БС"Д
Войти
Чтобы войти, сначала зарегистрируйтесь.
Главная > Мигдаль Times > №84-85 > В баре на Третьей станции Большого Фонтана
В номере №84-85

Чтобы ставить отрицательные оценки, нужно зарегистрироваться
+9
Интересно, хорошо написано

В баре на Третьей станции Большого Фонтана
Евгений ГУФ

Я пылил через Скаковое поле, в стороне от осиного гула машин. На беговой дорожке ржавели сорванные жестоким азартом подковы. Лохмотья кожаных уздечек кисли в траве. Резкий дофиновский ветер нашел мое лицо, пробрал спину ознобом. До этого мгновения не думалось вообще ни о чем. Пустота в мыслях делает объект незаметным. Конюхи и жокеи двигались насквозь. Я был невидим, пока не подумал: у жокеев острые лица. Теперь их взгляды находили меня и были недоброжелательны, как все тот же влажный восточный ветер.

Мои желтые башмаки не смущались отсутствием указаний; они топали, находя вчерашние и давешние отпечатки. Крутобокая тропинка вела в бар «Комбат», на Третью станцию Большого Фонтана. Башмаки знали: там будет отдых. О, как приятно покачиваться в воздухе, не касаясь надоевшей до скрипа земли. А тут еще наверняка шлепнется на носок пивная пенка. Если на столике темно-коричневый «Фараон», пена начнет потрескивать, превращаясь в пятно. У медовых «Трех девяток» беззвучная пена. Но лучше горькое «Охотничье», тогда хозяин наверняка просидит почти час. И вместо того, чтобы рысачить по делам, станет возможным дразнить шнурком муравьев.

Дофиновский ветер принес на Большой Фонтан перемену погоды. Лето убралось шумно, с сизой грозой. Так выезжают из грязных местных гостиниц. И всего через две недели после парения паутины, в городе объявилась желтая лохматая квартирантка. С приходом осени ветер вообще осмелел. Теперь он пускался за каждой пошитой в клеш юбкой. Женщины взвизгивали, придерживая подол, но пофлиртовать были не прочь.

В баре «Комбат» повесили на холодные петли глухие ставни.

В один из дней, слетев раненной птицей, рядом с моим столиком шлепнулась куртка-ветровка. Куртку хорошо потрепали шипы акаций.

Бармен, который как раз выносил на веранду поднос, поднял куртку с земли.

Он задрал голову и сказал:

– Ничего не понимаю.

Рукастая ветка акации, освободившись от груза, словно испугалась какой-то его догадки, стремительно дернулась вверх и спряталась в кроне.

ИзменитьУбрать
(0)

***

Гусеницы появились внезапно, так, по крайней мере, Горячкину показалось. Они шевелились на исполинской тополиной свече, которая полыхала зеленым пламенем в начале аллеи. С тополя сыпался черный сухой порошок, тысячи хитиновых челюстей оставляли за собой только голые ветви.

Горячкин проходил мимо, втягивал голову в плечи; в луже, после дождя замершей под тополиным стволом, он увидел свое лицо. На лице проступил отпечаток боли. Он даже как-то испугался и, коснувшись щек пальцами, вытер непонятную боль словно слезы. Потом задрал голову: гусеницы уже объели листву до самой макушки. Верхние тонкие ветви теребил ветер. Ветер спас тополь: гусеницы срывались вниз; упав на асфальт, они казались пальцами, которые сжимали дерево насмерть.

Горячкин вновь опустил голову, и неприятное открытие повторилось: на его лице была все та же непонятная боль. Неужели дерево смогло передать ему часть страданий?

Следующим утром гусеницы шелкопряда начали перебираться на соседний тополь. Не видя дальше нескольких сантиметров, они, тем не менее, все как одна ползли к свежей листве, иногда плотно, сразу по несколько штук, и тогда были еще больше похожи на пальцы.
Мрачная история повторилась на новой сцене: порошок сыпался вниз, белые брезгливые бабочки облетали дерево стороной. Жизнь тополя оказалась в серьезной опасности: июльское солнце пекло обнаженный ствол. Дерево теряло последнюю влагу. Когда ветер раскачивал тополь, живой звук виолончели превращался в хриплый калиточный скрип.

Едва ли Горячкин мог что-то сделать, он даже не дотягивался до нижних веток. Давить под деревом гусениц, которые падали, объевшись буквально насмерть, казалось ему неприличным.
Престранным образом, но на второй жертве листвы сохранилось гораздо больше.
На этом дереве гусеницы остановились ярусом ниже. Они как бы наткнулись на невидимую, но достаточно осязаемую преграду. Сутками позже желто-коричневая лавина поползла по стволу вниз. На следующем тополе начала жухнуть, словно от страха, листва.

И факт непонятный: четвертый тополь почти не пострадал.

Горячкин простоял рядом минут двадцать в смутном беспокойстве, он пытался понять, почему это случилось. На земле валялось множество мертвых гусениц; старые, грязные желуди – такими они были сейчас.

Это последнее дерево имело самую светлую листву на аллее.

Горячкин подумал:
«Значит, в такой листве больше каких-то определенных веществ, и гусеницы…»
После того как гусеницы исчезли, крона дерева постепенно вернула себе прежний темно-зеленый цвет. Оно перестало отличаться от соседей поджарым бойцовским видом. А вскоре крона тополя словно бы растолстела.

Теперь Горячкин старался ходить по аллее каждый день. Иногда он думал, что это поросль какой-то гигантской, мамонтовой травы. Способность деревьев общаться между собой была очевидна и, спору нет, если бы он начал изуверски медленно терзать одно из них – день, два, три, раскладывая под стволом небольшой костер, то соседние тополя успели бы впитать из земли тонны влаги. Кроны и корни, легендарные пестики и тычинки – только часть правды. Деревья живые совсем по-другому, мозг и сердце этих существ разлиты в пространстве.

Горячкин сидел на работе, рисовал акации, тополя; сквозь коротко подстриженные волосы проступали пухлые, набитые на аллее шишки.

Однажды он увидел, как возле одного из тополей расставались и, судя по всему, навсегда, любящие друг друга люди. Разговор был мучителен, они держались за руки… Потом женщина ушла. Горячкин удивительно долго слышал звуки шагов.

«Листва деревьев застыла», – обдало его как холодной водой. Он догадался, что случится с этим деревом дальше – через год на тополе лопнет кора, кусок отвалится, обнажив темное пятно на древесине. Дерево заболеет от чужой боли.

Горячкин побродил по городу, находя деревья, где уже образовалась щель или дупло. Он не удивился: большинство из них оказалось в достаточно популярных местах – именно там, где, как правило, назначают встречи. Деревья болели на уровне человеческого роста. У крупной акации в Городском саду дупло было как раз напротив его, Горячкина, сердца. Появилось ощущение, что он подсмотрел чью-то жизнь.

Он постоял на Пушкинской улице. Как настойчиво платаны суют ветви в окна! И ведь листва на кончиках их ветвей почему-то зеленеет до января.

«Они изучают …»

Смятение мыслей мотало Горячкина по улицам, как стакан едкой беляевской водки. На Косвенной, недалеко от Староконного рынка, он увидел айлант, китайский тополь. Гибкое дерево подбиралось к стене дома, протискивая в толще земли багровые корни. Выдавая его тайные намерения, асфальт вздувался змеиным телом.

Горячкин спустился в Дюковский сад. Побродил вдоль острова. Присел на скамейке под ивой. Ее ветки, как ни спиливай, всегда стараются окружить, погружая в некое пространство, похожее на желтый желудочный сумрак.

Вспомнился рассказ бывалого человека о работе на лесоповале.

« – В этом месте хватит! – сказал бригадир.

Я его спрашиваю:

– А почему?.. Смотрите, лес какой спелый…»

– Хватит, и все! – тот выругался. – Или ты хочешь, чтобы опять кого-нибудь придавило?»

Женщина, которая в молодости заблудилась в тайге и провела там почти неделю, согласилась с Горячкиным: «Разумеется, что-то такое есть… Я, когда бродила в сопках, чувствовала: деревья не любили меня. Сколько того можжевельника, а так изорвал…»

Еще одна собеседница, работая на винограднике, начала задыхаться:
«Это же паутина…»

Горячкин, весь день проносивший крупную голову на плечах, весь день совавший ее в бумаги, навстречу сигарете и носом в тарелку, сошел с трамвая на Третьей станции Большого Фонтана.

Было уже достаточно поздно, на веранде бара «Комбат», где блестело полдюжины столиков и плечистых стульев, он оказался один. Он занял место в углу, на пятачке, там, где, склонившись над столиком, грелись у лампы колючие ветви. С озябших рук акации падала каплями густая холодная тень.

Горячкин выложил на столик молдавские сигареты. Он умышленно покупал их, рассчитывая, что сможет приобрести отвращение к табаку.

Струйка дыма танцевала перед лицом медленный восточный танец.

Он представил, как выглядит запах «Дойны»: медуза, она растекается по столу, взбухая и поднимаясь к ветвям.

«Медуза жалит», – подумалось невзначай.

Ветви акации мучительно вздрагивали над головой.

Горячкин посмотрел на трепещущую листву:

– Еще одну, хорошо?.. И больше не буду, – он потянулся за спичками в карман куртки-ветровки. Но вскоре, задумавшись, достал из пачки следующую мерзкую сигарету, еще…

Откуда-то появилось внезапное, сильное раздражение. Он налился им до жара на лице, допил водку и с несвойственной натуре яростью пустил перченый дым вверх.

***

ИзменитьУбрать
(0)

– А вы что скажете? – спросил бармен, показав в недоумении на куртку. Он вспоминал и никак не мог вспомнить, где видел эту ветровку.

Я молча пожал плечами. Горячкина вот уже несколько месяцев как забыли. Главный редактор сказал, мол, объявится, когда «засвистит в карманах».

Вряд ли бармен поверит в то, что я мог рассказать. Но я был здесь постоянный клиент и, вежливости ради, нацепил свою особенную улыбку.

У меня есть такая.

Сам не знаю, о чем.

Рис. А. Коциевского


Добавление комментария
Поля, отмеченные * , заполнять обязательно
Подписать сообщение как


      Зарегистрироваться  Забыли пароль?
* Текст
 Показать подсказку по форматированию текста
  
Главная > Мигдаль Times > №84-85 > В баре на Третьей станции Большого Фонтана
  Замечания/предложения
по работе сайта


2024-03-29 05:57:41
// Powered by Migdal website kernel
Вебмастер живет по адресу webmaster@migdal.org.ua

Сайт создан и поддерживается Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра «Мигдаль» .

Адрес: г. Одесса, ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.: (+38 048) 770-18-69, (+38 048) 770-18-61.

Председатель правления центра «Мигдаль»Кира Верховская .


Еврейский педсовет Еженедельник "Секрет" Jewniverse - Yiddish Shtetl