Ваш прапрадедушка и мой дедушка, чью фамилию вы носите, мои замечательные внуки, был ученым, врачом и просто хорошим человеком.
Фамилия Шапиро – распространенная фамилия ашкеназских евреев.
Мой дедушка Михель Цудик Элиев Беров Шапиро, в быту Михаил Борисович Шапиро, родился в одном из древнейших городов мира Аккермане – уездном городе Бессарабской области Российской Империи, в 1873 году. По переписи 1897 г. еврейское население города составляло 5573 душ при общем числе 28258 жителей. Там же, в Аккермане, он получил в хедере начальное еврейское образование. Среднее образование дедушка получил в 3-й Одесской гимназии. В 1880 г. из 360 учеников третьей гимназии 265 были евреями. В Интернете мне удалось найти некую «Памятную книжку – Одесса 1901 год», в которой приведен полный список учителей этой гимназии с указанием их чинов согласно табели о рангах Российской империи.
Всего в России было 14 классов чинов. Директор гимназии имел чин Действительного статского советника – гражданский чин 4-го класса, соответствовавший генерал-майору в армии. Большинство учителей было чиновниками 5– 7 классов, то есть чиновниками весьма высокого ранга. Таково было в тогдашней России общественное положение школьного учителя.
Аккерман находился всего в 80 километрах от Одессы, и гимназист Михель Шапиро мог проводить каникулы в родительском доме. В этом доме у моего прадеда и отца моего деда Элибера Шапиро и его жены Ривы родились все дети – четверо мальчиков и шесть девочек. А в начале прошлого века большая и дружная семья Шапиро перебирается в Одессу.
Одесса не была похожа на остальные города черты оседлости. Развивающийся портовый город привлекал возможностью получить хорошее светское образование и в какой-то степени приобщиться к мировым культурным ценностям. Это была, по определению Владимира Жаботинского, «веселая столица Черноморья в акациях на крутом берегу». Жаботинский был на несколько лет моложе моего деда и юность свою также провел в Одессе.
Вот что он пишет об этом городе в преддверии революции 1905 года: «У людей, говорят, самое это имя Одесса – вроде как потешный анекдот. Я за это, собственно говоря, не в обиде: конечно, очень уж открывать им свою тоску не стоит, но за смешливое отношение к моей родине я не в обиде. Может быть, вправду смешной был город; может быть, от того смешной, что сам так охотно смеялся. Десять племен рядом, и все какие, на подбор, живописные племена, одно курьезнее другого: начали с того, что смеялись друг над другом, а потом научились смеяться и над собою, и надо всем на свете, даже над тем, что болит, и даже над тем, что любимо. Постепенно стерли друг о дружку свои обычаи, отучились принимать чересчур всерьез свои собственные алтари, постепенно вникли в одну важную тайну мира сего: что твоя святыня у соседа чепуха, а ведь сосед тоже не вор и не бродяга».
Я в гостях у деда в Одессе был два раза. Дед тогда вместе с дочерью, моей тетей, жил в Малом переулке. Первый раз я был у него, когда мне было около семи лет, летом 1947 года. В моей памяти смутно сохранились не слишком веселые улицы послевоенной Одессы. Очереди у магазинов. Помню, удивили меня тогда грязно-серого цвета металлические ставни на витринах и дверях магазинов. Они были по конструкции такие же, как складывающиеся крышки у старых деревянных пеналов. В детстве я никак не мог понять, каким образом крышка заходит внутрь пенала, куда же она девается?
Дед многому научил меня за то лето. Прежде всего, научил читать. Как только выяснилось, что я не умею читать, сразу же был куплен букварь, и начались мои мучения. Дед занимался со мной каждый день часа по два, и в конце лета я стал сносно читать. Тогда мне, конечно, не очень нравилось каждый день летом корпеть над азбукой. Осознал же я, как много дали мне эти занятия, много позже.
В первом классе я один мог бегло читать. Сознание того, что я умею делать что-то лучше других, давало некоторую уверенность в себе, в своих силах. Кроме того, регулярные занятия с дедом способствовали выработке привычки к систематическому труду. Все это во многом определило мои успехи в школьных занятиях. До сих пор не могу себе простить, что не сохранил тот мой первый букварь, на котором дед сделал памятную надпись.
Дед научил меня не только читать, но и слушать стихи. Любимыми его поэтами были Лермонтов и Гейне. Ну, Гейне он тогда мне не читал, а вот русских поэтов-классиков Лермонтова, Тютчева, Некрасова, Майкова в то лето я услышал впервые. Приехав в Москву, я бойко декламировал маме «Воздушный корабль» Лермонтова.
У деда был неплохой слух. Для меня у него был особый классический репертуар: «Песня о блохе» Мусоргского, «Колыбельная песня» Чайковского на стихи Майкова и «Сурок» Бетховена. Негромким хрипловатым и чуть дрожащим баритоном дед пел сначала по-русски, а затем по-французски «По разным странам я бродил и мой сурок со мною».
Мы с дедом часто гуляли по Приморскому бульвару. Он был в белом морском кителе. Я очень гордился тем, что дед мой почти моряк и что так много незнакомых мне людей здороваются с ним. Здоровались с ним, потому что он был известным в Одессе врачом, а белый китель носил, так как работал в больнице морского ведомства. У меня сохранилось удостоверение в том, что М.Б. Шапиро является «Почетным работником морского флота».
Второй раз я был в Одессе во время летних каникул в 1953 году. Дед часто беседовал со мной о жизни, о том, кем бы я хотел стать. Много рассказывал о своем кумире, замечательном человеке и ученом И.П. Павлове. Я бережно храню книгу о Павлове с надписью: «Дорогой внучек, люби науку так же страстно, как ее любил Иван Петрович Павлов». В этот приезд в Одессу я был уже значительно старше, и дед рискнул обрушить на мое сознание груз неимоверно тяжелый.
«Сталин был бандит, – сказал он мне. – В молодости я участвовал в студенческих выступлениях против беспредела царского правительства. Но то, что творил Сталин – гораздо страшнее. Я ненавижу Сталина. Он погубил столько невинных людей, что нет ему прощения».
А ведь я в то время боготворил Сталина.
Очень четко ощущаю себя в первые мартовские дни 1953 года. Освещенная весенним солнцем Самотека. Мы с приятелем идем по широкому тротуару, перепрыгивая через лужи талого снега, радуемся солнцу, весне. А бюллетени о состоянии здоровья вождя уже печатаются в газетах. Но мы в силу своего возраста не осознаем, что может случиться самое страшное. И вот случилось. Траурный митинг в школе. Заплаканное лицо пионервожатой. Скорбные лица учителей. И безмолвно повисший вопрос: «Как же жить дальше?»
Я купил большой цветной портрет Сталина. Повесил его над столом, за которым делал уроки. Всматривался в каждую черточку лица. Молился на него.
Когда я вернулся из Одессы в Москву, портрет не висел над столом. Мама сняла его и положила на шкаф. Я не спрашивал ее, почему портрет перекочевал на шкаф, а мама ничего не стала объяснять. Только в 1956 г., после ХХ съезда КПСС, пришло некоторое прозрение и облегчение одновременно. А до этого я носил в себе, переваривал то, что с таким жаром втолковывал мне дед летом 53-го, и не с кем было поделиться этим страшным грузом.
Есть у меня белая картонная папка, где хранятся несколько пожелтевших ученических тетрадей. Это дедушкины дневники, конспекты научных работ, тезисы выступлений на врачебных конференциях. В дневник он заносил события, связанные с его врачебной деятельностью, события семейной жизни, делился своими переживаниями.
Записи, относящиеся к 41-44 годам, невозможно читать без внутреннего содрогания.
«27 июля 1941 – выехал из Одессы вместе с женой и дочерью на пароходе "Пестель".
31 июля 1941 – прибыл с семьей в Новороссийск.
6 сентября 1941 – прибыл с семьей в Сталинград.
18 сентября 1941 – выехал с семьей на пароходе "Спартак" в Куйбышев, посадка была очень тяжелой, особенно для Анюточки. (Анна Шапиро – жена Михаила Борисовича.)
20 сентября 1941 – прибыл с семьей в Куйбышев.
27 октября 1941 года – приехала из Москвы в Куйбышев семья сына.
6 декабря 1941 года – приехал в Куйбышев из действующей армии, демобилизованный по состоянию здоровья сын Женечка1.
14 февраля 1942 года. Живем впроголодь, все раздражены и недовольны друг другом.
2 апреля 1942 года. Умерла Анюта.
6 августа 1942. Погасло наше солнце – умер Женечка.
6 сентября 1942 – умерла Ципа (Цицилия Борисовна Шапиро – сестра Михаила Борисовича – В.Ш.).
Теперь я хорошо понимаю, что смертная казнь отнюдь не есть высшая мера наказания. Есть нечто гораздо более тяжелое. После того, что я перенес за последние полгода и особенно после смерти моего дорогого, милого, кроткого сына, столь нелепо погибшего, я готов умереть в любую минуту.
26 апреля 1943 года. С тех пор как не стало Женечки, мое сознание несколько раз на день пронизывается ужасной мыслью, которая меня сокрушает, пригибает к земле и заставляет дико вскрикивать. Я даю такие реакции, которые свидетельствуют о тягчайшем реактивном состоянии. Я только что прошел не меньше 10 верст. Солнце склонилось к западу, Волгу пересекает ослепительная полоса, на которой "пляшут искры"… Мой сын! Почему тебя нет? За что?! По какому закону? Гнев и слабоволие.
21 июля 1944 рано утром мы с Любочкой (дочь Михаила Борисовича) на пароходе "Пушкин" выехали из Куйбышева, который оказался для нас долиной смерти. По прибытии в Одессу я узнал, что в 1942 году погибли мои сестры Зина и Нена».
В одной из тетрадок есть черновик автобиографии, написанный уже не таким ровным и красивым почерком, каким он был у дедушки прежде. Она помечена датой 24.11.1951 г. Вот некоторые выдержки:
«Весной 1897 г. за участие в студенческой уличной демонстрации протеста (по поводу гибели в тюрьме революционерки Ветровой) был арестован вместе с некоторыми другими товарищами. Спустя несколько недель нас освободили, и я, страдая туберкулезом легких, уехал домой в город Аккерман. Вскоре я получил от своего товарища письмо с извещением об исключении меня из университета. Однако осенью того же 1897 года мне, по ходатайству того же товарища, разрешено было вернуться в университет.
Со времени окончания медицинского факультета в 1898 году до настоящего времени работаю как психоневролог. В течение этих первых лет моей работы мне удалось в отпускные периоды поработать некоторое время в клинике проф. В.М. Бехтерева в тогдашней Петербургской военно-медицинской академии, а в 1901 г. я сдал экзамен на степень д-ра медицины в тогдашнем Юрьевском (Дерптском) университете.
С 1909 по 1914 работал в Московской клинике нервных болезней проф. Г.И. Россолимо.
В 1910 г. принят в число членов Московского общества невропатологов и психиатров. В 1915-1917 гг. в Москве работал в должности заведующего Даниловскими госпиталями для больных и раненых воинов.
В 1916-1918 гг. работал в Московском травматологическом Институте в должности старшего ординатора нервного отделения.
В 1919-1921 гг. работал в Одесской поликлинике для рабочих, а с 1922 по 1932 работал в Одесской Центральной поликлинике, сначала в должности ординатора, а с 1926 года в должности консультанта-невропатолога.
С 1924 г. начал преподавание психологии в Одесском Институте Народного Образования, а в 1925 году утвержден штатным профессором этого института.
В течение 12 лет преподавал психологию в Одесских вузах (ИНО, ИНСОЦВОС, Педин). С 1926 по 1930 состоял председателем Одесского общества невропатологов и психиатров».
Из биографии видно, что дедушка всегда совмещал практику врача с научной работой, он опубликовал 24 научных работы. Он постоянно учился у крупнейших ученых психиатров и невропатологов. Имея уже диплом врача, он продолжил учебу в Дерптском университете. В Дерптском (Тартуском или Юрьевском, 1893-1918) университете не придерживались строго процентной нормы для евреев. Поэтому там учились еврейские юноши, не имевшие возможности учиться в Москве и в Петербурге. Медицинский факультет Дерптского университета был одним из лучших в России.
О преподавательской деятельности дедушки я смог получить более полное представление, сопоставив результаты поисков в Интернете с фактами его автобиографии. Так, он пишет: «С 1924 г. начал преподавание психологии в Одесском Институте Народного Образования, а в 1925 году утвержден штатным профессором этого института». Поскольку он писал это в конце 1951 года, в разгар гонений на евреев – «безродных космополитов», он не уточняет, что он стал профессором еврейского отделения института.
Учебной и научной литературой студентов и преподавателей сектора обеспечивала Одесская еврейская академическая библиотека им. Менделе Мойхер-Сфорима. В основном, это были книги и журналы на идиш, изданные в советский период. По-видимому, дедушка был единственным в России, а может быть, и в мире, профессором, который читал лекции по психологии на языке идиш.
У меня в детстве была подружка Леночка Цузмер – внучка Моисея Яковлевича Цузмера, декана Еврейского отдела Одесского Института народного образования, приятеля моего дедушки. В 1922 г. Моисей Яковлевич с семьей переехал в Москву. Он, как и мой папа, Генрих Михайлович, работал до войны в Московском педагогическом институте им. Ленина. Папа был профессором математики, а Цузмер – профессором биологии.
Цузмеры жили на Маросейке. Мы с мамой часто бывали у них. Мама дружила с дочерью Моисея Яковлевича – Анной Моисеевной. Мама считала Анну большой умницей, сумевшей, в отличие от сестры Рены, мамы Леночки, продолжить дело отца и стать известным автором учебников по биологии. А Рена, как я узнал впоследствии из Интернета, стала Ревеккой Моисеевной Цузмер – известным художником-керамистом, Народным художником России.
Мне нравилась Леночка; когда я учился в младших классах, я каждый год бывал у нее на днях рождения. Тогда девочки и мальчики учились раздельно, и я помню себя единственным мальчиком в веселой компании Леночкиных одноклассниц. А еще я помню добрую Леночкину бабушку и ее замечательные пироги, которые умели печь только еврейские бабушки. Своих бабушек я не знал, они умерли в 42-м, когда мне было два года. И очень жалею, что так мало выпало мне общаться с моим единственным (мамин папа умер до моего рождения) замечательным дедушкой.
Биографию свою дедушка заключает фразой:
«В декабре 1948 г. по поводу 50-летия моей врачебной деятельности меня чествовали в Одесском клубе грузчиков, и я удостоился поздравительных телеграмм с выражением благодарности от Министерства здравоохранения СССР и от Министерства морского флота СССР».
В нашем домашнем архиве сохранился десяток адресов, содержащих очень теплые слова поздравления с юбилеем – от коллектива портовиков Одессы, от всех подразделений Черноморского водздравотдела, от Одесского мореходного училища, от сотрудников Украинского научно-исследовательского института психологии, от Профсоюза одесских грузчиков. В газете «Моряк» от 28 декабря 1948 г. помещена статья-отчет «На юбилейном вечере врача, педагога, ученого».
На этом вечере много говорилось о том, какой замечательный мой дедушка врач и ученый. Свыше двух часов зачитывались тексты приветственных писем и телеграмм. Но чтобы мои внуки и, может быть, кто-то из случайных читателей, не живших в то время, могли почувствовать «дыхание» той эпохи, представить себе каковы были тогда «правила игры», приведу два отрывка из статьи.
«Под долго несмолкающие аплодисменты в почетный президиум юбилейного заседания было избрано Политбюро ЦК ВКП(б) и Политбюро ЦК ВКП(б)У. Бурная овация всех присутствующих звучит при избрании почетным председателем юбилейного заседания великого вождя советского народа товарища Сталина». И в конце – «Проникновенным, насыщенным глубоким содержанием, было ответное слово юбиляра. Пользуясь историческими указаниями великих вождей Ленина и Сталина, цитируя высказывания бессмертного ученого Павлова, юбиляр призывал молодых врачей, под руководством нашей большевистской партии, отдавать все свои силы и энергию процветанию советской медицинской науки, науки заботы и любви к великим строителям коммунистического общества».
Дедушка действительно заботился о том, чтобы передать свой богатый опыт молодым коллегам. Его статья «О врачебном воспитании и о врачебном опыте» была с интересом воспринята молодыми медиками.
В июне памятного 53-го дедушке исполнилось 80 лет. Мы жили на даче в Аркадии. Все время проводили с дедушкой на небольшой терраске. Он уже с трудом ходил и даже с трудом добирался до деревянного туалета, расположенного метрах в тридцати от дома. Помню, когда мы с тетей Любочкой ехали в такси на вокзал, я всю дорогу еле сдерживал слезы, было у меня у меня предчувствие, что больше я никогда не увижу дедушку.
Так оно и вышло. Дедушка умер через пять лет – 18 декабря 1958 года. В том году я окончил школу.
Замечания/предложения
Сайт создан и поддерживается
Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра
«Мигдаль»
.
Адрес:
г. Одесса,
ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.:
(+38 048) 770-18-69,
(+38 048) 770-18-61.
Председатель правления центра
«Мигдаль» —
Кира Верховская
.
