БС"Д
Войти
Чтобы войти, сначала зарегистрируйтесь.
Главная > Мигдаль Times > №140 > ВЯЛОТЕКУЩАЯ, КАК И БЫЛО СКАЗАНО
В номере №140

Чтобы ставить отрицательные оценки, нужно зарегистрироваться
0
Интересно, хорошо написано

ВЯЛОТЕКУЩАЯ, КАК И БЫЛО СКАЗАНО
Ян КАГАНОВ* (Израиль)

Наша команда охранников торгового центра «Сердце Залива», что под Хайфой, состоит почти на сто процентов из людей с высшим образованием.

Не слишком молодых людей, правда, а потому и не пробившихся здесь в белые воротнички. Но что интересно: устроили мы раз посиделки по какому-то случаю, разболтались под водочку, и выяснилось, что большинство из нас не сожалеют о снижении статуса по той простой причине, что свои тамошние институты мы оканчивали без всякого призвания. Кто воспользовался наводкой родителя, кто поступил за компанию с тогдашней подружкой, кому неохота было ехать в центральный город и пять лет мучиться там в общежитии, и он шел в местный институт мылолитейной и велопрокатной промышленности – словом, ребята не горели ни на учебе, ни на последующей работе. Ну, а коль не горели, да без партбилета, зато с пятым пунктом, то и в начальники будущие хранители «Заливного Сердца» не выбились. Кроме меня. Но у меня все сложилось, мягко говоря, несколько иначе и довольно нестандартно.

Моя успешная карьера началась, примерно, в году 1925-м, то есть, за девятнадцать лет до моего рождения. Именно в этом году мой дед с отцовской стороны, Абрам Шмулевич, оставив беременную жену, ускакал подавлять очередных врагов – с Лениным в башке и с наганом в руке. Подавившиеся враги оказались тоже ребятами хоть куда, и отец мой, нареченный, естественно, Владимиром, родился уже сиротой. Но не просто сиротой, а образцово-показательным, сыном убитого красного командира и раскрепощенной Советской властью местечковой девушки. Так что мой папа практически вырос под ласковым присмотром всего впоследствии расстрелянного Советского правительства и лично Главной Вдовы государства. Неудивительно, что с такими воспитанием и кругом общения Владимир Абрамович с младенчества всосал в себя все коммунистические идеалы. Домашняя легенда гласит, что, когда в начале пятидесятых годов бравый подполковник ВВС Шмулевич получал из рук Сталина Золотую Звезду Героя, он от волнения вместо «Служу Советскому Союзу!» по детской привычке сказал «Спасибо, дядя Йося!», чем вызвал гомерический хохот добродушного генералиссимуса. Но я немножко забежал вперед.

Как вы понимаете, до пятидесятых годов над страной пронеслись сороковые, и мой отец, с трудом дождавшись совершеннолетия, в 1943-м году помчался поступать в летное училище. Но невысказанный завет своего отца – уходя в бой, оставлять потомство – он исполнил полностью, до отъезда в училище стремительно женившись на моей матери и заделав меня. Вернее, так же, как и его тезка, пытливый Володя пошел другим путем: сначала он заделал меня и, лишь убедившись в успехе, женился. Только мы его с мамой и видели: Германия, Япония, Корея, далее по списку. Окончательно отец осел в домашнем гнезде незадолго до моего поступления в институт и сразу же начал наверствывать упущенные годы, наставляя меня, поучая и воспитывая. Одним из многочисленных пунктиков отца было его желание видеть сына врачом. Сам он, мечтая о медицине чуть ли не с детства, откликнулся на зов страны и стал военным летчиком, и его душа жаждала компенсации. А поскольку я был единственным сыном, то и ставить галочку в рубрике «сбыча мечт» предстояло мне и только мне. Разумеется, мои ненависть к биологии и любовь к математике абсолютно никого не интересовали, и на следующий день после получения аттестата мы с отцом дружно отправились подавать документы в 1-й Московский Ордена Ленина медицинский институт имени И.М. Сеченова – так папуля всегда его именовал: полным именем и с придыханием. За давностью лет я даже не помню, как я сдавал вступительные экзамены. И сдавал ли их вообще. Иногда мне кажется, что мои документы папа занес не в приемную комиссию, а напрямую в ректорат, дабы не дать мне возможности специально завалить экзамены и поступить втихаря в МГУ.

Учился я неплохо, хотя и без удовольствия. Занимался общественной деятельностью, «единогласно» был «избран» комсоргом курса, потом факультета и, наконец, института. Вы уж извините за обилие кавычек в предыдущей фразе, просто очень тяжело даже с их помощью изобразить всю степень сарказма, который я пытаюсь в нее вложить. Я, конечно, понимал, что, будучи сыном дважды Героя Советского Союза, останусь несменяемым комсоргом до тех пор, пока в нашу медконюшню не приведет учиться своего жеребца трижды Герой. «В нашем собрании принимает участие комсорг МОЛМИ товарищ Абрам Шмулевич», – с гордостью и восхищением объявляли меня, пока я, приподнимая задницу из президиума, менял сосредоточенно-ответственное выражение лица на доброжелательно-сердечное. Зато папа мог мной гордиться. Я был его продолжением, воплощением и чаянием: активист, коммунист и круглый отличник. Да, отличник, а что, кто-нибудь рискнул бы поставить сыну генерал-лейтенанта В.А. Шмулевича «четверку»? Меня от этого так тошнило, что после третьего курса я перестал ходить на экзамены – староста группы, в которой я числился, просто носил на подпись преподавателям мою зачетку. И да, коммунист, а что, можно было отказаться?

Моя крохотная и довольно-таки смешная проблема состояла в том, что к моменту поступления в КПСС я был уже убежденным и законченным антисоветчиком. Так получилось. Моя юность совпала с тем, что впоследствии обозвали «оттепелью», которая, продолжись она еще лет десять, могла бы перерасти в социализм с относительно человеческим лицом. А переросла она даже не в лицо, а в кустистые брови Брежнева, и я физически почувствовал, как тяжело мне «вольно дышать», вопреки расхожей песне. Папа этого не чувствовал: он вырос в эпоху полной моральной асфиксии, а асфиксия, куда деваться, на каком-то этапе сказывается и на мозговой деятельности. А моему поколению, к сожалению, позволили немного подышать, и не все мы сумели потом разучиться дышать полной грудью. Кто-то за­ткнулся и смирился, кто-то вырвался за красные флажки, кто-то, самый бесстрашный, возвысил голос протеста. А мне, по иронии судьбы и по воле Коммунистической партии и лично товарища В.А. Шмулевича, выпал жребий этот голос заткнуть, хотя сильнее всего мне хотелось стать рядом с обреченными.

В вашем институте наверняка тоже была эта маленькая железная дверь в стене, за которой находился Первый отдел. Была-была, не скромничайте. И вы пуще всего боялись, что однажды вас туда вызовут. Ибо вызов туда означал одно из двух: или вашу политическую неблагона­дежность, или вербовку. И еще неизвестно, что страшнее. А вот я не боялся. Что мне этот вшивый Первый отдел может сделать, когда меня вербовал, причем, непосредственно на дому, лично генерал И., старый друг отца, сидевшего рядом и смотревшего на меня с умилением?!

Наверное, я все-таки слеплен из недостаточно прочного теста. И гвозди из меня не получатся. Да, я боялся генерала И., даже пьяненького и в штатском. А еще я боялся отца: и схлес­тнуться с ним, и разочаровать его – все вместе. И я взвалил на себя ношу, нести которую мне было не по силам, но и бросить ее я не мог. Ночами, лежа без сна, я лихорадочно искал лазейку из этого кошмарного тупика. И однажды нашел. Правда, лазейка вела в другой тупик, но с ним я уже мог как-то смириться.

Понимая, что вербовали меня не просто на всякий случай, а с конкретными и далеко идущими целями, я поступил в аспирантуру при институте психиатрии Академии медицинских наук. Это отвечало интересам и папы, и генерала И., и, что более важно, моим собственным. Весь первый год я не вылезал из тамошней библиотеки, где прорабатывал не только отечественные, но и до того закрытые для меня западные книги по психиатрии. Идея, как срывать рыбок с крючка и после некоторого лечения раненой губы возвращать их в водоем, уже забрезжила в мозгу – оставалось только незаметно подарить ее шефу. Мне казалось, что торопиться особенно некуда, но тут грянул август 68-го, в Прагу вошли танки, а на Красную площадь – диссиденты, и стало ясно, что времени у меня куда меньше, чем мнилось. И я побежал к Снежку.

Вообще-то, Снежка звали Андреем Владимировичем Снежневским, и он был директором института. Уже более десяти лет он вел изнурительную борьбу с ленинградской школой чистоплюев от психиатрии, которые считали своим долгом признать здорового здоровым, а то, что потом его, как Буковского, засунут в лагерь, их не интересовало. Экспертизы Андрея Владимировича питерцы высмеивали, шеф лютовал, но сделать ничего не мог: в теоретической базе старикан был слабоват. А потому приход юного аспиранта, да с готовой теорией, которую аспирант вывел, опираясь на многочисленные работы и диагнозы самого Снежневского, старца вдохновил. Узнав же, что выведенная теория еще и носит имя Снежневского, Андрей Владимирович ахнул и прослезился. Теперь он был непобедим и непотопляем.

В сущности, ничего такого особенно великого я не придумал. Помните, в «Золотом теленке»: «Господа, он не читал книги Блейлера!»? Так вот, в отличие от Берлаги, я читал книги Блейлера. Читал часто и вдумчиво, ибо именно Эйген Блейлер был тем человеком, который ввел в психиатрию понятие шизофрении и дал ей кое-какую классификацию. И в частности, придумал такую штуку, как «латентную шизофрению», то есть, шизофрению, которая медленно-медленно спускалась с горы и трахала по всему мозгу. Тут ключевое слово – «медленно», вы понимаете? Мне оставалось сделать всего один крохотный шажок, и я его сделал.

– А что, Андрей Владимирович, – огорошил я старца во время нашей ставшей исторической беседы, – значит, шизофреник может таить в себе болезнь долгие годы, пока она не проявится, так?

– Так, – не стал возражать Снежок.

– А если болезнь таится десять лет, двадцать, но при этом не проявляется, означает ли это, что ее носитель здоров? Нет, – поспешно ответил я сам себе, не допуская, чтобы академик успел что-либо возразить, – он все равно болен. И вы сами, дорогой Андрей Владимирович, доказывали это десятки, да что там десятки – сотни раз. Это все равно шизофрения, просто ее качественно другая форма. Я думаю, что правильно будет назвать ее вялотекущей.

– Вялотекущая шизофрения Снежневского, – медленно повторил шеф, пробуя название на слух и на зуб. – Да, пожалуй. Вы, голубчик, Абрам Владимирович, с диссертацией на эту тему не медлите – дело это государственное, и потому, думаю, стать вашим научным руководителем придется лично мне, при всей моей колоссальной занятости. За работу, голубчик!

Вот такое вот благословение Пушкина Державиным. Диссертацию я защитил уже в следующем году, разумеется, на закрытую тему, причем, восхищенный Ученый совет единогласно присвоил мне степень не кандидата, а сразу доктора медицинских наук. На защите мой папа плакал от счастья: стать отцом самого молодого в стране доктора наук он и не мечтал. В том же году шеф представил «свою» вялотекущую шизофрению на международном симпозиуме, где и был раздавлен западными коллегами, как черепаха Б-гом. Но мнение Запада Снежка интересовало меньше всего.

Ну, вы-то понимаете, зачем мне все это было нужно? Я должен был изобрести способ спасать тех, чьему безумству храбрых я внутренне пел песню. И признавать этих храбрых безумцами и означало, в моих глазах, спасать их от лагерей, где ручные уголовники могли делать с ними все, что им заблагорассудится. А рассуждалось уголовникам далеко не за благо. Вы уж мне поверьте: я наслушался дома от отцовых друзей, какая участь ожидает тех, кто посмеет усомниться в нашем правом деле. Так что лучше уж койка в больнице Сербского, чем нары. И в этом я убежден и по сей день.

ИзменитьУбрать
(0)

Конечно, сегодня проще всего заклеймить нас как «карательную психиатрию». Почитай современные книги или залезь в Интернет – так Снежка там рисуют чуть ли не соратником Менгеле. А ведь это далеко не так. Я, правда, так никогда и не рискнул задать ему вопрос, понимает ли он, что наша с ним дурацкая вялотекущая шизофрения спасает обреченных, но, кажется, он понимал. Не зря же Андрей Владимирович работал, не уходя на пенсию, почти до 82 лет. Я думаю, он боялся, что новое начальство просто выкинет все его труды на свалку, а когда силы окончательно его оставили, на дворе царила перестройка, и посадить на свое место меня Снежок не сумел. Но к тому времени за диссиденство уже не сажали. И еще пока не сажали.

То, что я заготовил себе роскошную западню, я понял только лет через пять. К тому времени я отпраздновал свое тридцатилетие и получил отделение в больнице Сербского. Мои диагнозы вслух оспорить не смел никто. Через меня проходили правозащитники, левозащитники, полузащитники – и всех, кому грозила тюрьма (а кому она в СССР не грозила?!), я признавал психически больными. Помните, что я хотел срывать рыбок с крючка и возвращать их в водоем? Вот тут я и обломался. Диагноз, как выяснилось, прилипал навсегда. Никакие побеги в пруд, реку или озеро не допускались! Ты рыба? Тогда сиди в аквариуме! Больница или лагерь – третьего не дано и дано не будет. А раз ты болен, то изволь лечиться. Нет, лоботомию и электрошоки мы не применяли, но длительное лечение психотропными препаратами – это тоже не сахар. Да, психотропными, я же не мог прописывать шизофреникам анальгин! Аминазин, галоперидол – слышали такие названия? Слышали, конечно. Угнетение рефлексов, торможение центральной нервной системы, паркинсонизм – я наблюдал это у «спасенных» мной диссидентов и понимал, что все это происходит по моей и только по моей вине. А самое страшное заключалось в том, что я не мог даже провозгласить их выздоровление и отправить к чертовой матери в лагерь, лишь бы не видеть угасание и деградацию лучших умов нации! Ибо вылечить можно больного, но как ты вылечишь здорового?!

Я мечтал о побеге или хотя бы о возможности превратиться в серую мышку и тихо работать с настоящими психами. Но ни генерал И., ни генерал Шмулевич В.А. меня бы не поняли, а, не поняв, не отпустили бы. Единственное, что мне удалось – это не завести семью, чтобы, в случае чего, она не стала заложником и гарантом моего правильного поведения. Я выдержал несколько недоуменно-неприятных бесед дома и в конторе, пока, наконец, не оклеветал себя и не «признался» в своей тяге к лицам одного с собой пола.

– Моральный облик строителя коммунизма я не запятнаю и свою позорную страсть обуздать смогу, – твердо заявил я, – но жениться – это выше моих сил, товарищи!

Меня простили. Естественно, с тех пор никаких связей с женщинами я не допускал, опасаясь слежки. Плоть нередко томила меня, а медсестры в моем отделении ежедневно крутили передо мной декольте и упругими попками, но я не поддался. Хотя приходилось нелегко: как ни крути, я был мужиком в самом соку. Ничего, привык.

В 89-м мне все-таки повезло. Я выбил себе турпоездку в Венгрию и Югославию, хотя и не под своим именем – демократия и бардак в стране шли рука об руку, и многие гайки недозакручивались. Попробовал бы я при Брежневе-Андропове попроситься за границу! Меня даже на психиатрические симпозиумы не отпускали, а потом, когда за все наши со Снежком художества советскую психиатрию вообще исключили из Всемирной психиатрической ассоциации, этот вопрос отпал сам собой. А в 89-м я вырвался. И, естественно, не вернулся. В первый же день забежал в Будапеште на огонек в британское посольство, представился, был переправлен в Лондон, где меня долго крутили тамошние гебисты, и после выкачивания из меня информации они, по моей просьбе, купили мне билет до Тель-Авива в одном направлении.

Диплом мой остался в Москве, да и за­ни­маться медициной на новой родине меня аб­со­лют­но не тянуло. Мне хотелось тишины, покоя, и, если не поздно, семейной жизни. И мне повезло. С самого открытия нашего торгового центра я охраняю в нем вход F2, а после работы (мне еще два года тянуть лямку до заслуженной пенсии) спешу домой, где меня радостно встречают жена Тами и сыновья Ноам и Иоэль. Никто из них не знает ни единого слова по-русски и даже не подозревает о том, что их муж и отец Марк Леви – это доктор медицинских наук профессор Абрам Шмулевич. Почему Леви? Потому что, как говорил барон Мюнхгаузен, «В Германии иметь фамилию Мюллер – все равно, что не иметь никакой». Кстати, с создателем «советского» барона Гришей Гориным меня однажды познакомили. Все было так симпатично: мы почти сверстники, оба врачи, оба евреи... Дернул меня черт случайно заикнуться о месте работы! Больше Гришу я не видел.

Вот вы спрашиваете, не стыдно ли мне? Спрашиваете, спрашиваете, я же вижу. Нет. Не стыдно. Горько. Наверное, так же горько, как горько было Штирлицу получать звания и ордена за верную службу рейху...

* Ян Каганов - еще один пример успешного совмещения работы врача с литературным творчеством.


Добавление комментария
Поля, отмеченные * , заполнять обязательно
Подписать сообщение как


      Зарегистрироваться  Забыли пароль?
* Текст
 Показать подсказку по форматированию текста
  
Главная > Мигдаль Times > №140 > ВЯЛОТЕКУЩАЯ, КАК И БЫЛО СКАЗАНО
  Замечания/предложения
по работе сайта


2024-03-28 03:42:38
// Powered by Migdal website kernel
Вебмастер живет по адресу webmaster@migdal.org.ua

Сайт создан и поддерживается Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра «Мигдаль» .

Адрес: г. Одесса, ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.: (+38 048) 770-18-69, (+38 048) 770-18-61.

Председатель правления центра «Мигдаль»Кира Верховская .


Jewniverse - Yiddish Shtetl Еврейский педсовет Jerusalem Anthologia