+10

№33

Мигдаль Times №33

...от Евгении Свердлик ...и Романа Беренштейна

Ода курице

Семьи уклад и канитель,
душа возносит до святыни.
И. Губерман

В каждой семье свои кулинарные пристрастия. Для нас это определялось не столько вкусом (муж периодически восставал — я скоро буду летать!), сколько доступностью и эффективным использованием курицы. Муж напрасно жаловался: ему доставалось не крылышко, а бедро, и он не летал, а сидел в кресле или лежал на диване. Курица была практически безотходным производством: бульон, жаркое, котлетки, паштет. Иногда в праздник все шло на «шейку»: белое мясо, пупочки-печеночки и даже маленькие яички. Готовить шейку — бессмысленный подвиг: два часа зашиваешь нежную кожицу, режешь, тушишь, заполняешь фаршем, а сваришь — за пять минут съедят. Был, правда, один вдохновляющий фактор — наблюдать за маленьким сыном: в закипающей воде «шейка», как аэростат, заполнялась изнутри воздухом и всплывала, гордо взмахнув крыльями, под восторженный шепот сына: «Какое бедро!» Что сказать? Эстет! К тому же у ребенка формировалось образно-пространственное мышление при переходе плоского птичьего контура в весело подпрыгивающую в бульоне тугую фигурку.

Кто должен был курицу ненавидеть, так это я. В обеденный перерыв совершался марш-бросок на ближайший базар, и занимались очереди возле каждого грузовика. Ты держал кому-то очередь за «курами», тебе кто-то — за колбасой. Но я не роптала: все детство в Новосибирске я провела в очередях.

В детстве я знала, что бывает две курицы: мороженая — в Новосибирске и зарезанная у шойхета — на Новом рынке в Одессе. Чтобы купить мороженую, нужно было выстоять очередь в «нашем» гастрономе. Сколько времени я потеряла в очередях, сколько взрослых разговоров услышала и впитала. Почему-то крепче всего засело в памяти, «как надо кушать колбасу»: на ломоть хлеба положить ломтик колбасы и, откусывая, отодвигать колбасу подальше, захватывая только хлеб и тончайший край колбаски. Какой вкус был у последнего кусочка!

Правда, однажды, спустившись в «наш» гастроном за хлебом, я увидела полные прилавки — мясо! сливочное масло! колбаса! икра! И никаких очередей. Я пулей помчалась домой за деньгами. Вернулась и увидела, как удаляется вдоль прилавков Хрущев со свитой, и следом сворачивается скатерть-самобранка. Витрины пустели. Я рванула на обгон делегации в самый дальний отдел — мясной. Завотделом живым щитом заслоняла выставленные деликатесы, но я и не посягала. Радовалась, что курицу и говядину без очереди отхватила и в воскресенье нам с мамой не придется ехать к шести утра на базар, чтобы занять очередь в гулком холодном корпусе за мясом, которое начнут «отпускать» в восемь.

Рис. Е. Мучника

(0)

В Одессе покупка курицы совершалась ритуально. Утром с «мамой Соней» (маминой сестрой) мы шли на Новый рынок, где долго прохаживались между торговок. Я не понимала, зачем Соня запускает пальцы под перья понравившейся курице. Щупая будущую королеву субботнего бульона, она начинала торговаться. Наконец, ухватив выбранную жертву за связанные тряпицей чешуйчатые лапы, она направлялась к белому домику с надписью «ПТИЦЕРЕЗКА». Внутри сидел старик, похожий на утомленного петуха с низко свисающими морщинистыми веками. Думаю, он просто прикрывал глаза, чтобы не видеть дело рук своих. А руки трудились безостановочно, как и губы. Шепча молитву, он экономно, как хирург, делал ровно одно движение рукой, переворачивал птицу вниз головой, и перекидывал е? одной из двух сидящих по бокам женщин. Она ловко ощипывала птицу, взбивая вокруг себя перину разноцветных перьев. Хотя в том «далеке» все перья мне почему-то кажутся белыми. А может, действительно, так оно и было: в жертву полагалось выбирать белую, здоровую и красивую? Эти пару минут шла оживленная беседа между хозяйкой курицы и ощипывающей. Они быстро, на идиш, обменивались новостями и привычным мне «Зай гезинд». Мы уходили, унося золотистую тушку со следами выдернутых перьев, напоминающими восковые соты. Курица по-прежнему скрещивала связанные лапы и болтала головкой, висящей на полунадрезанной шее. Почему это зрелище не вызывало отвращение? Потому что так делали все или потому что это был ритуал, и люди излучали добро, совершая привычные действия? Потом звучала фраза, обязательная как пароль. Мама Соня с улыбкой произносила: «Это наша, песчанская!», или — «Она видела Бейдера из Песчанки». Ключевым словом было «Песчанка» — родина мамы и ее сестер. У меня было ощущение, что все вокруг из Песчанки или хотят туда попасть.

Однажды живая курица со связанными лапами оказалась у нас дома на Садовой, когда я плавилась в горячечном мареве ангины. Был канун Йом Кипура, маму забрали в роддом, и бабушка решила применить свои способы лечения: она долго вращала курицу у меня над головой, читая молитву. Слова молитвы она сопровождала успокаивающими жестами, а я прижималась к ее темной кофте в горошек и боялась, что птица нагадит мне на голову.

Утром температуры не было, и я радостно подпрыгивала и кричала (а не сипела), узнав, что родился братик. Это известие выкрикнули две запыхавшиеся участницы марафонского забега: «мама Соня», дежурившая под окном роддома на Пастера всю ночь, и мамина племянница, прибежавшая туда в шесть утра. Когда акушерка Анна Филипповна сказала: «Мальчик!» (она, через много лет волей случая, и моего сына принимала, хотя было не е? дежурство) — обе родственницы рванули сообщить радостную весть бабушке. Соня, учитывая спринтерские возможности в свои пятьдесят, проехала три квартала, отделяющие больницу от дома, на такси, а Валя — «вторым номером» — на своих двоих. Так что «Мальчик!» прозвучало одновременно. Я радовалась, что «юкеле», как называли будущего реб?нка из маминого живота, обрел человеческий статус и давно выбранное гордое имя «Марк», в честь погибшего маминого брата Мейера. Радостное «Мальчик!» было послано телеграммой в Москву папе.

Прошли десятилетия. Незаметно исчезла птицерезка с ее колоритными обитателями. Уже и в Одессе ели кур из магазина. Но однажды у нас дома появился живой петушок: моей пятимесячной дочке разрешили попробовать пару ложечек бульона из крылышка цыпленка, и свекровь поехала на «Привоз»... Молодой петушок гарцевал по крохотной кухне, пытаясь взлететь на шкафчики. Свекровь, теряя терпение, ждала сына. Как только он появился, она его огорошила: «Нужно зарезать цыпленка». Зная, что все равно «дожмут», муж начал с решительного отказа, отпихивая нож и петушка. Но доводы любящей бабушки неумолимо затягивали петлю: «Ты что, дочь не любишь? Ты что, не ценишь мои благородные усилия?» И — решающий довод: «Ты что, не мужчина? А еще медик». Сын сдался и решительно вошел в ванную, где его ждала жертва.

Мать и жена, вздрагивая от громкого диалога двух мужских голосов, доносящихся из ванной, ждали исхода битвы. Не прошло и получаса, как оттуда вышли взмокшие бойцы: у петушка была тщательно выбрита шея.

Зарезал петушка сосед-пьяница — без проблем и моральных мучений — за рубль.

А дочка, повзрослев, решила вопрос радикально — переехала туда, где всегда можно съесть кошерную курицу.

Евреи на юг полетели

Этой истории 33-34 года. Только начали «выпускать» евреев из Союза. Выехало совсем небольшое количество, в основном, диссиденты.

Глубокая осень. На углу Дерибасовской и Карла Маркса стоят два подвыпивших одессита. Один другому говорит:

— Вася, ну почему такая плохая погода, ну почему все время идет дождь?

— Знаешь, наверное, потому, что евреи уехали из Одессы.

— Как уехали?! У нас еще много осталось.

— Знаешь, те, кто остались, уже погоды не делают.

Одесситы в Шереметьево

87-й год. Отъезд евреев.

Довольно известный в Одессе строитель Осик Абелик уезжает со своей семьей — он, жена, дочка и его мать — старуха, лет восьмидесяти, на коляске. Коляски тогда были самодельные и их рассчитывали таким образом, чтобы можно было проехать в купейном вагоне. Старуха в сумеречном сознании, но бывают какие-то проблески. В вагоне она кричит:

— Осик, перестань качать поезд, а то я сойду и поеду домой на 15-ом трамвае!

Когда Осик с семьей и провожающими родственниками и друзьями оказываются в Шереметьево, старуха обращается к сыну:

— Такой красивый цирк, чего ты меня сюда никогда не возил?

В Шереметьево атмосфера подавленности: проводы, люди знают, что расстаются навсегда. Очередь к таможенному пункту — линия раздела. Сливается два потока людей. Каталку с матерью Осика толкает его родственник Колман Турий. Колман подвозит каталку к одной из очередей. Гробовая тишина. С другой стороны к очереди «подъезжает» примерно такая же самодельная коляска со старухой. Аэропорт оглашается громким возгласом Колмана:

— Осик! А ты знаешь, наша лучше!

Люди ошеломленно оглядываются, сравнивают старушек на колясках, и обе очереди взрываются гомерическим хохотом.

Добавить комментарий

Добавление комментария

Поля, отмеченные * , заполнять обязательно * Подписать сообщение как  Имя  без пароля (гостевой вход)  Ник  Пароль  Войти?        Зарегистрироваться  Забыли пароль? * Текст  Показать подсказку по форматированию текста