№122

Мигдаль Times №122

Университант и лирофизик

Анна МИСЮК

Детство и юность Константина Абрамовича (р.1945 г.) прошли в Свердловске, затем – Москва, особый «закрытый» уголок элитарного научного мира – Курчатовский институт. Потомственный физик, третий в династии, ведь родной дядя – «сам» Исаак Кикоин, один из родителей советского атомного термоядерного проекта, отец – физик-экспериментатор, профессор Уральского университета, автор учебников «Физика-9» и «Физика-10».
Впрочем, перечисление заслуг братьев Кикоинов могло бы занять не одну страницу. Это легко проверить, заглянув к реб Гуглу. На фамилию Кикоин вам предложат четверть миллиона ссылок. Их, конечно, все просмотреть невозможно, но можно заметить, что с учебниками и решебниками, с описаниями физических эффектов, экспериментов и методов обогащения урана соперничают поэтические строки. У «лирофизика» Константина Кикоина в Израиле в издательстве «Филобиблон» уже вышли несколько поэтических книг, а еще больше стихов рассыпано по журналам и сайтам.
Начнем историю этой необычной семьи с необычной... фамилии.
История пророка Ионы волнует воображение тысячелетиями: Иона, проглоченный чудовищной рыбой, а затем благополучно спасенный; Иона, для которого выросло эфемерное растение, укрывшее его своей тенью от безжалостного солнца пустыни... Тревожащие души и укрепляющие надежду образы.
Около полутора столетий назад в еврейском местечке на западной границе Российской империи сведущий в Торе еврей (возможно, глава еще молодой семьи) выбрал фамильным именем слово, лишь единожды упомянутое в ТАНАХе – «кикоин» – то самое, дарованное Всевышним во спасение Ионе растение.
Из комментариев известного востоковеда И.М. Дьяконова к переводу «Книги Ионы», опубликованному им в серии «БВЛ»: «А Г-сподь устроил так, что выросла тыква, которая поднялась выше Ионы, чтобы тень над его головой остудила его недовольство». “Древнееврейск. кикаион – либо клещевина (касторовый куст), либо вид быстрорастущей тыквы с вьющимся стеблем”».
Не то тыква, не то клещевина – так по-разному переводится на русский язык чудесный образ, заменивший для семьи обычную, германскую практичную фамилию Шмидт. Что могла означать эта перемена? История этой перемены имени сохранилась в памяти шести поколений потомков. Может быть, эта смена фамилии означала смену судьбы, ремесла на ученость, деловой практики – на толкование текстов и образов?
Потомки могли думать и, наверное, думали по-разному, а предку, конечно, ни в снах, ни в грезах и привидеться не могло, что это загадочное слово станет одним из символов советской физики… Династия Кикоинов проложила в 20 веке путь от советского атомного проекта до Тель-Авивского университета. Сотни тысяч школьников в СССР учили физику по учебникам Исаака и Абрама Кикоинов, студенты по их же учебнику изучали «Молекулярную физику», талантливые и любознательные всех возрастов зачитывались кикоинским журналом «Квант», приоткрывающим мир естественнонаучных законов мироздания. Физика владела умами 20 века. Физика – основа его величайших технических свершений, среди которых – и создание оружия массового уничтожения, и выход в космос.
Но, может быть, как раз самим физикам открывается, что пределы мира и человека физическими законами не исчерпываются. Масштабы личности каждого из физиков Кикоинов превосходили их профессию.

Исаак Константинович (Кушелевич) Кикоин (1908-1984) стал доктором физико-математических наук, когда ему еще и тридцати не исполнилось, затем он возглавил одно из направлений атомного проекта (методы обогащения урана), потом он стал руководителем Института молекулярной физики, профессором и завкафедрой МИФИ (Московский инженерно-физический институт), академиком. Он обладатель целой коллекции Сталинских премий и орденов Ленина. Но те, кто вспоминает ученого, говорят еще вот о чем: он был инициатором и покровителем веселого праздника – Дня физика, организатором костюмированных шествий, ценителем «капустников», для которых нередко сам подбрасывал идеи, при нем появились кукольные представления, где политические деятели в виде забавных кукол (деятели, конечно, изображались только зарубежные) вели сатирические диалоги.

Такие вольности в Советском Союзе позволялись только физикам, на которых базировалась военная мощь страны… Но за Исааком Кикоином числились еще вольности, которые и не всякому физику дозволялись: он владел ивритом и не скрывал этого, отмечал еврейские праздники, демонстрировал свое знание Торы и Талмуда, глубоко интересовался кумранскими находками и занимался интерпретацией рукописей Кумрана.
Еще дальше этим путем пошел младший брат – Абрам Кикоин (1914-1999).
Абрам Константинович ушел из большой науки, возможно, не совсем по своей воле. Когда-то молодой физик-экспериментатор привлек к себе «внимание» органов, и из этого внимания госбезопасность хотела свить петлю не только для младшего, но и для старшего брата, чтобы держать «атомщика» на коротком поводке. Трудно сейчас размотать этот узелок, да и не нужно. Главное, что аресты не состоялись, все остались на свободе, но Абрам Кикоин сосредоточился больше на педагогической деятельности, совмещая ее с руководством лабораторией в Сверд­ловском институте физики металлов, руководством Свердловской федерацией альпинизма, а в последние десятилетия жизни – еще и с углубленными занятиями еврейской историей и традицией и переводами на русский язык с идиша и иврита. Он переводил идишистских поэтов, а за новый перевод пьесы С. Ан-ского «Дибук» получил премию «Джойнта».
Его учениками были и школьники, и студенты-физики, и… горные стрелки, которых он обучал на Тянь-Шане в военные годы, и альпинисты, и еврейство Урала и Западной Сибири. Он стал наставником возродившейся в постсоветские времена общины. Его сын Константин, профессор физики (а как же!) и поэт (еще бы!), совершивший алию в 1997 году, привез в Израиль талит, «Махзор» и тфиллин, унаследованные от отца и деда.

Пейзаж с романтическим поэтом

«У Кикоина – нажитое странствиями, начитанное жизнью, пропитанное собственным опытом, питерской осенью, израильской просинью, серьезной физикой, цельною лирикой – пронзительно сплетается в озвученных значках стихов». (Михаил Юдсон)

Из интервью Конс­тан­ти­на Кикоина
«Часть жизни, проведенная при советской власти и среди ее обломков, столь длинна, что ее можно измерять в столетиях – я прожил в Российской федерации полвека и еще один год. Оглядываясь назад, могу сказать, что мне в той жизни везло больше, чем многим лицам некоренных национальностей. Во-первых, я прожил свою жизнь в том же социальном слое, где и был произведен на свет – по обеим линиям абсолютное большинство близких родственников в последних двух-трех поколениях составляли учителя и ученые. И сам я стал "человеком кампуса" – работал в научном заповеднике на краю Москвы – в "Курчатовском институте". Институт был весьма режимным, в нем в свое время была спроектирована атомная бомба. Но к моему времени атом уже успел стать относительно мирным, и под этой крышей можно было заниматься фундаментальной наукой в свое удовольствие среди братьев по разуму. Во-вторых, в Свердловске, где я провел детство и окончил университет, по каким-то причинам уровень антисемитизма был сильно ниже, чем в среднем по стране, и школьным комплексом еврея-очкарика меня не отяготили, несмотря на вызывающее отчество "Абрамыч". Да и во дворе у нас за очки не били, а уважали, как на зоне, если ты умел складно врать и пересказывать прочитанные книги. К тому же, лучшие взрослые, которых мне доводилось встречать в детстве, почему-то тоже были сплошь евреи, хотя никакого специального отбора не велось. Так что я с детства знал, что еврей – это хорошо, и последующий отрицательный опыт взрослой московской жизни это убеждение не поколебал».
«В нашем институте, основанном ленинградцами, учениками отца советской физики Абрама Федоровича Иоффе, советская власть и партийное руководство не сильно докучали ученым (конечно, если человек не пытался строить карьеру и выбиваться в начальники над кем- или чем-нибудь). Не имея иллюзий насчет "реального социализма", я с самого начала постановил для себя, что старший научный сотрудник и доктор наук – это тот потолок, пробивать который не нужно, и потому в тараканьих ристалищах не участвовал. В олимовский омут тоже нырнул не сразу, а сначала поездил сюда в командировки/рекогно­сцировки. В том, что эта страна – моя, убедился в первую же минуту пребывания на израильской земле, выйдя из самолета, глотнув местного воздуха и поглядев на стенку уютного первого терминала БГА, облицованную иерусалимским камнем, осененную жидкой пальмовой тенью и украшенную надписью "книса". Из всех возможных вариантов научной карьеры реализовался средний – профессию удалось сохранить, хотя вместо университетского "квиюта" пришлось удовольствоваться позицией в рамках программы КАМЕА – тоже вроде бы профессорской, но при министерстве абсорбции. Без университетских бонусов, но зато и без обязанности заседать в комиссиях и комитетах».

«Живя в советской Москве, я не пытался обрести статус профессионального поэта ровно по тем же причинам, что не строил научной карьеры. Зная цену, которую придется заплатить за журнальные публикации, не говоря уже об отдельной книжке, я решил, что оно того не стоит, и сам процесс сочинения стихов есть достаточная награда. Этой сладкой отравы я отведал в ту же осень, когда поступил на физфак – первые стихи случились в университетской читалке на первом курсе. Да и здесь в Израиле я не собирался предавать свои опусы тиснению – просто в силу почти сорокалетней привычки сочинял для себя. Но однажды все-таки поддался искушению поучаствовать в конкурсе, посвященном 300-летию любимого города – Питера, и, к своему изумлению, выиграл его. Стишок из конкурсного комплекта был напечатан в «Вес­тях»¹, его прочла одна знакомая, чье имя хранится в моей внутренней редакции. Она же донесла этот текст до Лени Юниверга, и участь моя была решена. Мы с ним скорешились, тем более, что тут же выяснилось, что мы одногодки и оба провели лучшую часть жизни в «Ленинке» насупротив Кремлевской стены. И вот уже лет пять мы работаем вместе ко взаимному удовольствию. Полезных связей в нынешней литературной России я не имею никаких, если не считать стихии общедоступного сайта Stihi.ru, так что приходится обходиться без метрополии. Может, оно и к лучшему».

«Конфликта между занятиями физикой и литературой нет, – говорит Константин Кикоин, – надо только не путать методы. Логика, потребная для научных упражнений, губительна для стихов, и наоборот, метафорические ходы, которые держат стихи на лету, абсолютно недопустимы при написании научных текстов. С другой стороны, дисциплина ума, выработанная научным теоретизированием, облегчает вычеркивание лишнего в стихах и вылавливание технических ошибок. Ведь поэтическая техника – это не филологическая брехня, а вполне реальный свод законов, которые сначала нужно научиться исполнять, и уже после этого нарушать с полным пониманием того, что делаешь. А новые научные идеи возникают не без участия научного воображения, природа которого та же, что и природа поэтического воображения – нужно уметь в решающие моменты обходиться без логических подпорок».
«Удивительной женщине Марине Цветаевой принадлежит формула: "Первые две строчки Вам диктует Б-г, остальные – дописывайте сами" (цитирую вольно, по памяти). Правда, она же сочинила оду письменному столу, столешница которого врезается ей в грудь. Это последнее, наверно, о прозе, не о стихах. "Вольность од" – это, конечно, ерунда, оды пишутся на заказ, но свобода стихосложения для меня самоочевидная, почти тавтологическая истина. Лебедка должна лететь, а не скрипеть. Однако, закончив записывать, изволь остыть и придирчиво, а может даже вслух, перечитать каждую строку, проверить каждое слово на возможность замены и оставить только то, что ни вычеркнуть, ни заменить нельзя. Назовем это трудом».
«Учителей у меня всего два, оба заоблачно-заочных. Первый из них – наш всеобщий учитель Александр Сергеевич Пушкин, второй – Осип Эмильевич Мандельштам. Писать "как АП" или "как ОМ" – не беспокойтесь, ребята, – у вас не получится, но то, что стихи – это свобода, я воспринял от Пушкина, а техникой концентрированного письма на сто процентов обязан Мандельштаму. ОМ меня научил, что каждое слово в стихе видит все остальные, что ставить его надо так, чтобы работали все или почти все его словарные значения, а также сходные смыслы, что живя в настоящем времени, ты должен видеть всю историческую перспективу назад, весь созданный предшественниками контекст, в который твой стих попадает, короче – всю бергсоновскую "длительность". По этой части в русской поэзии Мандельштама не превзошел никто. Уже на старости лет я узнал от Павла Поляна, что семейство Мандельштам происходит из того же северолитовского местечка Жагоры, что и фамилия Кикоин, а где-то в XIX веке они даже породнились. Думаю, что это известие было последним и самым роскошным подарком судьбы в моей жизни».
«Радением родителей музыка и живопись открылись мне еще в подростковом возрасте, раньше, чем поэзия, до которой пришлось добираться самому. И по сей день для меня музыка – прежде всего, а живопись – окно в материальный мир. Но сам я умею лишь то, чему учат в школе – читать, писать, считать и говорить, и потому мне остается только вторгаться со своими умениями в оба эти мира. В одном из трех томиков имеется раздел "Нечаянная музыка", где собраны попытки реализовать свое музыкальное несбывшееся, да и вообще многие из стихов приходят вместе с мелодией или хотя бы речитативом. Что до живописи, то еще в процессе обучения ремеслу я обнаружил, что пейзаж или портрет могут быть вызваны к жизни словесным заклинанием, и с той поры с удовольствием работаю в этом странном жанре».
Обширное интервью² Константина Кикоина, фрагменты из которого мы привели, завершалось двумя вопросами, на которые неуклонно ждут ответа от каждого выдающегося человека, совершившего алию: это вопросы о Всевышнем и Израиле в космологии его души. Он отвечал:
«В гипотезе Б-га я не нуждаюсь, потому что абсолютно уверен, что небеса не пусты. Знаю это как физик, занимающийся законами симметрии, из которой следуют все остальные законы (в том числе и законы, управляющие хаосом), и ощущаю каждодневно как лирик – см. вышеупомянутую формулу Цветаевой. Да и как 50-процентный еврей считаю себя состоящим с Ним в прямых договорных отношениях. Договор этот личный, поскольку по Ѓалахе я пунктом не вышел, несмотря на то, что родственники мои в конце лета 1945 года умудрились сыскать для меня моэля. Они это сделали в память о шести миллионах убиенных, в числе которых была моя бабушка (ז"ל)».
Израиль – «это точка схождения мировых линий. С таковым ощущением я появился здесь в первый раз, с ним же я каждый раз покидаю Израиль и возвращаюсь обратно. А поскольку число линий, сходящихся в эту точку, бесконечно, то и число степеней свободы в распоряжении насельников этой земли примерно таково же».

---

¹Ведущая израильская газета на русском языке.
²«Окна Кикоина». «Семь искусств», 2011, №6.

Вы не можете удалить эту картинку

Добавление комментария

Поля, отмеченные * , заполнять обязательно * Подписать сообщение как  Имя  без пароля (гостевой вход)  Ник  Пароль  Войти?        Зарегистрироваться  Забыли пароль? * Текст  Показать подсказку по форматированию текста