+2

№107

Мигдаль Times №107

Чиз тач!

Марьяна МАРИНИЧ (Нью-Джерси)

(0)

Главный герой фильма «Дневник слабака» – худенький, щуплый, абсолютно неспортивный, закомплексованный мальчик, которого терроризируют старший брат и соученики-переростки. Он переходит из начальной в среднюю школу. Среди множества ухищрений, придуманных старшими детьми для насмешек и издевательств над новенькими, есть своего рода игра: нельзя прикасаться к заплесневевшему куску швейцарского сыра, который валяется на баскетбольной площадке. А вокруг того, кто к нему все-таки прикоснется, образуется вакуум, замирают все звуки, останавливаются любые движения – немая сцена и гробовая тишина, как будто мир на секунду замер. Потом с воплями «Он дотронулся до сыра!» («Чиз тач!») толпа расступается и разбегается, – и с этого момента дотронувшийся до куска сыра становится изгоем, а школьная жизнь продолжается.

В фильме «Дневник слабака» это – один из самых смешных эпизодов. Когда я смотрела его, сидя рядом с моими хохочущими детьми, пока еще, к счастью, обучающимися в невинной и позитивно настроенной начальной школе, я поймала себя на ассоциации, совсем для меня не смешной (отчасти, правда, ироничной).

Вспомнился эпизод из одесского детства, из моей одесской средней школы. История эта с сыром связана только посредством цепочки ассоциаций, но ассоциация – вещь загадочная: бывает, зацепит за ничего не значащий для тебя предмет или слово, и начинает нанизываться, скрепляться звеньями ассоциативная цепочка, и никогда не знаешь, куда эта цепочка тебя приведет.

В те времена в Одессе сыр был страшным дефицитом – его продавали в одном-единственном специализированном сырном гастрономе на Дерибасовской. Люди приходили туда чуть свет и занимали очередь на улице. Когда гастроном открывался, первые счастливчики и те, кто понаглее и понахальнее, вваливались внутрь. Следующая партия менее расторопных покупателей размещалась жирной очередью, а вернее, толпой, на улице. Остальные, подошедшие непосредственно к открытию, или те, кто был послабее и не мог противостоять агрессивной толпе, оставались на улице. Сыр выдавали строго по оплаченным чекам, по килограмму на руки: ты мог либо взять два вида по полкило, либо кило одного сорта. Сортов обычно было два: голландский и российский. Через несколько часов счастливые, познакомившиеся и подружившиеся между собой покупатели выходили из магазина с просветленными лицами и вожделенными бумажными пакетиками в авоськах.

В те времена, в обстановке сырного дефицита, шутка с упомянутым швейцарским сыром была бы воспринята как издевательство над чувствами советских граждан, а возможно, даже как кощунство. А вот услышать нехорошее слово в адрес человека с семитской внешностью можно было нередко, и было это делом, конечно, неприличным, может быть, даже неловким каким-то делом, но кощунством не представлялось.
Я семитской внешностью не отличалась, поэтому почти никогда не получала от своих одноклассников никаких комментариев или замечаний по национальному признаку. Но в жизни все гладко не бывает. Было в нашей интернациональной школе очень интересное правило, я бы даже сказала, этакий свое­образный ритуал: в начале учебного года на одном из уроков классный руководитель заносил в школьный журнал анкетные данные каждого ученика.

Происходило это таким способом. Ученик вставал и перед всем классом громко сообщал свои фамилию, имя, отчество, дату рождения, национальность, адрес, имена, отчества и места работы родителей, и учитель с его слов записывал информацию в классный журнал. Каждый год в сентябре я шла в школу с предчувствием беды: вот сегодня наступит этот день позора, когда мне опять придется соврать или промолчать. Объявить себя евреем было равносильно тому, чтобы признаться в мелком воровстве: вроде бы и преступление не очень серьезное, но все-таки преступление. И как себя поведут окружающие по отношению к сознавшемуся – обвинят, рассмеются, проигнорируют, накажут, – можно было только догадываться.

(0)

Все годы я либо пропускала этот пункт, либо врала, и учительница, знавшая факты моей биографии, но относившаяся ко мне с уважением как к отличнице, закрывала глаза на мое малодушие. Ситуация изменилась, когда в пятом классе у нас поменялся классный руководитель. Наша предыдущая учительница от классного руководства отказалась, ситуация с учителями была сложная, их не хватало.

Недалеко от школы был военный городок, где жили семьи офицеров. Жена одного из подполковников Советской Армии искала работу рядом с домом, и школа была ближайшим к ее дому учреждением. А еще жена подполковника оказалась лучшей подругой и соседкой мамы моей одноклассницы, которая дала ей очень хорошую рекомендацию, и директор школы вцепилась в нее мертвой хваткой.
Так Раиса Васильевна стала нашим клас­сным руководителем. И, хотя в школе она продержалась всего два года и учителем была неважным, к чести ее, должна сказать, что она была не самым плохим классным руководителем моего 5-го, а потом и 6-Г.

Приехавшая в Одессу из средней полосы России, Раиса Васильевна до того знала о существовании евреев, скорее всего, понаслышке и живьем вряд ли видела. Человеком она была неплохим, но ей ничего не было известно о смущении ребенка, оповещающего народ о своем еврейском происхождении. Когда на том злополучном уроке до меня дошла очередь, и я, краснея и дрожа, с трудом встала со своего места, лицо мое горело от стыда, и голос пропал. Имя, отчество, фамилию и дату рождения я не то прошептала, не то пропищала на грани обморока.

Когда дело дошло до национальности, я на несколько секунд замерла перед выжидающим взглядом моей новой классной руководительницы и неизбежно надвигающимся крахом моего довольно сносного существования в советской школе. Мысленно готовясь к предстоящим насмешкам и издевательствам, я помертвевшим голосом выдавила из себя это неловкое, в советском обществе равносильное табу, слово: «еврейка».

Мир померк в одночасье. Как же оглушительно тихо стало в моем пятом «Г»! В образовавшемся вокруг вакууме стояла, как мне казалось, гробовая тишина, и только стук сердца, выскакивающего из сгорбленного тельца, гремел в багровых от стыда ушах. Казалось, я слышу мысли своих одноклассников: «Она сказала это! Она призналась! Вот это да! Зачем она это сказала?» «Чиз тач!»
И хотя все дети оставались на своих местах, и жизнь продолжалась, и уже кто-то другой сообщал свои анкетные данные, толпа расступилась и отскочила от меня, будто я дотронулась до подгнившего, заплесневелого куска сыра, – и я почувствовала свое полное, просто тотальное одиночество. Главный герой «Дневника слабака», те есть, сам слабак, все-таки дотрагивается до куска сыра на баскетбольной площадке, причем делает это сознательно, в знак протеста, и тем самым, по мнению автора, восстает против толпы и становится сильным и независимым. Самым обидным в моей истории было то, что свою смелость я проявила не по добровольному решению, а из-за наивного неведения новой учительницы математики Раисы Васильевны Ивановой.

После урока, быстрым шагом, с опущенной головой, пробираясь в школьную раздевалку, я ловила на себе смущенные и сочувственные взгляды двух моих лучших подружек и слышала, как трое хулиганистых мальчишек со смешками обсуждали происшедшее.

Несмотря на то, что к чувству стыда украдкой начинало примешиваться чувство гордости, на следующее утро я шла в школу, как на плаху. Так страшно в школе мне было только дважды: первый раз, когда я, одиннадцатилетняя «Татьяна Ларина», написала письмо мальчику, который мне ужасно нравился, и предложила ему дружбу, а он отказался. В этом не было ничего удивительного – он выбрал сексуальную блондинистую Светку, которая в той четверти нравилась всем мальчишкам из нашего класса. Я вообще не понимаю, на что я, отличница с двумя косичками, рассчитывала, передавая свое романтическое стихотворное послание мальчику, который в свои 11 лет не просто не прочитал ни одного стихотворения, но, по-моему, вообще читал с большим трудом. Из его лица, не отягощенного интеллектом, я с большим трудом смогла извлечь только одну эмоцию – недоумение. Но, к его чести и к моему счастью, несмотря на то, что объект моего увлечения был хулиганом и прогульщиком, отнесся он к моему предложению с пониманием и без насмешки. Так вот, когда я на следующий день после его отказа дружить шла в школу, я испытывала похожий стыд и страх.
Второй раз я испытала страх, смешанный с предчувствием позора, когда брела на экзамен по химии. Я готовилась к нему вместе с подружкой и выучила всего пять билетов из двадцати трех. К счастью, попался третий билет, и экзамен я благополучно сдала.

На негнущихся ногах шла я в школу на следующий день после своего «чиз тача». И вот тут произошло самое удивительное: никто не смеялся, пальцами на меня не показывал, толпа не расступалась и не разбегалась. Школьная жизнь текла своим чередом, школа стояла на месте, никому не было до меня никакого дела, как будто и не случилось оглушительной тишины и последовавшей за ней бессонной ночи.

В следующем году мне было уже не так страшно заступиться за одноклассницу, которую Таня Петрова, дочка члена родительского комитета, обозвала нехорошим антисемитским словом. Я как член совета отряда и борец за справедливость, возмущенная, пошла к классному руководителю и потребовала наказать обидчицу. Раиса Васильевна к своей должности относилась ответственно и пообещала прореагировать. С обидчицей побеседовали, больше в том году подобных случаев не происходило.
Правда, мне это стоило кратковременного бойкота – на мой день рождения не пришел ни один популярный мальчик из класса, да и девочки появились не в полном составе. Они даже не знали сути конфликта, просто коварная интриганка и обидчица евреев пригласила всех в тот же день к себе на вечеринку, и класс раскололся на две половины. Я с трудом сдержала обиду, и день рождения прошел относительно весело. Мне как раз исполнилось 12 лет, и можно считать, что свою бат-мицву я отпраздновала в борьбе за права и свободу еврейского народа.

Потом были летние каникулы, все как-то подзабылось и рассосалось, и в дальнейшем мы с Таней Петровой даже подружились. Через несколько лет мы вместе готовились к тому злополучному экзамену по химии. По злой иронии судьбы, Таня вытянула шестой билет, который мы выучить не успели. После того, как она получила свою двойку и летом пошла на переэкзаменовку, пока я с другими нашими одноклассниками жарилась на пляже «Дельфин» под одесским солнцем, наши отношения окончательно разладились.

А девочка, за которую я заступилась тогда во дворе одесской средней общеобразовательной школы, через много лет уехала в Америку и купила мне билет в один конец на рейс Москва – Нью-Йорк. Она так никогда и не узнала, почему дочь члена родительского комитета, одноклассница Таня Петрова, попросила у нее прощения.

рис. А. Коциевского

Добавить комментарий

Добавление комментария

Поля, отмеченные * , заполнять обязательно * Подписать сообщение как  Имя  без пароля (гостевой вход)  Ник  Пароль  Войти?        Зарегистрироваться  Забыли пароль? * Текст  Показать подсказку по форматированию текста