БС"Д
Войти
Чтобы войти, сначала зарегистрируйтесь.
Главная > Мигдаль Times > №44 > Еврейская душа
В номере №44

Чтобы ставить отрицательные оценки, нужно зарегистрироваться
0
Интересно, хорошо написано

Еврейская душа
Николай Пружанский

Публикуется в сокращении

(Окончание, начало в № 43)

IV.

ИзменитьУбрать
(0)

Семен Яковлевич в финансах ничего не смыслил, и когда Пинхес развивал перед ним свой проект, то он слушал молча. Но когда Пинхес начал выходить из чисто финансовой сферы и заглядывать в другие области, высказывать те или другие гениальные соображения, то Семен Яковлевич сразу увидел, с кем имеет дело, и когда гость заходил очень далеко, то со снисходительной улыбкой стал ему возражать. Когда же разговор коснулся искусства, той области, в которой Семен Яковлевич считал себя компетентным, и Пинхес стал там держаться как у себя дома, то художника это стало немного задевать, и от времени до времени он стал ему серьезно возражать.

— Нет никакого искусства! — кричал Пинхес, немилосердно гримасничая и жестикулируя. — Все это вздор. Все это «они» выдумали...

— Как нет искусства, — встал со своего места Семен Яковлевич.

— Ты, Пинхес, вздор говоришь. Ты никогда искусства и в глаза не видел и поэтому думаешь, что его нет. Я тебе могу его показать.

— Пхе, — пожал Пинхес плечами, — что ты мне покажешь. Что ты можешь мне показать! Ты мне покажешь нарисованную барыню или нарисованную корову. Велика важность! В «Ниве» таких штук сколько угодно. Но ты мне скажи, для чего это? С какой стати я буду смотреть на твою нарисованную барыню, когда я выйду на улицу и увижу сколько угодно настоящих барынь, а не нарисованных.

— Видишь ли, — стал ему объяснять Семен Яковлевич, — дело, собственно, не в барыне или в барине.

— А в чем же? — встрепенулся Пинхес.

— В том, что барыня или барин думает или чувствует. Задача художника заключается в том, что если он нарисует тебе человека, то чтобы ты мог знать, что этот человек думает, чувствует...

— А для чего мне знать, что какой-нибудь дурак думает или чувствует? Мало ли какие глупые мысли, чувства дураку или дуре приходят в голову? — поставил вопрос Пинхес.

— Вот именно задача художника в этом и заключается, — стал объяснять Семен Яковлевич. — Задача художника заключается в том, чтобы мысли и чувства, которые мы видим в его произведениях, были не глупы и не пошлы.

— Ты хочешь сказать, — перебил его Пинхес, — что в человеке, которого ты нарисуешь, для меня должен быть какой-нибудь мусер (нравоучение)?

— Если хочешь, да, — улыбнулся Семен Яковлевич.

ИзменитьУбрать
(0)

— Что ж, это имеет смысл. Это я понимаю. Твой нарисованный человек будет своего рода мотель (басня). Но, скажи на милость, я вот видел в «Ниве» одну твою такую картину. Недалеко от деревни стоят деревенские парни с гармониками и играют, а возле них девки танцуют. Какой такой мусер я могу вывести из этой картины?

— Видишь ли, не всегда же ты в жизни думаешь о нравственном усовершенствовании. Тебе иногда хочется узнать то, чего ты еще не знаешь. Тебе ведь любопытно узнать, как живут другие люди, как они печалятся. Вот эти деревенские парни и девки и показывают тебе, как они веселятся.

— Так, — задумчиво произнес Пинхес. — Ну, хорошо. Это я тоже понимаю. Но, скажи на милость, откуда же ты знаешь, как веселятся деревенские парни и девки?

— Я видел.

— Что же ты видел? Ты видел, как танцуют деревенские парни и девки?

— Ну да.

— Но откуда же ты можешь знать, что они во время танцев думают и чувствуют? Ведь ты никогда деревенским парнем и девкой не был? Ты понимаешь, о чем я тебя спрашиваю? Ведь для того, чтобы знать радости и печали, недостаточно их видеть издали?

— Я художник. Я это чувствую, угадываю. Без этого умения чувствовать за других, угадывать мысли и чувства другого человека нельзя быть художником.

— Значит, вся штука не в деревенских парнях и девках, а в тебе самом, в твоих чувствах?

— Само собою. А то как же иначе?

Пинхес пристально посмотрел на Семена Яковлевича, чуть заметно улыбнулся и проговорил:

— Отлично. С Б-жьей помощью мы тебя сейчас прижмем к стене. А можешь ты мне показать, как ты чувствуешь?

— Как это? — не понял его Семен Яковлевич.

— Понимаешь, есть у тебя какие-нибудь твои картины?

— Есть, конечно.

— Так покажи мне их.

Семен Яковлевич повел его в заднюю комнату, которая служила ему мастерской, и стал ему показывать свои работы. Пинхес все это внимательно рассмотрел, а когда попадалось что-нибудь непонятное по сюжету, то спрашивал у Семена Яковлевича объяснения. Когда Пинхес кончил осмотр, то молча уставился на Семена Яковлевича своими большими, черными, лихорадочно горящими глазами, как бы ожидая, чтобы тот начал разговор.

— Ну, что? — после продолжительной паузы начал Семен Яковлевич.

— А ты не рассердишься? — предложил Пинхес вопрос.

— Чудак, за что же сердиться? — добродушно улыбнулся художник.

— Ну, все-таки. Ты же человек знаменитый. О тебе пишут в газетах. Печатают твои портреты. А ведь я — что. У меня только голова на плечах и больше ничего. И вдруг я тебе скажу нечто такое, что тебе не понравится.

— Говори, не бойся, — улыбнулся Семен Яковлевич.

— Ну, хорошо. Так вот что я тебе скажу, что ты, хотя человек и знаменитый, но большой дурак. Сам ты дурак, и дураки все те, которые тебя хвалят и превозносят.

— Почему же? — так же добродушно улыбнулся Семен Яковлевич.

— Да как же. Сам же ты говоришь, что в тебе главное — это душа, а во всем том, что ты мне показывал, нет твоей души. Понимаешь, нет твоей настоящей, еврейской души.

— А ты полагаешь, что еврейская душа — это какая-то особенная, что она с пейсами, в длинной капоте? — насмешливо спросил Семен Яковлевич.

— А ты думаешь, что нет? — так же насмешливо уставился Пинхес глазами на художника. — Ты полагаешь, что еврейскую душу до статочно свести в парикмахерскую, подстричь, обрить, одеть в рыночный короткий сюртук — и аминь, с нею уж все покончено? Нет, брат, с еврейскою душой так нельзя. Еврейская душа за свое уродство, насилие над собою страшно мстит; она делается мелкой, ничтожной, теряет всю свою глубь, ширь, оригинальность. Она делается не человеческой душой, а шаблонной, фабричного производства душонкой. Для того, чтобы еврейская душа могла проявиться во всей своей силе, мощи, ее нужно освободить от искусственных цепей, которые евреи сами на себя налагают. Нужно дать этой душе простор, свободу и возможность проявиться во всей своей силе. Ты шутишь с еврейской душою. Ты полагаешь, что еврейская душа — это игрушка! Еврейская душа — это еврейский Б-г, еврейская история, еврейские муки и страдания, которые они перенесли... Ты думаешь, что в твоей душе ничего не осталось из всего того, что наши предки слышали от пророков, что они видели в Храме, при его разрушении — ты глубоко ошибаешься... Все это там есть, сохранилось, оно только глубоко зарыто, завалено разным хламом... Нужно уметь встряхнуться, сбросить с души весь тот никуда негодный хлам и вызвать на свет Б-жий настоящую еврейскую душу. Понимаешь, настоящую еврейскую душу, ту, которая выстрадала Б-га, вопреки всему миру принесла его на своих плечах, укрепила на земле Его трон... Когда ты это сделаешь, вызовешь свою настоящую еврейскую душу, дашь ей простор, освободишь ее от цепей, которые ты сам на нее налагаешь — тогда ты сам увидишь, насколько все то, что ты теперь делаешь, мелко, ничтожно в сравнении с тем, что ты можешь сделать. Тогда ты сам увидишь, что смешно, нелепо, преступно тратить время, труд на то, чтобы изображать барышень, делающих кавалерам глазки, в то время, как перед тобой целый новый мир, мир глубоких идей; величайших человеческих страданий, мир, с которым ты кровно, нераздельно связан, в котором ты можешь найти такие мотивы, моменты, краски, которые действительно потрясут душу зрителя... Талмуд сказал: то, что не исходит из сердца, не может войти в сердце, это уже будет не исходящее из твоего сердца, это будет само твое сердце. Это будет кровь твоего сердца, каждая капля которого будет жечь сердца людей... Ты меня понял? — и Пинхес уставился на Семена Яковлевича своими лихорадочно горящими глазами. Семен Яковлевич, заметно сильно взволнованный, ничего не сказал, а только быстро заходил по комнате.

— Ты понимаешь? — после краткой паузы стал продолжать Пинхес, — ведь вы, стоящие на виду евреи, не то, что мы, темные, заурядные евреи, на которых никто не обращает внимания. Но вы, передовые евреи, пишущие, рисующие и вообще делающие что-нибудь такое, что имеет значение не для одних только евреев, должны помнить, что на вас обращены взоры всего еврейского народа, что вы — единственная его надежда. Ты вот думаешь, что ты свой, что твой талант, слава — это твоя собственность, которой ты можешь распорядиться по собственному усмотрению — ошибаешься. Ты наш, мы все гордимся тобою и имеем право требовать, чтобы ты достойным образом проявил свою еврейскую душу, которую ты получил от своего народа. Твоя душа не так легко досталась твоему народу. Сколько ему пришлось выстрадать, перенести, прежде чем он выработал твою душу. И вдруг ты душу отдаешь такому вздору, как барышня, делающая глазки кавалеру, или какой-то киевской ведьме... Стыдно, Шимеле, стыдно!

ИзменитьУбрать
(0)

Семен Яковлевич выбежал из комнаты, заперся на ключ в кабинете и весь вечер уже больше не показывался.

И после этого разговора с Семеном Яковлевичем заметно произошла целая перемена. Все время он находился как в лихорадке, и с утра до вечера сидел запершись в своей мастерской и работал. В свою мастерскую он никого не пускал, а когда его спрашивали, что он пишет, то лаконически отвечал: увидите. И когда после этого на выставке появилась картина Семена Яковлевича, она произвела настоящий фурор. Это была сама жизнь, жизнь не шаблонная, деланная, выдуманная, а трепещущая, чувствующая, думающая, в которой каждый штрих глубоко врезывался в душу зрителя.

Содержание картины было очень простое.

Был изображен ешибот во время чтения лекции главой иешивы. В молитвенном доме на биме стоял величественный старик. Вокруг стен за длинными столами, на которых были разложены фолианты, сидели юноши. Лица юношей оживлены, глаза их горят, на губах некоторых из них играет улыбка. Остроумное объяснение темного места в Талмуде, которое они только что выслушали, им, по-видимому, доставило большое удовольствие. Но вот за одним столом поднялся один красивый юноша и хочет что-то такое возразить учителю. И голова величественного старика, также и головы всех слушателей поворачиваются в сторону юноши. На лицах видно не то недоумение — какое тут, дескать, может быть возражение, не то любопытство, а то и злорадство — и достанется же, мол, тебе, выскочке, за твою смелость. И на всех этих разнообразных, характерных, выразительных физиономиях видна была такая масса самых разнообразных ощущений, такая игра чувств, что, глядя на них, зритель не мог оторвать от них своего взгляда. И картина производила сильное впечатление не только на евреев, но и на людей, совершенно чуждых еврейской жизни. Об этой картине сразу заговорила серьезная художественная критика, и заговорила она не в шаблонном, снисходительном тоне, а с истинным восторгом.

Семен Яковлевич и сам был очень доволен своей картиной. Вот это уже настоящее творчество, говорил он про нее, это уже не мастеровщина. Тут жизнь, потому что тут душа есть. Тут душа не деланная, не сфабрикованная из разных суррогатов, а настоящая, живая еврейская. В этой картине он нашел то, чего ему всегда недоставало, что он постоянно искал и не находил. Он в ней обрел самого себя...

Рис. Т. Устиновой


Добавление комментария
Поля, отмеченные * , заполнять обязательно
Подписать сообщение как


      Зарегистрироваться  Забыли пароль?
* Текст
 Показать подсказку по форматированию текста
  
Главная > Мигдаль Times > №44 > Еврейская душа
  Замечания/предложения
по работе сайта


2024-03-29 12:52:45
// Powered by Migdal website kernel
Вебмастер живет по адресу webmaster@migdal.org.ua

Сайт создан и поддерживается Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра «Мигдаль» .

Адрес: г. Одесса, ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.: (+38 048) 770-18-69, (+38 048) 770-18-61.

Председатель правления центра «Мигдаль»Кира Верховская .


Jerusalem Anthologia Всемирный клуб одесситов Еженедельник "Секрет"