0

№38

Мигдаль Times №38

«На всякого мудреца довольно простоты»

Ида Рубинштейн

Как все-таки замечательно, что еврейская мысль не стоит на месте. Перефразируя революционного классика, можно сказать, что иудаизм не догма, а руководство к жизни.

Рис. Б. Капулкина

(0)

Если верить все той же энциклопедии, то в Талмуде не раз упоминается об обычае увеселять гостей на свадебном пиршестве. Более того, ремесло свадебного шута было не сугубо мужское дело — попадались среди представителей этой профессии и особы женского пола. Однако, доставалось сословию шутов от раввинов и ученых, и надо сказать, по заслугам. Шут — неотъемлемая часть карнавального веселья, характерная черта которого, если верить М. Бахтину, есть ниспровержение святынь. На время карнавала народ расслабляется и осмеивает то, что в повседневной жизни держит в узде. Самым простым и доступным способом такого ниспровержения является перемена местами «верха» и «низа», то есть то, что свято и интимно, выставляется на осмеяние. Вот и предавали лецаним («лец», евр. — шутник, а позже — «маршалик», откуда, вероятно, произошла и фамилия «Маршак») остракизму: «Преступники шуты, плетущие рифмы и извергающие скабрезности». Что ж, поделом.

Но перегибы партийной линии, оказывается, изобрели еще до советских коммунистов, читаем энциклопедию дальше: «И чем печальнее и мрачнее становится жизнь в гетто, тем отрицательнее относятся ученые к шутам, порицая их уже не за фривольность, а, главным образом, за то, что они вызывают смех, увеличивают веселье». Слово «гетто» никогда не радовало еврейский слух, а уж после Холокоста и вовсе приобрело зловещую окраску. Давайте зададимся вопросом: кто чаще выживал в фашистских лагерях и гетто: те, кто предавался унынию и скорби, или те, кто, несмотря ни на что, находили в себе силы шутить и восставать к жизни? На этот вопрос народ ответил еще в средние века: несмотря на осуждение и запрет, шутов продолжали звать на застолья.

Принято, и не без основания, считать, что народ в массе своей прост и непритязателен: и шутки у простонародья не высокого пошиба, и «публика-дура». И лишь единицы, индивидуумы, не причастные толпе, достигают высот мудрости и искушенности. Ан нет, не единожды эта самая толпа, каким-то образом, вывернувшись в Народ, оказывалась мудрей своих корифеев. И тогда возникали новые мудрецы, осознающие «сермяжную правду». Вероятно, именно на этом непустом месте и возникло движение хасидов, провозгласивших: жить надо в радости.

Дер бадхен из а берье, аз
ди кале из а есойме.
Бадхен — мастер, когда
невеста сирота.

(0)

Сегодня, наверное, трудно определить, что пришло за чем — хасидские веселые напевы или клезмерское искусство шутов. Шуты, трубадуры... клезмеры. Этот ряд не случаен, средневековый шут всегда был «сам себе режиссер» — и автор текстов, и музыкант, и исполнитель. И бадхены (как впоследствии их стали называть в Польше и России) не были исключением — они не только сочиняли стихи (и даже акростихи в честь жениха и невесты), но зачастую сами же себе и аккомпанировали. Недаром клезмерская музыка несет в себе ерническое, насмешливое многоголосье праздничного геволта.

А как же быть с фривольностями и скабрезностями, которые развращают народ и оскорбляют нравственность? Тут еврейская культура совершает удивительное сальто-мортале. Искусство бадхенов все чаще обращается к народным песням, шутки, остроты и притчи обильно снабжаются изречениями из Талмуда и цитатами мудрецов, а в XIX веке, с развитием «жаргонной» литературы, в основу песен ложатся стихи идишских поэтов.

Да и сами бадхены становятся не просто бродягами, а, поначалу, «бомжами» с вполне приличным еврейским образованием, а затем — и вовсе обеспеченными людьми. Так, например, в XVIII веке при дворе известного крутым нравом и припадками меланхолии ребе Боруха из Меджибожа прижился известный шут Гершеле Острополер. Само знакомство двух этих почтенных людей произошло благодаря шутке и умению ее оценить. Ребе, пребывая в очередной раз в подавленном настроении, велел никого к себе не пускать. Случилось Гершеле на тот момент проходить мимо и, узнав от хасидов о строгом запрете цадика, Гершеле все-таки проник в комнату и начал обшаривать все углы. Удивленный такой бесцеремонностью реб Борух поинтересовался, что ищет незнакомец. «Слышал я, где-то здесь ребе повесил свой нос, вот я и пришел его искать», — ответил Гершеле. Ребе улыбнулся и оставил шутника у себя жить.

Не так прост был Гершеле Острополер. Внук раби Шимшона из Острополя, он в детстве показал поразительные способности к учению, ему прочили будущее мудреца. Он и стал им, мудрецом, только в образе шута. Рано осиротев, Гершеле подался в учение к резнику. Однако быстро нажил врагов своим острословием и вынужден был сняться с места.

Вос тут нит а
бадхен цулиб а грам?
Чего не сделает бадхен
ради рифмы?

(0)

Надо ли добавлять, что едко осмеивая людские недостатки и слабости, Гершеле нигде долго не задерживался, пока не прибился ко двору Ребе Боруха. Здесь он не только веселил народ, но и зачастую давал советы, которые срабатывали безотказно. Да и шутки его были сдобрены цитатами из священных книг и игрой слов.

Однажды Гершеле пригласили бадхеном на свадьбу. Молодожены, родители невесты и Гершеле ехали на большой нарядной подводе. Жених был не из местных, но из знаменитого до седьмого колена рода (надо сказать, что в те времена знаменитость определялась не доходами, а ученостью). Однако, не в пример предкам, сам юноша был дурак непроходимый. Гершеле огорчился за невесту, но до поры молчал. Вдруг у подводы сломалось дышло. Возница отправился в лес, искать жердину и долго не возвращался. Отец невесты набросился на возницу: «Так далеко ты ходил искать дышло?» «А почему бы нет? — вмешался Гершеле. — Вы же издалека привезли дубину!» — и показал на жениха.

На судьбу Острополера похожа и судьба другого бадхена — Эльякума Цунзера (1835, Вильна — 1913, Нью-Йорк): так же, как и Гершеле, он вынужден был бросить учебу (иешиву), оставшись без отца, и пойти в ученики позументщика. Видимо, и в данном случае наличествовал непокорный нрав, так как, поссорившись с хозяином, Эльякум ушел «в люди». В 17 лет он написал свою первую песню («Сион, исполненный красы»), а к двадцати годам уже пел с хазаном в синагоге Бобруйска. Нанявшись в домашние учителя в деревне, Цунзер угодил в армию: вместо платы хозяин сам подзаработал 25 рублей, продав беспаспортного бродягу «ловцам» рекрутов. К счастью, грянула реформа Александра II, и, отбыв несколько недель в казарме и написав песню «Ди пойманес» («Пойманные»), Эльякум вновь оказался на свободе.

Дальше его судьба складывалась куда спокойнее, чем у Острополера: он стал профессиональным бадхеном, написал множество песен и был зван на самые богатые свадьбы, получая по 100 рублей за вечер.

Слава Бадхена (такой псевдоним взял себе Цунзер) росла, его палестинофильские песни сыграли немалую роль в распространении сионистских настроений, он стал народным певцом. В 1889 году его пригласили выступить в США — и больше Эльякум Цунзер в Россию не возвращался.

А бадхен махт алемен
фрейлех ун алейн из ер уметик.
Бадхен всех делает веселыми,
а сам он грустный.

(0)

Цунзер считается до сих пор непревзойденным автором еврейских песен в народном стиле.

Сегодня уже немногие знают, по какому сценарию должно идти свадебное веселье. Бадхен — распорядитель свадьбы, тончайший знаток всех ритуалов: не спутает время, когда надо петь песнь расставания невесты с девичьей жизнью («Баз эцн ди калэ»), со временем, когда надо петь и кричать «Мазлтов!». Сначала он должен у всех вызвать слезы: «Ай, какая невеста! Какая она хорошая! И вот такую мы отдаем в чужую семью». Родители сидят, заливаются в четыре струи. А потом бадхен меняет интонацию: «Какие хорошие он и она! Какая радость ждет молодых!» Все начинали смеяться, шли шутки и прибаутки, начиналось веселье.

Свадебная церемония в прошлом веке ассимилировалась вместе с евреями. Но остались песни, остались в памяти народной и даже в рукописях сценарии еврейской свадьбы, остались имена известных бадхенов: Гирша-Лейба Готлиба из Маромореша, Мотьки Хабада из Вильно, Иешаягу Флейтзингера (деда композитора М. Гнесина), «певца-флейты», как его звали в народе.

И осталось уважительное отношение к свадебным шутам: «Вон идет навстречу Хаим-шут... Известно, что помещик из деревни Тевке никогда не принимает решения, пока не обсудит все с Хаимом-Ицхаком. Тогда откуда же прозвище «шут»?... Дед этого человека был мудрец и цадик. Целыми днями он сидел над книгой, строго выполняя каждую мицву. Но одну мицву он любил особенно — веселить на свадьбе жениха и невесту... Когда он входил в комнату, прекращали звенеть вилки, застывали в воздухе поднятые рюмки. Потому что знали уже: цадик сейчас будет петь... А когда начинал плясать, то казалось, стены дрожат от веселья... Он передал эту мицву своему внуку, объяснив ее скрытый смысл и научив, как делать, чтобы еврейское веселье шло сверху, а не снизу, из головы, а не из живота. Хаим-Ицхак выполнял ее с таким же усердием, поэтому и заработал свое прозвище»¹.

Вот такая «перевернутая» символика еврейского карнавального веселья.

А бадхены есть и сейчас: на весь Израиль известен Исроэль Клячкин — вечером он свадебный шут, а днем — служитель хевра-кадиша. Видно, в этом и состоит мудрость — уметь и веселиться, и достойно относиться к смерти.

Добавить комментарий

Добавление комментария

Поля, отмеченные * , заполнять обязательно * Подписать сообщение как  Имя  без пароля (гостевой вход)  Ник  Пароль  Войти?        Зарегистрироваться  Забыли пароль? * Текст  Показать подсказку по форматированию текста