+6

Арабо-израильский конфликт
Вера

И. Мирович

Первое июня — международный день защиты детей.

Записки психиатра.

(Имя главной героини вымышлено)

Вечер первого июня 2001 года. Завершался обычный Тель-авивский день. Равнодушно и буднично шумело Средиземное море. В нескольких метрах от него собрались подростки — в основном выходцы из бывшего Союза и нынешней России, чтобы повеселиться на открывающейся вскоре дискотеке «Дольфи», названной так из-за близости к Дельфинариуму.

Дети предвкушали радостный вечер. Даже ожидание в очереди не портило им настроение.

Среди наслаждающихся жизнью молодых людей затесался араб. Это был «шахиб», то есть убийца-самоубийца, каннибал, вышедший на охоту за живыми людьми; исламско-арабские силы обучили, снарядили, послали и обязали его, как и каждого щахиба-антропофага, взорвать себя с криком «алла акбар» в самом людном месте, лучше всего среди несовершеннолетних. По их верованиям за убийство-самоубийство каждому гарантированно пребывание в их раю вместе с 73 или 85, или еще ч?рт знает с каким количеством девственниц... Семьи душегубов тоже не обделены: за кровавое злодеяние одного из своих исчадий они получают в этом мире всеарабский почет и доллары... Биологически агрессивная арабско-исламская среда одержимо штампует лишние рты и безжалостно обращает их в особое состояние неорганической материи — живые взрывчатые вещества, подвид пригодных на вс? людоедов...

Тот взрыв навсегда вспорол летнюю ночь первого июня 2001 года. Угрожая всему сущему, загадив ч?рной отравой небо и землю, ошм?тки отвратительного «алла акбар», расползлись на много километров от побережья. Страшнее самого разрыва взорвалось мгновение тишины. Рассеялся дым. Убийца-самоубийца, которому приспичило в рай, на Земле обязан оставить за собой ад кромешный — большинство исламских мудрецов считают это входным билетом в обитель блаженства.

Двадцать одна молодая жизнь оборвалась мгновенно. Более ста — обречены с тех пор влачить мучительное, исковерканное существование.

Вера оказалась одной из переживших первое июня в «Дольфи». Восемь месяцев спустя для подачи документов на оформление инвалидности ей потребовалось заключение психиатра.

В один из холодных, дождливых вечеров в небольшой комнате за столом сидела полноватая блондинка лет 45 с одутловатым, застывшим лицом. «Верочка сейчас верн?тся, — встретила меня женщина, — она пошла покурить. После... этого Верочка так много курит, — женщина помолчала и продолжила. — Мы приехали почти точно за год до... этого, в конце мая двухтысячного. Верочка сначала ни в какую, вс? плохо, обклеила все стены квартиры плакатами: «Возвращаемся в Оренбург». Мы сами из Оренбурга. Уж и не знаю, чем бы вс? это кончилось, но недели через три после приезда она познакомилась с Ал?шей. И началось такое... Вы знаете, наверное мне не повезло: за всю жизнь я ни разу не пережила такую любовь. Какие-то Ромео и Джульетта... Я не верила, что такое бывает... Ал?ша погиб там... Был такой хороший мальчик. Сколько детей погубили. Совсем детей — им бы жить да жить. У родителей Ал?ши остался ещ? сын, но он не совсем нормальный. Тоже трагедия, — она оглянулась на дверь, недоум?нно пожала плечами. — Мой муж, Верочкин папа, тоже умер молодым — в 97 от рака мозга. Было-то ему всего 37 лет. Если бы вы только знали, как Верочка тяжело пережила его смерть. Наверное, тяжелее всех нас. Она только-только начала приходить в себя после его смерти...»

В этот момент в комнату вошла худенькая девушка в брюках и кофточке, спускающейся лишь до окончания реб?р, отчего пупок выставлялся напоказ всему свету. Над ее левой бровью чуть поблескивал «пирсинг». Она села на стул и уставилась в пол.

— Здравствуйте, я — доктор.

— Здравствуйте, — Вера не подняла глаз, не удивилась моему обращению к ней, шестнадцатилетней, на «вы».

— В каком классе вы учитесь?

— В десятом.

— Как успехи?

— Плохо.

— Почему так?

— Зачем?

— Что зачем?

— А вс? зачем?

— Она так хорошо училась и там, и здесь. Это вс? после... того, — сказала мама.

— Есть предметы, которые нравятся?

— Нет. По всем плохо.

— Тебя, вообще, что-то интересует?

— Ничего, — после некоторого молчания ответила Вера.

— А до взрыва? — неожиданно я почувствовал, как нечто тяж?лое, давящее, мешающее заполнило вс? свободное пространство.

— Я была хороший, добрый реб?нок. У меня была любовь. Сейчас я — злая и скверная. Я хотела родить много детей, хотела учиться, хотела ездить... Сейчас я ничего не хочу. Сейчас никаких успехов у меня нет и уже не будет никогда. Я не хочу этого мира. Нет, я не убью себя — я боюсь, но и жить я не хочу. Для чего? У меня погибли друг, лучший приятель и лучшая подруга. В «Дольфи» мы шли все вместе, а вернулась я одна. Совсем одна, навсегда одна...

— Вернулась, — вздохнула мама.

— Кроме отсутствия интереса ещ? что-то мешает учиться?

— Смотрю в книгу, а вижу фигу, ничего в головку не лезет, внимание — ноль, а была умненькая, — захихикала Вера.

— Ты плачешь?

— Раньше часто и много, а сейчас у меня не осталось сл?зок. Сижу, сижу, хочу плакать, а сл?зок-то и нет.

— Тебя ранило?

— Да. Гвоздь, или кусок железа, или болта, или ч?рт знает, чего они там наложили...

— Железяка так и осталась в ноге, — вставила мама, — врачи сказали, что лучше е? не трогать.

Отвечая на вопросы, Вера смотрела в пол и машинально пощипывала сидение стула. Лишь изредка, поправляя свою коротенькую стрижку, она приподнимала голову и чуть скашивала глаза в мою сторону.

— Нога болит?

— Да. И здесь болит, посмотрите, — убрав волосы со лба левой рукой, впервые взглянув на меня прямо, Вера осторожно, издалека направила указательный палец правой руки на черненькую точку, инородным тельцем прилипшую к правому виску. — Я не могу к ней прикоснуться — как током жахает по всей голове и по всему телу. Это тоже после того. Врачи сказали, что ничего сделать нельзя...

— У нее и правое ухо пострадало, — вздохнула мама, — сначала почти вообще ничего не слышала...

— А сейчас 80% потери слуха и вс? время шум, который сводит меня с ума, — улыбнулась девушка.

— Ты видела его?

— Нет. Я стояла к нему спиной, — почему-то усмехнулась она.

Говорила Вера быстро, отрывисто, с придыханием.

— Как ты спишь?

— С мамой, потому что боюсь, а до того — с Алешей, но не потому, что боялась, — рассмеялась Вера, а мама чуть покраснела.

— Тебе что-нибудь снится?

— Вс? про то. Прочти каждую ночь, как будто бы я опять там...

— Она так кричит по ночам, просыпается вся мокрая, редкая ночь, чтобы 3-4 раза не проснулась в слезах, — и на этот раз помогла мать дочери.

— Иногда тебе кажется, что это происходит прямо сейчас?

— Особенно вначале. Сейчас стало реже. От этого можно просто сбеситься.

— Ты вспоминаешь тот вечер?

— Я его ненавижу. Я хочу от него избавиться, а он мне вс? время лезет и лезет в головку, — Вера постучала себя пальцами двух рук по лбу.

— Как аппетит?

— Я похудела на 15 килограммов, сейчас, правда, уже пару прибавила, — ухмыльнулась Вера.

— Тебя хоть что-то радует?

— Ма питом, — проговорила она по-еврейски (чего вдруг).

— Как ты реагируешь на неожиданные звуки?

— Я кричу и делаю так, — девочка согнулась, втянула голову в плечи и обхватила е? руками, как бы пытаясь защититься от неумолимо-смертельного удара, оборониться от которого невозможно. — Не знаю, почему я так делаю.

— Ты можешь это не делать?

— Нет.

— Ты с кем-то смогла сблизиться, завела новых подруг, друзей, друга?

— Нет, и не будет. Я боюсь и их потерять. Я иногда перезваниваюсь с ребятами с 1 июня...

— Вы понимаете друг друга, так как пережили такое?

— Да. Больше нас никто не может понять. Одного из них я, может быть, спасла. Ко мне подошли санитары и хотели увезти, но я указала им на него — он так тихо лежал и кровоточил. Я сказала, что могу подождать. Ждала еще минут 40, уж больно много там было раненных.

— Ты теряла сознание?

— К сожалению, нет.

— Значит, видела вс?, что творилось вокруг.

— По гроб не забуду. Это навсегда со мной. Ничего другого не осталось, а это — со мной... Потом с тем парнем мы лежали в «Белинсон». К нам приходили журналисты. Я их ненавижу. Они — хуже арабов. Какого черта они стали спрашивать меня: «Видела ли я Ал?шеньку мертвым? Как он умирал?» Какое их собачье дело. Я сказала, что ненавижу арабов, а они это выбросили.

— Была передача по телевидению, и там показали кусочек с Верочкой, — объяснила мама.

— Израильские журналисты — закоренелые борцы за мир, — подумал я, вспомнив, как один из них хоронил и своего сына, тоже погибшего в одной из арабских акций убийц-самоубийц. Над свежевырытой могилой этот потерявший своего реб?нка отец заявил: «Я лишь надеюсь, что ты остался бы борцом за мир».

Мы замолкли. «Ты только на меня не смотришь?» — разорвал я повисшую в комнате тишину.

— Нет, на всех чужих.

— Боишься?

— Не знаю. Не могу и вс?.

— Это началось...

— После того, до того я даже любила смотреть людям в глаза, — прервала меня девушка.

— Ты была там после?

— Одна — ни за что, но каждое первое число мы, оставшиеся, кто может ходить, собираемся возле входа, зажигаем свечи и, кто может, плачет.

— Они открыли дискотеку?

— Если бы открыли, я бы е? сожгла.

— Ты ходишь на дискотеки?

— Я вообще не хожу никуда, где много людей: не хочу, не могу, боюсь, мне жутко. Я вс? время оглядываюсь, я боюсь нового взрыва. Я боюсь сирен. Я не переношу полицейских сирен и сирен «скорой помощи». Скопления людей — это страшно и опасно. Да, и не интересуют меня дискотеки. Меня теперь ничего не интересует. Я не люблю людей. Я не люблю этот мир. Зачем он?

— Когда поставила пирсинг?

— После. И курить стала после. И волосы остригла после — у меня была коса до плеч. Я же говорила, что до того была хорошим, добрым, домашним реб?нком, а сейчас я — злая, всех ненавижу, завожусь с пол-оборота, кричу на всех, довожу маму до сл?з, со всеми ссорюсь, никого не люблю, даже маму и сестр?нку... люблю меньше...

— Я тебя что-то не спросил?

— Даже слишком много, — опять хихикнула девушка.

Потом я видел, как мать и дочь ожидали такси, зябко по?живаясь, поворачиваясь спиной к противному, несущему холодную сырость зимнему ветру. Вера в длинной куртке выглядела старше, а мама, стоя, оказалась невысокой, чуть горбящейся и ещ? более утомл?нной и жалкой.

Та живая арабская бомба преуспела. А на самом деле: где теперь его душа? Общается с двадцатью одной детской душой, чей, не исключено, счастливый удел был исчезнуть мгновенно, уж если что-то поставило их рядом с ним? Смотрит из другого мира на страдания сотни детей, приговор?нных им к тяж?лой инвалидности, каждое мгновение жизни которых наполнено физическими и психическими страданиями? Замышляет новое, такое же кровавое воплощение?

Источник: «Камнепад»

Добавить комментарий

Добавление комментария

Поля, отмеченные * , заполнять обязательно * Подписать сообщение как  Имя  без пароля (гостевой вход)  Ник  Пароль  Войти?        Зарегистрироваться  Забыли пароль? * Текст  Показать подсказку по форматированию текста