БС"Д
Войти
Чтобы войти, сначала зарегистрируйтесь.
Главная > Мигдаль Times > №140 > ВРАЧИ ШИРОКОГО ОДЕССКОГО ПРОФИЛЯ
В номере №140

Чтобы ставить отрицательные оценки, нужно зарегистрироваться
+3
Интересно, хорошо написано

ВРАЧИ ШИРОКОГО ОДЕССКОГО ПРОФИЛЯ
Алена ЯВОРСКАЯ

«Средь ученых и врачей – каждый пятый не еврей…»
(Из песни «Евреи, евреи, кругом одни евреи»)

Какие у вас ассоциации со словами «врачи-евреи»?

Человек, хоть немного знакомый с советской историей, сразу вспомнит о событиях

1951-53 годов – «деле врачей», которых обвинили в смерти высокопоставленных пациентов.

А вот в Одессе это сочетание даже и сегодня несет иной смысл: «о, это хороший врач».

Исторически это очень оправдано – ведь даже в царской России большая часть одесских врачей были евреями. Из десяти страниц адресов врачей в справочнике «Вся Одесса на 1912» страниц пять, а то и шесть еврейских фамилий. Например: Бардах, Гешелин, Гинзбург, Гроссман, Гурович, Гурфинкель, Кацен, Кацнельсон, Кофман, Кранцфельд, Рабинович, Ландесман, Розенблат, Розенфельд, Рубинштейн, Симонович, Тартаковский, Фельдман, Финкельштейн, Фишман, Ширвиндт, Штейнберг, Штейфинкель, Штирельман, Эпштейн.

Список женщин-врачей намного меньше, и у большинства дам – фамилии двойные (очевидно, для отличия от мужей или отцов): Барская-Рашкович, Зайдеман-Розенфельд, Кауфман-Китроссер, Моргулис-Лазаревич, Полякова-Ландесман, Симонович-Шор, Фойдель-Зальцберг, Фин-Заблудовская, Шапиро-Ландесман. А у одной дамы-врача и вообще одесский рекорд – Червень-Водали-Нерода.

А если внимательно присмотреться к списку?

Фамилия Бардах известна всем – Яков Юльевич Бардах и граф Михаил Михайлович Толстой были основателями одесской скорой помощи.

Гешелин – и сегодня знаменитое имя в

Одессе.

Доктор Ландесман прославился благодаря Константину Паустовскому. В автобиографической повести «Начало неведомого века» тот писал: «На Ланжероне, на маленькой и пустынной Черноморской улице, тянувшейся по обрыву над морем, был частный санаторий для нервнобольных доктора Ландесмана. Неустойчивая и пестрая жизнь тех лет вызывала бурный рост нервных болезней, но ни у кого не было денег, чтобы лечиться, особенно в таком дорогом санатории, как у Ландесмана. Поэтому санаторий был закрыт. <…> Ландесман – весьма величественный и учтивый человек – отвел нам две небольшие белые палаты с условием, что мы будем охранять санаторий».

В действительности название звучало так: «Приморская санатория для нервных больных» доктора Якова Ушеровича Ландесмана. По сведениям А. Розенбойма, доктор Ландесман скоропостижно умер в 1934 г., на заседании возглавляемого им Общества врачей-невропатологов и психиатров, в Зеленом зале Дома ученых.

ИзменитьУбрать
Аким Петрович Штейнберг. 1912 г.
(0)

Вообще одесские врачи были не чужды литературе, охотно посещали заседания Литературно-артистического общества, да с такой страстью, что оставшимся в меньшинстве писателям пришлось образовать закрытый кружок «Среда», куда врачей, юристов и инженеров не допускали.

Наверняка бывал на открытых заседаниях «Литературки» и Акива (Аким) Петрович Штейнберг. Жил он на улице Полтавской Победы (она же Канатная), 62, был, как сейчас говорят, врачом широкого профиля, применял новые способы лечения. Как гласила реклама: «Электротерапия, внутренние, нервные и детские. Прием 8-10 и 3-6 ч. Тел. 47-44».

Надо отметить, что телефон был далеко не у всех врачей. Сын Акивы Петровича, Аркадий, вспоминал о быте семьи одесского врача

1910-х годов:

«…Отец слыл человеком весьма образованным – окончил три учебных заведения. Кроме того, что был врачом, к тому же имел диплом провизора с отличием <…> Когда-то начинал с социал-демократами <…> даже сидел за это в крепости и оставался под надзором полиции до самой революции. Это ничуть не мешало ему быть преуспевающим врачом. Материально, насколько я помню, мы жили вполне хорошо. Мать была фельд­шерицей, имела медаль на Георгиевской ленте за участие в Русско-японской войне. Она участвовала в сражении под Мукденом.

Отец неплохо знал немецкий язык. Увлекался пением и даже закончил Санкт-Петербургскую консерваторию по классу пения. У него был прекрасный баритон. Умел играть и на трубе. В такой процветающей, интеллигентной семье я рос. У меня было две гувернантки. Помнится, австриячка – фрейлейн Виктория Цурик, католичка, весьма религиозная женщина. У нас был странный дом. Нап­ример, на еврейскую пасху покупалось около двух пудов мацы, а на православную пекли полтора-два пуда куличей. А так как у нас в доме жила еще и католичка, то праздновалась, таким образом, и европейская пасха! Когда шли эти пасхальные торжества, то это была какая-то бесконечная пасха: еврейско-католическо-православная.

<…> Шла своим чередом подготовка к моему религиозному совершеннолетию – еврейскому. Был взят учитель древнееврейского языка, который готовил меня, чтобы я в тринадцать лет в синагоге произнес известную молитву, которая вводит в лоно религиозно-правомочных евреев. Это произошло в тринадцать лет, но уже при советской власти, несмотря на занимаемый отцом высокий пост.

<…> Нормальный дореволюционный быт обычной интеллигентной семьи. Мама к тому времени не работала, занималась только семьей. Была горничная, две гувернантки. Отец имел кабинет, где принимал больных. Имел большую практику и был хорошим, чрезвычайно удачливым врачом. Весьма элегантно одевался, был очень красивым человеком, да и мать не уступала ему в красоте.

<…> Дома бывали врачи, <…> как полагалось, в доме стояло фортепиано, хорошо обставленная квартира. Это была благополучная интеллигентная семья преуспевающего врача, который счастливо лечил. Как я помню, отец был совершенным бессребреником. Он принимал крупные гонорары от богатых пациентов. Потом, в случае излечения, подносились богатые подарки: серебряные самовары, вазы, – так было принято. Но, как сейчас помню, глубокой ночью звонит телефон, и отца просят приехать куда-то на другой конец города. Понятно, что он не только гонорара не получит, но и оставит там еще три рубля­ на лекарства. Лекарства в те времена были очень дорогими, ничего с бедных не брал, но и еще оставлял деньги на лекарства, а иногда еще и на бульон, и на мясо»

.

Аркадий Акимович Штейнберг по стопам отца не пошел – стал поэтом и переводчиком.

В отличие от него, Александр Моисеевич Кранцфельд – потомственный врач (в десятые годы в Одессе практиковало сразу три Моисея Кранцфельда – специалист по нервным заболеваниям, отоларинголог и гинеколог). Александр, как и полагалось одесскому врачу, не чуждался поэзии, увлекался живописью. О нем известно не так уж много, скорее – отражением от известных имен. В 1917-м он публикует стихи «Акварели», посвященные двум друзьям-художникам, Сандро Фазини и Сигме Олесевичу. Дружил с Эдуардом Багрицким – многочисленные упоминания о Кранцфельде содержатся в альманахе «Эдуард Багрицкий. Воспоминания современников», вышедшем в 36-м году. В Одессе, и позднее, в Москве, общался с Ильфом – телефон и адрес Кранцфельда есть в записной книжке Ильи Ильфа 1930-х годов.

ИзменитьУбрать
(0)

Первые стихи напечатал в 1912 году. Отчасти стихи помогают сложить мозаику биографии: путешествовал – в цикле «Из странствий» 1912 г. упоминается Швейцария, Сен-Готард (возможно, даже учился в Швейцарии, не зря же написал «Я книги оставил внизу»), в 1913 г. побывал в Киеве и Евпатории.

В 1916 г. выходит «дозволенная военной цензурой» книга Бориса Бобовича и Александра Кранцфельда «Неискренние стихи». Обложку для нее нарисовал Филипп Гозиасон, молодое дарование, племянник Леонида Пастернака. С 1916 г. Кранцфельд много публикуется в журнале «Театр и кино». Его соавтор там же публикует «Дружеские характеристики» одесским поэтам. «А. Кранцфельд может гордиться своей дружбой с Оскаром Уайльдом. ‘‘Эх, было, было времечко, когда подходил я к Уайльду и говорил ему: ‘‘Ты, Оскар, не обижайся, но Маруська тебя разлюбила’’ <…> так говорит г. Кранцфельд, подымает голову и делает интересное лицо». С поэтами «Зеленой лампы» Кранцфельд дружит, но в их вечерах не участвует.

Под именем «Танцфельд» его выводит Георгий Шенгели в автобиографической книге «Черный погон» (в одесских главах о событиях конца 1919 г.):

«Из толпы отделяется бритый юноша с лицом кинематографического злодея и шагает ко мне. Это еще кто?

– Позвольте представиться: Танцфельд, поэт и сотрудник “Черноморских новостей” <…> Танцфельд увязывается со мной и начинает читать мне свои стихи, щеголяя гипердактилической рифмой. Стихи недурные.

ПРЕДКАМ
Сонет
…При умножении скорбей моих
в сердце моем утешения Твои услаж­дают душу мою…
(Книга Хвалений. 93.19. Псалом Давида в четвертый день недели)
.
Вы жили в узких переулках гетто,
И кровью Вашею забрызган Ваш порог.
Смирением молитвенным согрета
Печать в тиши суровой синагог.
.
Пороков наших вечные заветы
Хранили Вы… И лик Ваш был так строг,
Когда врывался черни к Вам поток,
Чтоб убивать и грабить без запрета…
И до сих пор встречают нас с укором,
Мы до сих пор отмечены позором
Средневекового, жестокого клейма…
.
Но до сих пор, как в дни средневековья,
Звучат надеждой, скорбью и любовью
Слова знакомые Давидова псалма.
А. Кранцфельд

Постепенно моя профессия начинает сказываться, я заинтересовываюсь, задаю вопросы и выясняю, что в городе уйма литераторов из Москвы и Питера <…> и “целая плеяда” местной блестяще-талантливой молодежи…

Танцфельд сыплет именами блестяще-талантливой молодежи, захлебываясь, читает стихи этих ребят, и мне странно видеть в пронырливом репортере страстную, болезненную любовь к поэзии, несомненное чувство слова и тонкий вкус, да и сами образцы положительно хороши. Этакая подъемная романтика во вкусе Кольриджа…».

Жил Александр на улице Преображенской, 38. Здесь бывали и одесские, и московские поэты – приходил Багрицкий, останавливался приехавший в Одессу поэт Алексей Чичерин.

В начале 20-х Кранцфельд все же делает выбор в пользу медицины и отходит от участия в литературной жизни. В 1924 г. в Одессу приезжает молодой любитель поэзии некто Палкин. Он вспоминал, что несколько раз встречался с Кранцфельдом, а затем тот переехал в Москву.

Александр Кранцфельд стал врачом-эпи­де­миологом. В одной из командировок году в 1933-м попал в Ташкент, где встретил старшего брата своего соавтора Бориса Бобовича – Исидора. Тот, как и Кранцфельд, от поэзии отошел, выбрав путь бухгалтера. В написанных уже после войны воспомина­ниях Исидор упоминал, что Кранцфельд стал настоящим специалистом, был автором статей в солидных медицинских журналах.

Одесский знакомец Кранцфельда Палкин был свидетелем последних месяцев его жизни в Одессе и волею судьбы стал очевидцем последних месяцев его жизни. В начале 1942 г. они встретились на фронте в районе Лозовой. Кранцфельд – военный врач с двумя =«шпалами»

(майор или военврач 2-го ранга), главный эпидемиолог 57 армии. Ночь напролет два одессита сидели в землянке и читали стихи Ах­ма­то­вой и Пастернака. Кранцфельд хотел перевести Палкина к себе, они еще несколько раз встретились, а потом началось отступление. Запись в дневнике Палкина: «... август 1942 г. Махачкала. После нашего трагического отступления к предгорьям Север­ного Кавказа, узнаю о гибели Кранцфельда. Не вышел из окружения. Со слов его товарищей – покончил жизнь самоубийством»=.

Грустная история.

Жизнь продолжается, в Одессе появляются новые фамилии врачей, но еврейских среди них все меньше.


Добавление комментария
Поля, отмеченные * , заполнять обязательно
Подписать сообщение как


      Зарегистрироваться  Забыли пароль?
* Текст
 Показать подсказку по форматированию текста
  
Главная > Мигдаль Times > №140 > ВРАЧИ ШИРОКОГО ОДЕССКОГО ПРОФИЛЯ
  Замечания/предложения
по работе сайта


2024-03-28 08:25:28
// Powered by Migdal website kernel
Вебмастер живет по адресу webmaster@migdal.org.ua

Сайт создан и поддерживается Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра «Мигдаль» .

Адрес: г. Одесса, ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.: (+38 048) 770-18-69, (+38 048) 770-18-61.

Председатель правления центра «Мигдаль»Кира Верховская .


Jerusalem Anthologia Dr. NONA Всемирный клуб одесситов