БС"Д
Войти
Чтобы войти, сначала зарегистрируйтесь.
Главная > Одесса > У одессита всегда в запасе пара слов
Разделы

Чтобы ставить отрицательные оценки, нужно зарегистрироваться
+4
Интересно, хорошо написано

Одесса
У одессита всегда в запасе пара слов
Арсений Волков

Наш собеседник — реб Нохум Лейдикер, руководитель учебных программ московского гуманитарного института ХаМеШ (в дальнейшем Махон «Хая Мушка», учебное заведение, где девушки получают два образования в одном: еврейское и светское). Это человек, с которым вопросы и ответы даже по поводу такой серьезной и углубленной духовной материи, как путь души в сторону еврейства, или попросту тшува, почему-то превращаются в увлекательную игру. Хотя... я знаю, почему, но сейчас и вы это узнаете, уважаемые читатели. Во-первых, у реб Нохума талант учителя, особый дар объяснять сложные вещи так, чтобы их не просто «приняли к сведению», а поняли и прочувствовали все, кто реб Нохума слышит. И, во-вторых, реб Нохум одессит, а это значит (чтобы не говорить за самого реб Нохума) только одно: у него всегда имеется в запасе пара слов. И ему не надо было ничего специально делать, долго готовиться или «жутко соображать», чтобы наш разговор получился интересным, интенсивным и необычным. Мы разговаривали о путях тшувы в получасовом промежутке между минхой и мааривом, то есть дневной и вечерней молитвами, в большом зале новой синагоги в Марьиной роще и старались не мешать тем, кто уже закончил молиться и хотел немного поучить священные еврейские тексты. Но само собой получилось так, что на нас оглядывались и... нет, не просили говорить потише, а удивлялись, о чем таком веселом мы говорим.

ИзменитьУбрать
(0)

И это при том, что сначала реб Нохум вообще сказал, что рассказывать ему нечего, что его путь тшувы был коротким, не особенно интересным. Но именно на этот вопрос он, как водится, первым делом и ответил.

— Вообще тшува — это процесс длительный, continuous, как говорится в английской грамматике, когда речь идет о глаголах, обозначающих продолженное, неоконченное действие. Если бы кирпич упал, была бы другая ситуация. Тут ничего резко не обрушилось никуда — все происходило как бы постепенно. Даже может показаться, что незаметно.

Значит, был мальчик, я его хорошо помню: это я в 8-м классе. Никому ничего плохого не делал. Как я вообще начал про Б-га думать? Понятно, что в советской школе, пионерии, классных часах, политинформациях, линейках и так далее никакого Б-га нет. Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить. Но думать меня заставило вот что, живое существо в разрезе.

Я не помню, была это рыба или курица — принесли домой, значит, это животное. Полуживое. Ну, не полуживое, а свежее. И вскрыли. Я первый раз в жизни увидел внутренности — впервые в жизни! Шок!.. Ну, понятно, что я знал об их существовании, но в первый раз я их увидел. Я увидел, что они расположены в таком порядке, что само появиться — это невозможно предположить такое. Для меня это было абсолютно очевидно, что в тот момент, когда я это увидел — вот это расположение печени, сердца относительно всего и как оно все висит, и друг другу не мешает — вот это вот совершенство в этих органах на меня произвело очень сильное впечатление. Я подумал: «Наверно, кто-то точно это создал!». Кто — я еще не знал.

— Сколько Вам было лет, когда Вы об этом подумали?

— Где-то 8-й класс.

— Лет 14-15 — выходит?

— Да. И учился я в обычной средней школе. Но у меня не родилось еврейское самосознание вдруг. Я рос в еврейской семье, у нас говорили на идише, я понимал, что есть избранные и все остальные. Я знал, что есть религия наша и есть другая, поэтому я не пошел в церковь. Хотя я думал: «Надо искать Б-га». Он создал такое, что никто и никогда больше не создаст, значит — искать Его надо, это ясно, как дважды два! Где ищут Б-га? Где-то в далекой синагоге? Ну, почему бы и нет, я даже слышал об этом, но никогда не видел. И вот так я себе жил.

Мысли, которые у меня были, не побудили меня ни к какому действию. Я абсолютно не заботился о соблюдении, а просто кайфовал от таких разных мыслей. И вот в Одессе у нас создался лицей №74 с физико-математическим уклоном. И хотя физику и математику я никогда не любил, мне сказали: «Слушай! Ну, давай, туда пойдешь. Вдруг из тебя математик получится...». Такой же, какой из меня когда-то чуть аккордеонист не получился. Может быть, я бы стал аккордеонистом, но просто я был маленьким мальчиком, а он на мочевой пузырь очень давит — инструмент тяжелый, ворочать его непросто, плюс пузырь — это те еще ощущения. Я не мог долго сидеть, а приходилось. Так что я не пошел в аккордеонисты, и с математикой, в принципе, та же судьба должна была быть. Но, тем не менее, меня перевели в этот лицей, и так получилось, что по новой системе школа в субботу не работала. Это привлекло туда одного еврейского мальчика, который соблюдал, мы с ним оказались в одном классе. Сегодня этот мальчик — раввин в городе Рига. Арье Беккер его зовут.

— Он же очень знаменитый человек. Про него рассказывал в свое время Борух Горин, который, кстати, только что прошел после минхи, один из наших первых собеседников в этом разговоре о тшуве....?

— Да. Арик Беккер — это мощная личность, он зажигал всех, кто был рядом, — это у него само собой как-то получалось. Этот человек и меня зажег. Значит, Арик начал ко мне потихоньку присматриваться. Все-таки у меня фамилия не Иванов.

ИзменитьУбрать
(0)

— Да чего там было особенно присматриваться-то? Я думаю, что он различал, не глядя.

— Мне тоже было как-то странно. Во-первых, я не был религиозным и не выставлял себя как еврей, но я знал, что у нас в классе есть еврей. Я помню, кто у меня был евреем в первом классе. Уже тогда я понимал, кто еврей, а кто нет. Другое дело, что это значит...

Мы с ним начали дружить, проводить вместе время в интересных разговорах и так далее. Вдруг я замечаю, что он делает какие-то странные вещи. Он ходит в кепочке все время, когда он хочет кушать, он ни на кого не обращает внимания, а достает свое яйцо какое-то, странно вареное, из портфеля и начинает есть. Меня это очень заинтересовало. «Ну, что, как? Колись». Он говорит: «Что я тебе буду рассказывать? Давай я тебя в синагогу свожу...». Это был первый человек, который меня привел в синагогу. Я знал, что евреи делают обрезание. На этом мои сведения кончались. Какая синагога?

А тогда синагоги были не то, что сейчас. Нельзя сказать, что тогда совсем уж советские времена были, но не очень хорошо относились к новому человеку.

— Это примерно какое было время?

— Это был 87-й год.

— Да-да, полусоветские времена.

— Да. Люди на меня так косились, будто я пришел с инспекцией из райкома, тем более там молодежи было не очень много. Но мне очень понравились еврейские дедушки. Их акцент просто зажег мою душу. Вдруг Арик достает тфилин и говорит: «Закатывай рукав». Я знал, что евреи должны делать обрезание, но не знал, на каком этапе. То есть к этому я не был готов. «Арик, я первый раз в синагоге...» Одел он мне тфилин. Я спрашиваю: «Ну, хотя бы под наркозом?» Он говорит: «Нет, не под наркозом. Под микроскопом...»

— Тфилин под наркозом — это гениально.

— Одел мне тфилин первый раз в жизни и вот так как-то постепенно...

— Я вас потом отдельно расспрошу про эту процедуру, потому что это очень интересная вещь.

— Да. И постепенно это началось. И почему-то я помню, может быть у меня это уже самовнушение какое-то, — что когда я узнавал о каких-то заповедях и что-то делал, у меня были очень возвышенные чувства. Сейчас, если бы мне кто-то о таком рассказал, я бы подумал, что он сумасшедший. Ну, не может такого быть. Мы физические люди и ничего не ощущаем. Но у меня тогда было такое стремление к еврейству! Однажды в то время где-то был концерт, первый еврейский концерт, когда можно было прийти в открытую и сказать: «Я еврей». И заиграли какую-то там еврейскую песню, то ли «Семь сорок», то ли еще что-то. И евреи чуть ли не рыдали. Каждый хотел показать, каким местом он точно еврей. И одна бабушка сидела рядом со мной — она уже не знала, что ей достать. Она достала Маген Давид. И я увидел, что на самом деле эта бабушка — это я. Я хочу быть евреем во всей своей сущности, всем своим существом. Я уже не знаю, что мне нужно показать, что мне достать. Когда я достал, меня таки сделали евреем.

— Кстати, как это было? Не секрет? Ведь этап же все-таки — на пути тшувы...

— Как обрезание, в смысле? Обрезание было не сразу, конечно. Во-первых, у нас моэля не было, а во-вторых, все-таки.... Значит, у нас был раввин Шая Гиссер в то время, и к нему приехал помощник Эфраим. И вот наступает праздник Пейсах. А в Пейсах есть такое дело, что если мы с вами приносим пасхальное жертвоприношение, то это могут делать только обрезанные. Так вот под этим соусом он всем нам сказал: «Ну, ребята, пришло ваше время». Спрашиваем: «А кто же моэль?» Он говорит: «Вы не волнуйтесь, я из медицинской семьи, у меня папа врач, не переживайте».

— Хорошая рекомендация.

— Нас это очень напугало. Это был молодой парень. Папа у него был, правда, психиатром, а не хирургом, но он собирался нас резать. И чудом приехал моэль. Кстати, я могу записаться в Книгу Гиннеса, потому что я был, ну, не единственным, нас было человек пять, которым делали обрезание дважды. Дважды! Один раз пережить это еще нормально, но когда говорят: «Парень, во второй раз...»

— Это как? Первое прошло неудачно, что ли?

— Нет. Все было нормально. Но уже прошло много времени, я отучился в ешиве в Одессе, поехал в Израиль, там учился три или четыре года в ешиве, я уже был не просто мальчик, была уже борода кое-какая, шляпа... Все, я учусь в ешиве. И вдруг приходит новость, что тот моэль, который нам делал обрезание в то время — он, кстати, знаменитый человек, его там все знают, — оказывается, был гером и в тот момент еще не сделал гиюр, в общем, нужно делать еще раз. И что самое интересное — у того раввина, с которым мы в то время обсуждали какие-то глубокие вещи в Торе, к сожалению, умер кто-то из родителей, по-моему, мама. Он должен был целый год молиться хазаном. И вдруг я к нему подхожу и говорю: «Реб бен Яаков, не говорите сегодня «Таханун». В праздники не говорят «Таханун». Он спрашивает: «А что случилось?» Я говорю: «Мне сегодня сделали обрезание». Он был в шоке — я четыре года учился в ешиве, чуть раввином не стал, а тут надумал делать обрезание. Ну, была такая ситуация. Это, конечно, было не обрезание, просто сделали надрез, но все равно неприятно, когда там... Как сложилась судьба дальше, да? Судьба сложилась так: Арик Беккер бросил школу.

— Вот эту, математическую?

— Да, он не закончил ее. Ну, у него были состоятельные родители. Я думаю, они могли бы купить ему отдельную такую школу. Сегодня его папа — один из ведущих банкиров Одессы, чтоб он был здоров. Арик уехал, если я не ошибаюсь, в Кишинев, потом он бывал в Москве и так далее. Он ушел в большой еврейский мир. А я остался. Но теперь я тоже был «Ариком»: ходил в кепочке, приносил вареные яйца. Но я все-таки в школе доучился. После окончания школы я попал в Израиль, в ешиву, где, конечно, меня очень хорошо подготовили. К сожалению, того чувства, которое у меня было буквально в первые месяцы после того, как я начал ходить в синагогу, я уже не испытывал. Но это чувство я даже не могу описать. Это — «души прекрасные порывы». Хочется быть евреем. Все это похоже на последние главы Торы, где событий почти нет, но очень все эмоционально. Как-то спросили у одного моего друга: «Как ты попал в синагогу? Расскажи!..» Он сказал: «Как? Сел на трамвай и приехал».

— Понимаете, это та простота, которая совершенно обезоруживает человека. Если можно, у меня пара вопросов по ходу этого дела. Вот Вы сказали, что всегда знали, что есть иды и, скажем так некорректно, гои.

— Ну, в общем, да.

— Я все-таки хочу уточнить. Поскольку Одесса — такой город, где всегда евреев хватало, то есть, Вы с самого начала видели, чем они отличаются, как у вас изменилось представление о том, что значит быть евреем? Я понимаю, что хочется быть евреем до мозга костей. Но что значит хочется, если вы им всегда были? Что Вам мешало?

— Нет, но я не выставлял это наружу. Я просто не знал, что нужно делать.

— Это я понимаю. Я имею в виду, что для вас означало быть евреем на стартовом этапе — до Арика Беккера, до всех этих яиц и кепочек — и после? Когда Вы уже захотели, это тоже чем-то подогревалось. Для Вас появился какой-то новый смысл в слове «еврей»?..

— Это тоже. «Первый еврей» — это просто человек с орлиным носом и «черепашечьими» глазами. Ну, что-нибудь такое; свой человек, которому можно верить. И дружить обязательно нужно только с ним.

— А откуда это известно?

— Я не знаю.

— Это что, в крови, что ли — верить, дружить?

— Это всегда было понятно и очевидно без всяких доказательств. Этого никто не спрашивал и никто никому не объяснял.

— То есть дружить и водиться можно только с евреями?

— Нет, у меня были друзья-неевреи тоже. Например, у меня был один друг — Дима Белоконь. Он «а ид», как у нас говорили, но я не знаю, почему у него фамилия Белоконь. У них такая семья, что гой не переступал порог дома. Они только меня к себе пускали. И мы с Димой и ходили, и играли... Был у меня еще Боря Полин, мой лучший друг. Он сейчас в Америке. Саша Шнайдер... Это все мои друзья. Это близкие друзья. Понятно, что в футбол мы играли с кем угодно. Но так, чтобы можно было посидеть, поговорить — только они. Я даже не могу объяснить. Возможно, это просто воспитание такое. Ну, есть еврейский дом, да? Это что-то особенное. Конечно, я не понимал, что такое быть евреем по-настоящему. Я думал, что еврей — это тот, у кого родители евреи, который знает много анекдотов про евреев. И над которым смеются, которого бьют. Я помню с Димой Белоконь мы однажды в первом классе — мы с ним пошли в школу в один класс — и подрались. Возле доски мы катались кубарем, оба в мелу. Собрался весь класс, и все кричат: «Ты бей его — ты бей его!» вдруг он мне на ухо шепчет: «Слушай, мы что, на радость этим гоям драться будем?». С тех пор мы с ним руку друг на друга не поднимали и были друзьями. Он был умный мальчик.

— Ну, я думаю, что он и сейчас умный дядя.

— Да. Я не знаю, почему у них такая фамилия русская — Белоконь...

— Как сказал Чехов: «Нет такого предмета, который не подошел бы еврею для фамилии...» — видимо, как раз тот случай?

— На чисто русском языке у него дома, по-моему, только он говорил.

ИзменитьУбрать
(0)

— Они картавили или говорили как персонажи Бабеля?

— Может, и так. Но я помню, что на его маму надо было только посмотреть, не нужно было даже слушать.

— Но все-таки, как изменилось Ваше представление о еврее? Кто он был тогда и кто сейчас?

— Тот еврей, конечно, отличается от еврея, которого я потом себе представлял. Еврея праведного, который стремится к исполнению заповедей. Я никогда не видел религиозного еврея.

— Хорошо. А Арик Беккер был первым религиозным евреем, которого Вы увидели?

— Да. В то время в Одессе не было раввина. Были какие-то дедушки, которые соблюдали. В этих дедушек я сразу влюбился, особенно мне нравился председатель общины реб Мойше Рубинштейн. Это просто что-то! По-моему, он умер. Он был в синагоге служкой и собирал пожертвования. Люди приходили помолиться...

— То есть, он был шамесом — служкой?..

— Да, он был шамесом.

— И при этом председателем общины? Интересное сочетание...

— Нет, председателем общины был Илюша Биндюжник. Это что-то другое. Ну, это в советские времена. А так шамесом был дедушка, который еле ходил, польский еврей, он чудом спасся, его уже расстреливали. Вы знаете, как в том анекдоте. Еврея ведут на расстрел. Он говорит: «Скажите, какой сегодня день недели?». Ему отвечают: «Понедельник». Он говорит: «Ну и неделька начинается!» Так вот, это был реб Мойше. Его уже вели на расстрел — не дай Б-г, не про нас будет сказано. Его уже расстреляли, но он чудом остался жив. Так этот реб Мойше... Приходит какой-то человек: «Дедушка, реб Мойше, помолитесь за здоровье, вот три рубля...» Он молился, а когда выносили Тору, говорил: «Приложите к больному месту!» Нет, ну это гениально. Сейчас я на дедушек в синагоге так не смотрю. Я, к сожалению, о евреях знал только со страниц Шолом Алейхема.

— Все называют Шолом Алейхема источником информации!..

— Не было больше ничего такого, что описывало еврейскую религиозную жизнь. Есть, конечно, у Пушкина стихотворение о еврейском доме, но мне кажется, что этого недостаточно. Что самое интересное: когда мы уже поняли, что соблюдать нужно, только не знали что, мы прямо от Шолом Алейхема брали всякие вещи и читали, что нужно делать. В Йом Кипур нельзя курить — мы не курили, не пили кофе и так далее. Потом приехал Шая Гиссер, и жить стало веселее.

ИзменитьУбрать
(0)

— Так. С этим понятно. Что был еврей вот до этого начала... Грубо говоря, если бы не появился Арик Беккер, в фантастическом сценарии можно себе представить, что Вы и сейчас примерно так же думали бы о евреях. Что это люди с такими вот особыми приметами, которые знают много анекдотов про себя, над ними смеются и их бьют?..

— Нет. Если бы не появился Арик Беккер, что было бы? Я думаю так: поскольку желание выразить себя как еврея у меня все равно было, я понимал, что этого недостаточно. Ты еврей, ты должен быть евреем, это желание есть у каждого еврея.

— Это, кстати, очень важные слова — желание выразить себя как еврея. Запомните их, дорогие читатели!

— Да. Оно есть у каждого еврея на каком-то этапе. Кто-то по лени своей эти чувства оставляет очень глубоко в сердце, и, к сожалению, забывает о них. Это спонтанно — оно появляется и проходит; есть кто-то, кто теряет это. Есть кто-то, кто думает: «Как мне выразить себя евреем?», и идет, скажем, в другие организации. Тогда не было других организаций. Сейчас есть Сохнут, есть еврейский центр, общинный центр, где, чтобы выразить себя евреем, можно пойти в тренажерный зал и гантели потаскать. С евреями на пару. Это тоже самое — ты выразишь себя как еврей. Я думаю, поэтому люди сюда и идут (в Московский общинный еврейский центр); зачем им сюда, если они хотят гантели потаскать. Это можно и в другом месте сделать.

— Но они хотят здесь.

— Да, кто-то едет в Израиль, чтобы выразить себя евреем, кто-то — в Америку, каждому свое. Раньше тот, кто чувствовал себя евреем, приходил в синагогу. Почему-то это произошло в начале 90-х у многих евреев одновременно, несмотря на возраст. Я помню, физику у нас преподавал еврей. Он уехал в Америку, мы его очень любили и провожали всей школой. Когда он у меня спрашивал какую-то формулу или правило по физике, я говорил: «Я не могу правильные слова подобрать...» Он говорит: «Тогда скажи на нашем языке...» — и это при всем классе, открыто, не стесняясь. А в кабинете физики был лаборант, такой милый дядечка. Оказалось, он тоже еврей. И он каким-то образом узнал, что я хожу в синагогу. Он меня каждый день целовал и прямо не знал, как выразить свою любовь ко мне. И пришел один раз даже в синагогу, хотя не знал, что ему там нужно. Я спрашиваю: «Что Вам нужно?» Он: «Мне нужен учебник по ивриту...» То есть евреи не знали, как себя выразить, за что им браться. Я знаю сегодня людей, которые гордятся тем, что они евреи. У меня есть один друг, ему уже 50 лет. Если ему кто-то скажет, что он нееврей, он его может задушить. Ну, это, конечно, образно... Он еврей во всем. Он не соблюдающий, но о том, что он еврей, не упускает возможности кричать везде. То есть это чувство было у всех. Каждый его по-своему использовал. Не знаю — лучше, хуже. Но кто-то пошел в Сохнут, кто-то еще куда-то. Может быть, кто-то пошел с этим чувством, не дай Б-г, в «Евреи за Иисуса», я не знаю. Что самое интересное, мой классный руководитель, в этом лицее был евреем. Уже после того как Арик уехал (он был, кстати, очень хороший математик и компьютерщик), была контрольная работа. Учитель меня вызывает и говорит: «Я тебя освобождаю от контрольной работы, я хочу, чтобы ты почитал мне эту книгу». А я сидел и Танию читал. И мы с ним читали эту книгу, обсуждали ее, ему так понравилось, что просто сил не было! Он был очень умным парнем. Я не знаю, куда он делся с того причала в Хайфе, но через некоторое время должен был приплыть мой папа на пароходе Одесса — Хайфа. И я встречал папу.

— Вы встречали папу уже в Израиле?

— Я встречал папу в Израиле. Уже через много лет. И там я встретил этого своего учителя. Он подошел, поздоровался. Мы с ним друг друга узнали. Он живет в Израиле, и он тоже кого-то встречал. Вот такая история.

— Вы знаете, я хотел задать один такой вопрос по поводу оттенков и тонкостей. Если Вы сказали, что читали книгу Тания, значит, Вы тогда уже имели какое-то отношение к ХаБаДу и хабадникам, Любавичским хасидам? Потому что далеко не все евреи со всеми этими своими чувствами читают книгу Тания, это «обязательная программа» только в ХаБаДе.

— Совершенно верно. Ну, у нас были уроки по этому. Я даже не помню, кто вел эти уроки.

— А где это происходило?

— В синагоге.

— В синагоге кто-то специально Вам преподавал хасидское учение?

— В первый год там никого не было из раввинов. Мы собирались, учили Хумаш и такие вот легкие вещи — ну, легкие они, может быть, только по сравнению с Книгой Тания, потому что это уже совсем другая ступень осмысления Торы и вообще еврейской мудрости. Учили Хумаш и устную Тору сами. Иврит учили; я помню, там иврит пытались как-то преподавать. Кто-то был, кто хорошо знал иврит. Молиться пытались, еще что-то в этом роде — в общем, евреи Советского Союза периода распада империи....

— Ну, как всегда...

— Да. А потом приехал уже Шая Гиссер и было что-то вроде ешивы.

— То есть он приехал и, будучи хабадником, создал как раз все, что полагается сделать хабаднику — хасиду, который должен быть евреем для других евреев?

— Он собрал таких вот ребят, как мы. Мы уже учили Гемору, Талмуд — то есть сложнее брали. Это, конечно, нельзя сравнить с ешивой, где есть прямой порядок обучения и прохождения этапов в изучении мудрости — седер. Но, тем не менее, там были занятия. И его жена, я помню, готовила нам еду. Это было очень хорошо, потому что тогда с кошерной едой были трудности, и я знаю, что были ребята, которые вообще ничего не ели, а с одним мальчиком, случился голодный обморок.

— Ну, да. Это частенько бывает с молодыми людьми, которым резко (как врачи говорят) «вступает в голову», что нужно соблюдать кашрут прямо сейчас любой ценой...

— Тут еще плюс юношеский максимализм.

— «Подростковая анорексия» к этому часто примешивается. Тоже часть жизни, между прочим... Вы мне скажите другую вещь: какое-то отдельное ощущение у вас было в процессе того, как вы в это входили? Было ли оно связано именно с чем-то хасидским? Или это все одно к одному легло? Дело в том, что на взгляд многих хасидское учение — это как бы такая высокая надстройка над всем остальным.

— А я как-то не знал, что есть что-то остальное. Мне это и в голову не приходило. Даже если и придет, то что? Я не думал об этом. Я знал, что есть еврейское, а когда уже вошел в еврейское, это оказалось хасидское.

— Так сразу?

— Да. Арик тоже был с хабадским уклоном. Где он нахватался этого, я уже точно не помню. А потом, когда уже оказалось, что есть много других направлений, то уже и хасидское подходило. Мы знали, что есть Ребе, и он, Ребе посылает нам благословение. Есть Тания, есть хасидизм, мы это изучали. Ну, нельзя сказать, что мы это глубоко знали. Некоторые вещи нравились, фарбренгены у нас были. То есть, у нас было абсолютно хасидское заведение.

— Если можно, меня бы очень интересовали подробности по поводу Вашего столкновения с количеством и разветвленной структурой заповедей во всем объеме, как Вы это ощутили на себе впервые и что с Вами было?

— Я помню, я очень расстроился, когда первый раз пришел к Шае Гиссеру домой и увидел у него книжный шкаф. У него была одна десятая, может быть, одна двенадцатая часть из всех еврейских книг, которые есть. Когда я увидел этот шкаф, сильно расстроился. Шая меня спрашивает: «Что такое?» Я говорю: «Шая, это же за всю жизнь не прочитаешь...» Он говорит: «Если бы ты знал, сколько есть книг вообще!» Я думал, что еврейство — это что-то ограниченное Пятикнижием, Десятикнижием в крайнем случае. Но когда я увидел, сколько есть книг и конца этому никогда не будет, почему-то я сначала очень расстроился. Но потом я понял, что это, наоборот, показывает многообразие. Многие люди ищут объяснение заповедям. «Я буду эту заповедь соблюдать, только если ты мне ее объяснишь». Так это же глупо. Кому нужен Б-г, которого можно досконально понять? Это уже не Б-г. Если есть Б-жественность, которую Вы досконально поняли, это не Б-жественность. Вас обманывают. То есть Б-жественность понять досконально нельзя. Если вы поняли ее досконально, это нам не нужно, это не наше. Понимаете?

— Но что-то же надо понимать! За что-то зацепиться умом...

— Нет, это само собой, на то ум и дан нам с вами, чтобы понять все, что поддается. Но не ум — последняя инстанция, вот в чем соль-то! Есть что-то, в чем можно логически разобраться. Но все равно — не досконально. Есть какой-то уровень, который мы можем понять, осознать, но мы знаем, что это точно. Мы это понимаем на уровне примеров, включая воображение и так далее.

— Начиная с того, что мы до конца не можем понять, что такое действительно Б-г, не существует единого определения и рамок, в которые это понятие вообще умещается.

— До конца этого понять мы не можем. Если я какую-то заповедь до конца понял, значит, эта заповедь — не Б-жественного происхождения. Приблизительно такой же ответ я получил по поводу книг. Если Тору мы поймем досконально, выучим ее и все....

— То зачем она дальше нужна?

— Все. Она не нужна — поэтому. Не верьте, если кто-то скажет, что понял Б-га на сто процентов. Это глюки, это не еврейство уже... Наоборот, многообразие Торы показывает ее Б-жественное происхождение. Это глубина Торы.

— Замечательно. Но получаются весы: значит на одной чаше у нас лежит Б-жественное происхождение, плюс желание выразить себя как еврея — это нормально. Ну, в том или ином виде это затрагивается в хасидских делах. На другой чаше лежит то, от чего у Вас довольно сильно реально меняется жизнь: распорядок жизни, вещи, которые Вам можно и которые Вам нельзя. У Вас есть — я прошу прощения, но человек с этим создан и это не секрет — естественные человеческие желания, которые надо так или иначе ограничивать или куда-то перенаправлять. Что вы делаете с этим?

— Во-первых, смотрите — я же не пришел пустой, и на меня сразу не обрушили всю информацию. Это, это и это нельзя, это, это и это тебе не нужно. Все было постепенно и наоборот. Я помню, что приехал какой-то израильтянин или американец и подарил нам всем цицит. И мы ходили в этом циците, носили и так далее. То, что цицит нужно носить, он успел рассказать, а что на пляж нельзя ходить, не успел. И я помню, как я иду по пляжу в этом цицит, весь пляж на меня смотрит. То есть это не было так спонтанно.

— Ну, хорошо. Вам постепенно рассказывают. Сначала вас обучили веревочкам, еще Вам сказали, что все это дело нельзя снимать при людях. В результате вас — одессита — от одной такой приятной вещи, которая называется Черное море. Или не Черное, а Средиземное, которое есть в Израиле.

— Как вам сказать? Тут, наверное, сыграло то, что я начал все постепенно узнавать. На меня не обрушился вал запретов. Это во-первых. А во-вторых, юношеский максимализм, который говорит: «Давай, давай! Соблюдай все, что ты можешь!».

ИзменитьУбрать
(0)

— Значит, юношеский максимализм так прямо и говорит? Юношескому максимализму не хочется развлечься, выпить, погулять?

— Какое-то время это был запретный плод — я имею в виду еврейство.

— То есть, еврейство было более запретным, чем?..

— Да. Это был запретный плод, если хотите — в метафизическом, сверхприродном смысле. Не просто редкий фрукт, а что-то манящее в самой его труднодоступности! И не только потому, что это был запретный плод с точки зрения властей, гонений, притеснений и так далее. Я не могу сказать, что так сильно это ощущал. Были некоторые моменты: в школе замечания, папе, может быть, на работу звонили, что «ваш сын в синагоге околачивается». Но прямых репрессий я, конечно, не ощутил. Но все равно этот плод был запретным только потому, что мы его не знали. И вот раскрытие этого плода, и тебе говорят: «Обменяешь ты стакан пива или водки на свой запретный плод?» Понятно, что это не то, да? Я думаю, это сыграло большую роль. А кроме того, нас было много, мы друг друга поддерживали. У всех были проблемы с родителями, которые смотрели на нас как на мракобесов. Они хотели нам лучшего и пытались нас спасти, вылечить. Но найти антибиотик для этого они не могли найти. Теперь родители, конечно, смирились.

— А, кстати, как у Вас с родителями строились отношения?

— Сначала они были немножко против. Потом поняли, что тут, в принципе, ничего страшного нет. Все мы евреи, и не русским же я должен был становиться. Когда они поняли, насколько это уже глубоко и так далее, им пришлось согласиться. Меня воспитывали бабушка, тетя — я у них долго жил — и отец. К сожалению, моя мама погибла, когда я был еще маленьким. Папа мой уже смирился — и все нормально. Он даже пытается что-то соблюдать. Тетя говорит: «Жалко, что я тебя тогда упустила!»

— Она до сих пор считает, что могла бы это предотвратить?

— Ну, когда она видит некоторые признаки «мракобесия», то говорит: «Жалко, что я тебя тогда не это вот....» — и еще про обрезание: «Лучше бы я его тебе сама делала! Я бы тебе отрезала все висячее, включая уши!».

— Нет, отчего же...

— Вот, моя тетя — такая одесская еврейка. Тем не менее... были ребята, у которых дома были страшные вещи. Того же Арика Беккера мама, по-моему, только «мракобесом» и называла. У него благополучная, обеспеченная семья, все прекрасно, все хорошо. Я первый раз в жизни увидел видеомагнитофон и радиотелефон у него дома. Понятно, что в советское время радиотелефон и видеомагнитофон — это не просто так. И вот в такой семье единственный сын становится «мракобесом»... — правда, мы-то уже знаем ответ этой трудной задачки. Никаких мракобесов нет, есть просто путь, который надо было пройти спокойно, не теряя чувства юмора. Дальше начинается другой, третий, новый путь — и еврейская душа подскажет, как пройти их. Всегда подскажет. Тогда и кирпич не упадет — и голова будет цела, а если еще и думать она будет, и сердце будет чувствовать, что думает голова, — то это и называется седер, то есть настоящий порядок. Я не прав? Кстати, о седере — пора на маарив...

Источник: Jewish.Ru


Добавление комментария
Поля, отмеченные * , заполнять обязательно
Подписать сообщение как


      Зарегистрироваться  Забыли пароль?
* Текст
 Показать подсказку по форматированию текста
  
Главная > Одесса > У одессита всегда в запасе пара слов
  Замечания/предложения
по работе сайта


2024-03-28 11:23:32
// Powered by Migdal website kernel
Вебмастер живет по адресу webmaster@migdal.org.ua

Сайт создан и поддерживается Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра «Мигдаль» .

Адрес: г. Одесса, ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.: (+38 048) 770-18-69, (+38 048) 770-18-61.

Председатель правления центра «Мигдаль»Кира Верховская .


Еженедельник "Секрет" Dr. NONA Еврейский педсовет