил, что она была рядом. Казалось, ничто не сможет разлучить нас. Даже война. Но так только казалось...

1б-го октября в Одессу вошли немцы и румыны. Начался ад. Прежде всего, для оставшихся ста тысяч евреев. Теперь тяжело себе это представить. Началась настоящая охота, а после 22-го октября, когда взорвали здание комендатуры на Маразлиевской, стало страшно. 24-го октября, когда Шуры не было, румыны вместе с «помощниками» из наших ворвались в их двор. Брали заложников. Людей прикладами гнали на улицу. Избивали Шурину мать — заступился Шурин отец. Убили обоих... И других соседей-евреев. Прямо во дворе.

Шура осталась одна. Не было слез — был только пустой взгляд... Ее подруги и знакомые — неевреи — старались не встречаться с ней. Боялись. За укрывательство, за недоносительство — смерть. Это теперь кому-то выгодно считать, что румыны были опереточными солдатами. В Одессе они вдоволь наиздевались и настрелялись.
Спрятал я Шуру на Ближних Мельницах, у давних приятелей моей матери. Они догадывались, кто она. Вслух, однако, ничего не произносили. В городе становилось все опаснее. Тысячи евреев уже сожгли в артиллерийских складах на Люстдорфской дороге, уже вовсю убивали в Дальнике, Богдановке, Доманевке. А в январе 42-го румыны создали гетто на Слободке — на суконной фабрике. Как бы промежуточный пункт перед окончательным уничтожением. Сюда сгоняли оставшихся в живых евреев со всего города. Многие, не выдержав охоты, приходили сами. И Шура тоже должна была быть там.
Я понимал это не хуже других. И она понимала. Понимала, что из-за нее над всеми нависла смертельная опасность. Я так любил Шуру, что был уверен — моей любви достаточно, чтобы уберечь ее. Увы... 17 марта 42-го года она погибла. Не выдержала — пошла к себе на Косвенную. Тянуло туда... Выдал ее подонок с соседней улицы. Он много лет брал молоко у них во дворе.

Я остался один. Жизнь перестала что-либо значить... Продолжал жить по инерции. Может быть, поэтому и выжил. Чтобы прокормиться, работал в пригороде — на «наших» немцев. В Люстдорфе, в разных Либенталях-Мангеймах. Бывало всякое. Однажды меня опознали — мол, его отец большой милицейский начальник. Спасся чудом...

В апреле 44-го пришло освобождение. Потом воевал сам... В 46-м вместе с Шуриным братом, тогда майором медслужбы, стояли мы у ворот их дома на Косвенной, обнажив головы. Перекурили и молча разошлись в разные стороны. Что мы могли сказать друг другу?..
А впереди была еще целая жизнь. И служба, и интересная работа, и семья, и друзья, радости и горести. Но все это ее так и не заменило. Не заменило...

Я прослужил в морской авиации на Севере до 72-го. И все эти годы оправдывался — в анкетах было указано «находился на временно оккупированной территории». И это тоже мне напоминало Шуру. Чудилось — вот остановится 15-й трамвай, я быстрой походкой обойду вагон сзади, перебегу через рельсы, оставлю в стороне магазин, сверну налево к Староконному, справа останется милиция, подбегу к воротам шестого номера. Скрипнет массивная створка деревянных ворот. И...

В Одессе жила моя мать, сестра с семьей. Почти каждый год бывал здесь в отпуске, а после увольнения с флота вернулся домой насовсем. Сейчас — на поселке Котовского. Теперь это тоже Одесса.
Вот так жил и живу.

А Шуру так и не уберег. Не верил, что ее нет. Искал всю жизнь — сердцем, глазами, всем... Не нашел.

...Только через много лет я узнал о подонке, выдавшем Шуру. Люди, знавшие о его существовании, скрывали это. Понимали, что меня бы ничто не остановило... Получилось, однако, что сама жизнь вынесла ему и таким, как он, свой приговор.

Это был мужчина лет на пятнадцать старше нас. После войны он жил на Градоначальнической вместе с дочерью и зятем — обычным одесским фарцовщиком. В середине пятидесятых годов зятя задержали при очередной «сделке». Как положено в таких случаях, его привезли домой, чтобы соблюсти формальности — провести обыск в присутствии понятых. От одного из понятых я и узнал финал этой истории.

При обыске внезапно нашли торбу с драгоценностями. Зять сам перепугался: «Вот этого не надо... Вы что?! Это не мое. Спросите тестя». Привели тестя. И тот, не разобравшись в ситуации, неожиданно сознался...

В 42-м из Слободского гетто — дальше, на этап, выгоняли толпы евреев. Понимая безысходность положения, эти несчастные пытались спасти хотя бы детей. Улучив момент, они выталкивали детей из толпы, надеясь, что стоящие на обочине помогут их спасению. Детям давали в руки мешочки с ценностями. Это богатство порой наживалось всей жизнью. Были случаи, когда люди, рискуя собой, спасали евреев. Но было и другое — когда у детей силой отбирали мешочки, а их самих возвращали назад в строй обреченных. Для некоторых это превратилось в промысел. В те страшные дни стоял на обочине возле Суконки и этот подонок. Понятно, с какой целью. Теперь в свое оправдание он заученно твердил: «Я что, разве кого-то убивал? Да и что я там взял? Пару мешочков? Вот другие брали — так брали...» Оперативник был хорошим психологом и небезразличным человеком. Поначалу, поддакивая, он как бы невзначай, сказал: «Я понимаю. Куда было деться... Время такое. А вообще, вы знаете тех, которые «брали — так брали?» У того вырвалось: «Конечно, знаю. Еще бы...» Оперативник резко оборвал его: «Встать, скотина! В машину! Поедем, покажешь, где они живут...»

Так через десятилетие восторжествовала справедливость. Хотя бы ее частичка. До суда этот подонок не дожил — сердце. Разбирались с другими.

... Медленно тащится трамвай снизу вверх, преодолевая подъем. Вот-вот он наберет скорость и выскочит к Шестому району. Стоишь и смотришь в окно, думаешь о своем. Пробегают все те же дома, те же деревья, старый знакомый — довоенный телеграфный столб, певучая речь, лица... Кажется, из-за спины сейчас выкрикнут, напоминая кому-то: «Кто спрашивал? Не пропустите! Следующая — Шестой район!»

ИзменитьУбрать
(0)

А разве не я уже столько лет спрашиваю и напоминаю это сам себе?..

Не забуду! Не пропущу!

Ты на пути всей моей жизни. Шестой район.

Источник: Иллюстрации Г. Палатникова к книге М. Пойзнера «С Одессой надо лично говорить»


Добавление комментария
Поля, отмеченные * , заполнять обязательно
Подписать сообщение как


      Зарегистрироваться  Забыли пароль?
* Текст
 Показать подсказку по форматированию текста
  
Главная > Мигдаль Times > №64 > Шестой район (Из книги «С Одессой надо лично говорить»)
  Замечания/предложения
по работе сайта


2024-03-28 10:12:33
// Powered by Migdal website kernel
Вебмастер живет по адресу webmaster@migdal.org.ua

Сайт создан и поддерживается Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра «Мигдаль» .

Адрес: г. Одесса, ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.: (+38 048) 770-18-69, (+38 048) 770-18-61.

Председатель правления центра «Мигдаль»Кира Верховская .


Еврейский педсовет Jerusalem Anthologia Еженедельник "Секрет"