Виктория Райхер с 1990 года живет в Израиле. Окончила Иерусалимский Университет и Университет Лесли, работает психотерапевтом. Пишет прозу и песни на свои и чужие стихи, вышел диск «Полет шмеля». В 2003 г. стала дважды лауреатом Всеизраильского конкурса литераторов. Участник заключительного концерта «Дуговки-13». В сентябре 2003 г. участвовала в фестивале «Песнь о Земле» в Ткоа. Любимые авторы: Михаил Щербаков, Юрий Лорес и Юлий Ким.
Долгий вечер дороги домой начался странно. Под проливным дождем я стояла на тремпиаде... Нет, не так. Я стояла на развилке, где ловятся попутки в наше поселение, под проливным дождем... Нет, опять не так. Стоя на тремпиаде под проливным дождем, где ловятся попутки в наше поселение... Фу. Проливной дождь и я стояли на тремпиаде? Тремпиада стояла между мной и проливным дождем? Мы с тремпиадой переживали дождь? О. Да.
Мы с тремпиадой переживали дождь. Тремпиада – это такая бетонная коробочка типа российских автобусных остановок, вот она и была моей соседкой в переживании дождя. Дождь был сильный и радостный, он весело лупил по моей капюшонной голове, по бетонным стенкам коробочки тремпиады и по черному мокрому асфальту вокруг. Этот черный блестящий асфальт был везде: под ногами, над головой (только истыканный звездочками, а так – такой же), по бокам в виде мокрых же стенок моего капюшона. Дождь был явным оптимистом, но мы с тремпиадой правда очень переживали – нам было темно, холодно и неуютно. Переживали мы каждая по-своему: я натянула капюшон чуть ли не на нос и съежилась в позу «эмбрион на ножке», а тремпиада размокла и потекла. По ее серым стенкам капало, а с того, что раньше было потолком, просто лило. Я поежилась и вышла на открытый воздух. «Предательница», – простуженно сказала тремпиада. «Сама такая», – сказала я. – «Ты бетонная, а я живая, мне дышать надо, я не умею под водой. На открытом воздухе хоть весело – вон, смотри, человек идет».
Человек действительно шел. Человек оказался молодым, причем весьма – с виду лет восемнадцати, тоже мокрый и тоже радостный, как дождь. Человека просто распирало от всего сразу: от свежего и сильного дождя, от радости жизни как таковой, к тому же – от присутствия живой души на тремпиаде. Человек восторженно изучил пушистыми от мокрых ресниц глазами мою размокшую персону и радостно, с полуоборота, начал ко мне клеиться. Боюсь, что в темноте и мелькании дождя он просто не разглядел, что имеет дело не с миниатюрной ровесницей (я была ему, кажется, где-то до подмышек), а с – ну, пусть не солидной и не очень уж взрослой, но дамой. Дамой, дамой, дамой, я сказала!
В иврите не существует обращения на «вы» – это придает эдакую нагловатую фамильярность любому диалогу – и не всегда понятно, идет она от стиля языка или от сути разговора. «А откуда ты едешь? а ты в какой школе учишься? а тебе не холодно? а ты часто так поздно? а ты не боишься одна? а где ты живешь?» – спрашивал меня молодой до неприличия человек и подмигивал. «Как, там же, где и я, в том же поселении, и я до сих пор тебя не знаю? Как я мог тебя не знать, я всех у нас знаю, я бы обязательно тебя запомнил, если бы хоть раз увидел, ты, наверное, недавно у нас живешь?»
Ох уж эти дети поселенцев, уроженцы Иудейских гор, всю территорию вокруг считающие лично своей и всех людей – соседями, ох уж эти местные наши дети, поселению двадцать лет, и самым старшим из его уроженцев – девятнадцать, эти всеобщие любимцы, вечно улыбающиеся, ходящие из одного дома в другой дом, как в детстве – с одних колен на другие колени, знающие всех и вся, прижимающиеся к чужим, как к своим, ибо свои – все... Как мне объяснить тебе, веселый мальчик, что для меня нормально – жить в одном месте семь лет и до сих пор не знать всех соседей в округе пяти километров, что я уже очень давно не учусь в школе, что я – такая вся из себя взрослая и солидная, что я тебе, если не в матери, то уж, по крайней мере, в тети...
Ничего этого я объяснять не стала. Проливной дождь уютно заглушал все мои ответы, впрочем, они никому не были нужны. У мальчика оказался – о чудо! – зонт, и вот уже мы стояли под ним, как два гнома под грибом, и он учил меня распознавать приближающиеся автомобили: «вот видишь, та машина – арабская, у нее одна фара горит тускло, и эта – тоже арабская, у нее мотор шумит очень с натугой, ты понимаешь, о чем я? у наших моторы так не шумят, никогда не садись в машину с таким мотором, даже если она случайно и не арабская, все равно ей до поселения не доехать, встанет где-нибудь по дороге, у нас же горы, никогда не садись в такую, ты поняла?» Я кивала. Поток вопросов и сведений не иссякал, глаза глядели на меня все так же восторженно, юноша явно радовался случаю покрасоваться перед понравившейся старшеклассницей.
В какой-то момент подъехала неарабская машина, в ней обнаружились четверо бородатых религиозных людей, все – довольно объемные и все, как один – друзья моего нового приятеля. Он тут же полез к ним здороваться и весело целовался со всеми ними по скоростному методу, потом по тому же скоростному методу впихнул меня пятой в их машину, махнул нам всем рукой, давая, видимо, «добро» на выезд, и скрылся под дождем. Последними его ко мне обращенными словами были «еще встретимся, не пропадай!!». Я искренне понадеялась, что «еще» мы, если и встретимся, то снова в темноте. Нет, я не считаю себя старой грымзой, но то, что мне не восемнадцать лет, все-таки некоторым образом очевидно. «Пока-пока», – благодарно махнула я рукой и втянула живот: в машине было тесно.
На заднем сидении рядом со мной разместились двое дородных бородатых товарищей, оба, слава Б-гу, сухие, и оба стоически согласившиеся потеснить свои бока ради явочным порядком доставшейся им дамы. Первый из них, при ближайшем рассмотрении, оказался моим хорошим знакомым Леней, а второй – одним из наших местных канторов, то есть певцов в синагоге. Кантор был спокоен и расслаблен, что выражалось у него в готовности громко петь. Я так понимаю, что он относится к категории людей, которые поют, как дышат: всегда. Водитель и прочие товарищи не только не возражали, но, напротив, всячески певца подбадривали. Пел кантор так называемые напевы – берутся три-четыре строчки текста, кладутся на протяжную молитвенную мелодию и склоняются туда-сюда с вариациями, втягивая и поющего, и слушателей почти в транс. Напевы есть разные, и более мелодичные на мой все-таки в России выросший слух, и менее. На этот раз мне повезло.
Кантор в машине пел что-то незнакомое, почти печальное, но с нотой надежды. «Страдай, душа моя, страдай, – пел он, – страдай, ты далеко от дома, но ты найдешь дорогу к небесам. Страдай, душа моя, страдай, и получишь ты сполна за работу свою. Страдай, душа моя, страдай».
Косые струи дождя били в неплотно закрытое окно и обдавали меня щекотными брызгами. Сидящий вплотную ко мне общительный Леня (мы с ним были сплетены в классическую позу «как честный человек, я должен был жениться») начал наговаривать на мое тесно прижатое к нему ухо что-то из своей жизни, интересное, но бессвязное. Шум дождя с одной стороны и бесконечный напев с другой почти перекрывали его речи, поэтому смысл в них вел себя подобно огоньку-обманке на болоте: то вспыхнет, то исчезнет. «Страдай, душа моя, страдай», – пел кантор, а я слушала Леню, как иногда слушают музыку, не пытаясь поймать общий смысл, а наслаждаясь отдельными мелодическими ходами.
«…и стал мой дядя болеть после этого взрыва, а больничный ему не дали, чтобы не было нигде записано, что была такая травма на заводе, он просто получал зарплату и лежал дома, у него начались дикие боли, он даже разговаривать перестал...»
«...страдай, душа моя, страдай... страдай далеко от дома, но ты найдешь дорогу к небесам... дорогу найдешь и получишь сполна...» – «…и тогда мой дядя попросил своего знакомого, который служил во время войны с этим генералом, обратиться к генералу и попросить его лично. А генерал, это знакомый еще с войны помнил, любит бренди. Представляешь себе – в Москве, в то время – бренди! Где, откуда? Но дядя подключил свою родственницу, она работала заместителем директора какого-то ресторана, она бы и директором работала, но не была членом партии, поэтому – замдиректора только, она и в Израиль уезжала с этой должности...»
«...далеко от дома, далеко от Б-га твоего, далеко от радости, но будет день...»
«…а генерал ему только руками разводит: нет, говорит, мест у нас в больнице, нет и быть не может, потому что твой родственник – не военный, а мы и военных не всех кладем, нет у нас мест! Но тут он вынимает эту бутылку бренди, ты можешь себе представить – в Москве, тогда, бренди! – этого даже генерал достать не мог, он только руками развел: "ах!", оценил он это, генерал, и что тот помнит – сколько лет ведь прошло с войны, когда они...»
«...тяжело, тяжело тебе, душа моя, тяжело, но будет день, и ты придешь домой, ты обретешь радость, воздастся тебе сполна за работу твою, душа моя...»
«…и вот после этой операции, а таких операций в мире на тот момент было сделано двенадцать, а в Союзе – всего шесть, дядина была шестая, и говорить он снова начал, и даже пришел к нам домой перевоспитывать меня, что я сионист, а это нехорошо, с ним в палате там один араб из Палестины лежал, военный, по обмену, можешь себе представить, и этот араб ему наговорил, что сионисты – они все...»
«...страдай, душа моя, страдай, ты найдешь и вспомнишь, откуда ведут дороги твои и куда, где тебя ждут, куда ты идешь...»
«…а потом дядя уезжал в Германию, он к сыну уезжал, у него сын женился там, и жена потянула туда, к сыну, а дядя ехать не хотел, он хотел ко мне, к сионисту, в Израиль, но тетя не пустила, и уехали они в Германию оба, а дядя все плакал и повторял...»
«...найдешь дорогу твою к небесам, и обретешь радость, но пока...»
«…и они приезжали в гости с тетей в прошлом году, так дядя все удивлялся, что мой папа машину моет возле дома, говорит, у нас в Германии можно только в отведенных для этого местах, вообще ему в Израиле понравилось ужасно, он все хочет сюда приехать насовсем, но куда он поедет, у него же сын и внучек уже там растет, внучка же не бросишь, правда?» «Спасибо, Ленька», – сказала я искренне, выходя из машины. «Да за что, – удивился Леня, – ты приходи ко мне в гости, на подольше приходи, я тебе еще не такое расскажу». «Ага, – ответила я, – приду, только ты тогда уже и кантора зови, чтобы пел, я не могу без музыкального сопровождения, и чтобы снова дождь, непременно дождь чтоб шуршал и звенел». «Да что тебе, дождя мало, посмотри, сколько его еще осталось». «Да, действительно, а у меня нет зонтика, ну ладно, я побежала, не надо меня провожать, ничего страшного, у тебя же тоже нет зонтика, я все равно уже вся мокрая, пока!»
Дома сразу яркие следы на бледном полу, и Дима, качая головой, снимает с меня вялотекущее пальто и спрашивает: «Чего ты такая веселая?» «Ты бы лучше спросил, чего я такая мокрая». «Да я же вижу, что дождь, тебе же холодно, пойдем, я тебя согрею, давай сделаю быстро чаю горячего, бери кота и лезь под плед, да над чем ты все смеешься?»
Согрею, чай, кот, плед. Страдай, душа моя, страдай, – но будет день, и ты найдешь дорогу, и ты придешь домой, и воздастся тебе сполна за работу твою. Сполна.
2003г.
Рис. Алексея Коциевского
Источник: http://www.rjews.net/
Замечания/предложения
Сайт создан и поддерживается
Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра
«Мигдаль»
.
Адрес:
г. Одесса,
ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.:
(+38 048) 770-18-69,
(+38 048) 770-18-61.
Председатель правления центра
«Мигдаль» —
Кира Верховская
.
