0

№122

Мигдаль Times №122

Выдумщик и фантазер

Владимир ШАПИРО

(0)

Изя Вагнер вообще был большой выдумщик и фантазер, все его планы были громадны и величественны, и многие из них осуществлялись. Он с необычайной легкостью устанавливал контакты с людьми – список его соавторов чрезвычайно внушителен, в него входят ученые мирового класса, а список его друзей и хороших знакомых и того шире. Любое из организованных им мероприятий, будь то Зимняя школа в Альпах или конференция в Холонском институте технологии, по своему составу не уступало крупнейшим международным конференциям.
Физика сильных магнитных полей стала делом жизни Исраэля Вагнера. Свои научные идеи он доставал как бы из воздуха – они всегда были просты и казались тривиальными «серьезным специалистам», но у него удивительным образом превращались в новые физические эффекты, которые в дальнейшем подхватывались научным сообществом и ложились в основу целых направлений квантовой физики, часто при этом теряя отцовство. Изя к вопросам приоритета относился достаточно легко: позаимствовали без ссылок эту идею – придумаем что-нибудь еще.
Когда проблема квантового компьютера появилась в повестке дня, Изя оказался в первых рядах, сформулированная им идея была подхвачена целым рядов специалистов в США и Европе и легла в основу одного из перспективных направлений.
В конце 80-х – начале 90-х годов Изя дал возможность работать в его группе в Гренобле многим талантливым физикам-теоретикам из СССР. Пригласил и меня – из Израиля.
Одна из невероятных, но реализованных задумок Изи – организация Недели русской поэзии в Гренобле. От России председательствовал на этом форуме Андрей Вознесенский.
Изя был великолепным рассказчиком. Его сочные, почти ирреальные, но всегда правдивые рассказы о жизненных перипетиях («Как я работал переводчиком с голландского», «Как я получил автограф у Арика Шарона», «Как я держал магазинчик научно-технической книги в Тель-Авиве»...), стали легендами в среде его многочисленных знакомых. Я решил записать и опубликовать хотя бы часть этих рассказов. Записал, а Изя потом отредактировал.
Исраэль Дагобертович Вагнер скончался после тяжелой болезни в 2006 г. на 61-м году жизни.

По просьбе редакции журнала «Мигдаль Times» В. Шапиро предоставил для публикации фрагменты историй, рассказанных И. Вагнером.

ЛЕНИНГРАД – ИЗРАИЛЬ – ФРАНЦИЯ – ИЗРАИЛЬ
В Ленинграде я был аспирантом у Льва Эмануиловича Гуревича, заведующего теоретическим сектором в Физтехе. В принципе, мне предлагали остаться, но я решил уехать в Израиль. Причина этому – сионистское образование с детства. Отец мой до войны был одним из руководителей сионистского движения в Румынии.
Маленький штрих: когда мне было 5 лет, отец пригласил раввина, чтобы он учил меня и еще нескольких мальчиков ивриту и Танаху. Пришел парень лет 25-ти по фамилии Ашкенази. Как сейчас помню, он говорил: «Дети, буква "мем" похожа на корову – муу». С тех пор эта буква ассоциируется у меня с коровой. А через несколько уроков наш учитель пропал. Позже я узнал, что его кто-то заложил. За преподавание иврита его сослали на 25 лет в Сибирь.
Когда я стал постарше, отец сказал мне, чтобы я ни в коем случае ни с ивритом, ни с сионистскими организациями в России дела не имел, но при первой же возможности из этого рая удрать – чтобы я, не задумываясь, бежал!
После школы я поступил в Ленинградский политехнический институт, потом в аспирантуру Физтеха, в заочную – еврей все-таки. Учеба, наука, физики-теоретики вокруг – все это меня увлекало. Но после распределения в Политехе я решил реализовать идею об отъезде.
Пять лучших студентов у нас были евреи. Первого взяли в аспирантуру, у него уже были научные публикации, да и записан он был русским. А вторым по списку был самый толковый парень в нашей группе – Лева Морговский, и на него была заявка из Института полупроводников, где он делал диплом. Его шеф, заведующий отделом профессор Коренблит, пошел к замдиректора профессору Смоленскому, и они вдвоем уже направились к директору ИПАНа академику Регелю. Регель вызвал начальника отдела кадров и велел ему написать заявку на Леву. Тот ответил – будет сделано.
Сидим мы на распределении. Лева говорит, что на него есть заявка из ИПАНа, представитель ИПАНа роется в своих бумагах и заявляет, что у него такой фамилии нет. Стали звонить Регелю, он за границей. Пришлось взять Леве предложенное ему распределение, одно из самых неинтересных для будущего физика.
И тогда я понял, что нужно уезжать. В 71-м сдал диссертацию шефу и сказал ему, что получил ставку доцента в Кишиневе и больше в Ленинграде появляться не буду. На самом деле я из Ленинграда никуда не уехал, просто я не хотел, чтобы он знал, что я собрался в Израиль. В то время отдел Гуревича состоял из 30 человек, причем только сейчас видно, какие это были супер­звезды теоретической физики, из них примерно 25 были евреями, поэтому любая неприятность сказывалась на всех.
Чтобы ходить на семинары в Физтех, надо было иметь третью форму секретности, я решил, что мне она ни к чему.
Я не мог сразу подать заявление на выезд, потому что родители, учителя, еще не вышли на пенсию, а в то время надо было иметь разрешение отца и матери, и я понимал, что если они дадут мне разрешение, то их выгонят с работы. Если я еще буду в отказе, это означает для них голодную смерть. Поэтому несколько лет я не подавал. Я мечтал работать дворником, но меня не взяли, помешало высшее образование. Жена была как раз на сносях, и приходилось браться за любую работу.
Перед 24-м съездом КПСС какую-то часть евреев выпустили… Я пришел в ОВИР, там сидит женщина-капитан – Бойко, как сейчас помню. Она радостно меня встретила:
– Вот мы уже три дня как пытаемся тебя достать, отец твой посылает подальше, матом. То есть, я понимаю, вы передумали, это очень хорошо. Я знаю твою историю: шесть лет без работы после аспирантуры Физтеха. Мы предлагаем тебе открыть новую страничку. Ты же понимаешь, мы очень серьезная организация, я могу сделать так, чтобы тебя взяли на работу в Физтех.
Я представил себе веселую картину: входят двое в штатском к моему шефу и требуют: «Возьмите Изю обратно!»
– Нет, спасибо, – говорю, – я шесть лет не у дел, я уже не профессионал – как я там буду работать? И, вы извините, я не передумал, просто мой папа вышел из дурдома, и вы на него нарвались.
Тут тон капитана Бойко изменился:
– Ну что ты будешь делать за границей? Там же буржуазный строй, ты советский человек.
Я начал сочинять, что у меня в Израиле престарелый дядя, что у него небольшой электронный заводик, а наследников нет, может, мне что-нибудь перепадет. Я ей – про заводик, а она мне про то, что советский человек пропадет в мире капитала. Я довольно вежливо с ней разговаривал (зачем нарываться на неприятности?), но, тем не менее, гнул свое:
– Хочу к дяде!
В конце концов, она сказала:
– Подумай еще раз, если ты подпишешь эту бумагу, то это конец, возврата не будет.
Я посмотрел, что это за бумага – это был бланк заявления об отказе от гражданства. Расстались мы вполне прилично, она пожала мне руку и перешла на «вы»:
– Счастливо вам, имейте в виду – если там будет тяжело, найдите нас, мы поможем.
– Спасибо на добром слове, – ответил я.
Вот и все, у меня осталось 15 дней из 18, отведенных властями на сборы.
В Израиле я начал, как и все, с ульпана. Сдал свои документы об образовании и стал учить иврит. А через некоторое время меня вызвали в Иерусалим, в учреждение, которое теперь, наверное, называется министерством абсорбции. Там сидела важная дама, предложившая мне пойти на очень дорогие и престижные банковские курсы. «С вашей головой вы быстро сделаете замечательную карьеру», – убеждала она, наверно, искренне желая мне добра. Но я разозлился – не хватало мне только после моих мытарств переквалифицироваться в бухгалтеры.
И я закончил с официальными учреж­дениями всякие контакты. Работал на сбо­ре авокадо, таскал мешки, лазил по деревьям, в молодости я был скалолазом. Я был вполне удовлетворен этим занятием, потому как хотел приобщиться к жизни простых евреев-земледельцев…
Примерно через год я начал ездить в кибуц в Галилее, где раз в месяц собирались ученые-олим со всей страны – Саша Воронель, Витя Штейнберг... Там хорошо было, плов давали. На одном из семинаров Моше Гитерман рассказывал про гидродинамические неустойчивости. Я задавал какие-то вопросы. Он после семинара подошел ко мне:
– Вы из какого университета? Что-то я вас не знаю.
А тогда нашего народа было немного, и все друг друга знали.
– Я не в университете, я авокадо собираю.
– Да, а почему?
– Кушать надо – жена, ребенок, вот и собираю.
– Откуда вы? Из Физтеха? Оу-ва! Так пойдите в аспирантуру!
– Кто ж меня туда возьмет?
– Изя, вы в Израиле, вас с удовольствием всюду возьмут. Хотите, я вас возьму?
– Ну, ладно, давайте.
В то время физический факультет в Бар-Илане только образовывался, там было 5-6 религиозных профессоров из Америки, очень приличные люди. Пока была задержка со стипендией от министерства абсорбции Моше и американский профессор Маршал Любан мне из своих грантов чего-то подбросили. Год я был в Бар-Илане, прошел всякие курсы по физике, в основном, для освоения иврита. Сделал доклад на семинаре по той теме, которой начал заниматься еще в Физтехе, – об электронном двумерном газе в магнитном поле. После чего Любан сказал: «Смотри, ситуация следующая: то, о чем ты рассказываешь, нам неизвестно. Если ты говоришь правду, что ты у нас будешь делать? А если ты жулик, зачем ты нам нужен? Езжай туда, где этим занимаются». Он имел в виду, что мир открыт, и мне следовало бы поехать за рубеж пообщаться с коллегами, работающими над этими проблемами. Но вместо этого я поехал в Хайфу, в Технион – там работал бывший аспирант Гуревича Боря Шапиро, и я договорился делать у него диссертацию. С фантастически хорошим физиком-экспериментатором Эренфройндом мы сделали работу, которая сегодня, честно говоря, и является основой квантовых компьютеров. В 83-м я защитил диссертацию.
Потом Джо Имри из Тель-Авивского университета увидел мои результаты по двумерному электронному газу, очень обрадовался, что я все это сам придумал и пригласил меня на год, а потом Марк Азбель меня оставил еще на год. Потом контракт кончился, и я примерно полгода работал «шомером»¹ в банке «Бейнлеуми аришон».
В один прекрасный день мне позвонил Джо Имри и сказал, что он получил письмо из Франции, в котором один из тамошних профессоров хочет обсудить с профессором Вагнером свои результаты. Я написал ему и через неделю получил ответ – приезжай.

Поэтический вечер в Гренобле.
Переводчик читает стихи Изи Вагнера.
На заднем плане – Андрей Вознесенский.

(0)

В Институте Макса Планка в Гренобле были великолепные лаборатории, клас­сные экспериментаторы, а теоретиков почти не было. Сначала я присматривался к экспериментаторам, учился их понимать, а потом подал ряд проектов на гранты и стал уже сам приглашать теоретиков из России и Америки.
В результате была создана довольно сильная группа теоретиков, работы которой стали широко известными в физическом мире. Я думал одно время остаться во Франции, но жена – врач, работы там не нашла и вернулась с детьми в Израиль.

А потом отец умер, мать заболела… В Технологическом институте в Холоне мне предложили должность и сказали: «Давай развивайся!»

Визит в Холонский институт технологии академика
РАН Всеволода Гантмахера.
Слева направо: Исраэль Вагнер, профессор Бар-Иланского
университета Исай Шлимак,
Всеволод Гантмахер с женой,Владимир Шапиро.

(0)

КНЯЗЬ ВАГНЕР
В Израиль я приехал в 30 лет и по тогдашним законам должен был прослужить в армии 4 месяца.
Я служил в артиллерии. Пушку мы называли Машкой. Это была стотридцатка периода второй мировой войны, очень дальнобойная, но весила несколько тонн, никакой автоматики и электроники. В пушечном расчете должно быть 9 крепких мужиков, обладающих достаточной физической силой, чтобы эту Машку обслуживать, и один, который умеет читать и писать.
Из 10 человек у нас было два кандидата наук, 7 человек с высшим техническим образованием и один учитель истории, он как раз лучше всех сдал экзамен по эксплуатации пушки, поэтому был наводящим. Все были из России – москвичи, ленинградцы, компания хорошая. И место, где размещалась наша пушка, называлось «Сибирь». Все офицеры у нас постоянно ошивались.
Моя кликуха в армии была Князь, просто так такой титул не получишь. Первый месяц мы были просто в ульпане. Нас, 30-летних мужиков, молодые девочки-солдатки обучали ивриту. Недалеко от нашего подразделения обитала команда горских евреев, человек 30, существенно моложе нас. Держались горцы особняком, и был у них предводитель, Ицик, он утверждал, что он князь. У Ицика была грозная наружность, слушались его беспрекословно, и ходили слухи, что какого-то свояка он уже зарезал.
Служил на базе один канадский десантник, сержант, самодовольный юноша. Еще бы – канадец, приехавший в Израиль, ставший десантником, есть чем гордиться. И как-то этот сержант сказал что-то нелестное о горцах. Ночью этот Ицик с ножом залез к нему в палатку и сказал: «Завтра не извинишься, зарежу». И на следующее утро этот гордый сержант перед строем публично изви­нился.
Вот с этим Ициком у меня произошла стычка. Я человек спокойный, в жизни никогда не дрался, но так получилось. Нас повели смотреть фильм про артиллерию. Я занял место своему другу, просто держал руку на соседнем стуле. Ицик вошел и сел прямо на мою руку. Я говорю:
– Встань, я место другу держу.
Он возмущается:
– Это что твое место, твое кино?
А у меня в тот день было не очень хорошее настроение, много неприятностей навалилось. Пошли разговоры на высоких тонах. И вместо того чтобы замолчать и просто убрать руку – кинотеатр действительно не мой, – я размахнулся и врезал ему, а он заорал диким голосом. Я испугался: если он встанет, я тут же лягу и уже не встану, и стал его военным ботинком по морде бить. Я просто за жизнь боролся, я очень его боялся.
Не знаю, чем бы это кончилось, но тут набежали сержанты и начали на него орать: «А, …, скотина, мало того, что ты всех тут достал, так ты еще и нашего профессора бьешь!» И они еще ему добавили, а он только кричал: «Зарежу, зарежу!»
После этого меня друзья из палатки одного не выпускали, даже в сортир. Не знаю, чем бы эта история кончилась, если бы меня не выручил мой друг Гриша по кличке «Дикий». Он в Чехословакии контузию получил, его даже офицеры побаивались. Он любил садиться в тюрьму. Если его отпускали на день, он приезжал через три, и его сажали в тюрьму.
В тюрьме существование было непыльное: ложились спать в 10 вечера, а выходили на работу – цветы поливать или картошку чистить – в 9 утра. Мы в это время шпарили по июльской жаре, вставали в 6, а отбой – в 12 ночи. Я как-то передал Дикому в тюрьму 6 пачек сигарет, и он 3 пачки отдал Ицику, который тоже сидел там.
– Смотри, – сказал он ему. – Вагнер на тебя зла не держит, пендюлей раз дал, а теперь специально для тебя, рискуя нажить себе неприятности, передал сигареты.
И вот сижу я в столовой, а тюремные разносили еду, и на меня идет Ицик с подносом, и вид у него достаточно свирепый. Я на всякий случай подвинул к себе столовый нож поближе. Он подходит, кладет поднос: «Кушай на здоровье! Если надо, я тебе добавку сделаю». Вот так эта история и закончилась, мы с Ициком друзьями стали.
А поскольку я вступил в единоборство с горским князем, как бы на равных, я тоже получил титул князя.

ВАГНЕР – ПЕРЕВОДЧИК
Все 6 лет с того момента, как я решил уехать в Израиль, я постоянно искал работу. Из-за пресловутого пятого пункта меня ни в одно серьезное заведение по специальности не брали. Однако именно благодаря национальности полгода у меня была роскошная работа. Одна моя знакомая сказала: завтра ты пойдешь в Главленмебельпром, зайдешь в кабинет начальника отдела кадров, тебе зададут два вопроса. Национальность? Ты говоришь – еврей. Знаешь ли ты идиш? Ты отвечаешь – знаю.
Ну, я ничего не терял, решил пойти. Захожу в роскошный кабинет, там сидит настоящий начальник отдела кадров, они тогда были, в основном, армейские или гэбэшные отставники.
– Фамилия?
Я сказал.
– Паспорт?
Показываю паспорт, он смотрит внимательно:
- Хорошо!
Далее он спрашивает:
– Знаете ли вы, ну, этот самый…
– Идиш, – помогаю я ему.
– Да, да идиш.
– Знаю, конечно, родной язык, я же из еврейской семьи.
– Хорошо, – говорит, – подождите.
Звонит куда-то, заходит мужчина, он говорит ему: «Бери». Мужчина, оказывается, был начальником отдела переводов.
А занимался отдел вот чем. За границей покупались журналы модельной мебели, художники-дизайнеры изучали эти журналы и кое-что копировали. И был штат переводчиков, которые переводили статьи из этих журналов. На каждую страну – свой переводчик. А переводчица с голландского ушла в декрет. Образовалась вакансия, и ее никак не могли заполнить. Племянницей начальника этого отдела была моя знакомая, и она убедила дядю, что голландский и идиш – это два ответвления немецкого языка. И обещала найти человека, который знает идиш и будет переводить с голландского.
Я же, естественно, не знал ни одного голландского слова.
Посадили меня за стол, дали кипу журналов и сказали – работай. Ну, думаю ладно, как-нибудь справлюсь с помощью голландско-русского словаря. Оказалось, что голландские журналы все были на английском, и я неплохо эти полгода жил. Под кипой журналов я прятал свои расчеты и писал очередную статью по физике.
Однажды наше учреждение получило заказ на разработку сидений в автобусах. В автобусных сиденьях использовалась резина, в которой были дырки. Резина была нужна, чтобы сиденье было мягким, а дырки – чтобы тратить меньше резины. И вот собрали всех инженеров, дизайнеров, переводчиков на мозговой штурм. Нужно было выбрать такую форму дырок, чтобы при минимуме материала получить требуемую упругость. Кто-то предлагал делать дырки круглыми, кто-то квадратными. Я поднял руку и говорю:
– Задачу решили пчелы, соты – самая оптимальная структура.
Вдруг начальник отдела хватает меня за шкирку и вытаскивает из зала. Я возмущаюсь:
– Что такое?
– Ты что, в своем уме?
– А что случилось?
– Ты хочешь, чтобы весь советский народ сидел на шестиконечных звездах? Ты понимаешь, что ты предлагаешь?
– Послушай, ведь я тут единственный физик-теоретик, я знаю, что предлагаю.
– А вот это вторая твоя ошибка. Ты работаешь? Деньги получаешь? Держи язык за зубами и забудь, что ты физик­.
Через полгода я снова без работы. Иду по Невскому, а там, ближе к набережной, есть магазин «Книги стран народной демократии». Вижу объявление: «Требуются переводчики». Захожу, меня проводили к заведующей, звали ее Кристина, дама лет тридцати, одета с иголочки, мне она тогда показалась женщиной в возрасте. Ну, я ей говорю:
– Вот я как раз переводчик профессиональный, какой язык вам нужен, голландский, может быть…
– Нет, не нужен.
– Немецкий, французский, английский?
– Нет, нам это все это не надо, нам нужны языки стран народной демократии.
– Какой, например?
– Венгерский.
– Венгерский, извините, не знаю.
– Может, румынский?
– Ну как же! Родной язык, мой отец из Румынии, я родился в Молдавии.
– Хорошо, выходите завтра на работу, будете начальником румынского отдела, оклад 80 рублей.
Довольный, прихожу домой, рассказываю жене: вот нашел работу, буду переводить с румынского. Жена в панике: «Б-же, ты же румынского не знаешь, тебя через два дня выгонят». Назавтра я надел пиджак, галстук – все-таки начальник отдела, – и прихожу к Кристине.
– Кристина, как-то так получилось, вы меня даже не проверяли.
– Румынских писателей знаете?
– Писателей? Были у нас в доме книги Эминеску, Йона Крянгэ.
– Отлично! Принят на работу.
– Хорошо, где полки с румынскими книгами?
– Вы знаете, отдел у нас есть, а книг нет.
– Как же так? – возмутился начальник отдела румынской книги.
– Дело в том, что мы получаем с базы румынские книги, – оправдывалась директриса, – но не можем их поставить в зал, потому что в некоторых карта Румынии не совсем правильно представлена.
– Как так?
– Понимаете, они в состав Румынии и Молдавию включают.
– Что же я тогда буду делать?
– Ну, вы пока знакомьтесь, знакомьтесь…
В магазине работало шесть женщин с высшим гуманитарным образованием и один мужчина Николай Николаевич Мотовилов, он закончил еще и аспирантуру. Этой компании был необходим, что называется, мужчина в доме: что-то поднять, перенести... Для этой роли я вполне подходил, кое-какую силу в руках имел.
Николай Николаевич был полиглот, знал, наверное, все языки на свете. Каждый день он читал мне лекции. Почему-то он считал себя евреем, был ярым сионистом и прожужжал мне все уши про Израиль.
Раз в месяц для выполнения плана выставляли столик на улицу и торговали дефицитным товаром: альбомами по вязанию, красочно иллюстрированными чешскими изданиями либретто популярных опер и т.п.
Когда пришла моя очередь стоять за этим столиком, я недосчитался месячной зарплаты. Во второй раз недостача удвоилась. Я говорю Кристине: «Я старался». Кристина смотрит на меня как на последнего идиота: «Ты стоишь, вокруг тебя толпа, вдруг ты с каким-то одноглазым зацепился языком на два часа, а люди наполняли сумки книгами и спокойно уходили, а ты ноль внимания».
Я действительно болтал какое-то время со знакомым профессором из Физтеха, который проходил мимо, однако не сдаюсь: «Не может быть, что ты!» Она достает тяжелую сумку: «Ты видел, как я эту сумку у тебя на столе набрала? Не видел!» С тех пор меня к распродажам не подпускали.

ВАГНЕР – МЕХАНИК
Итак, работал я в книжном магазине, и работал бы там еще долго. Однако судьба распорядилась иначе. Был у меня покупатель, Юрий Павлович Сырников – заведующий кафедрой физики в Ленинградской лесотехнической академии. Мы с ним часто обсуждали книги, политику, диссидентское движение и вообще трепались на разные темы. Разговорились как-то на физические темы, он очень удивился, когда узнал, что я учился на той же кафедре, что и он, только на 10 лет позже. Поинтересовался, почему не работаю по специальности. Я объяснил, что еврей, а ни на одну кафедру еврея не возьмут. Он говорит:
– Все это сказки, это неправда.
Тогда я ему в открытую:
– Вы заведующий кафедрой общей физики, у вас много преподавателей моего уровня?
– Немного.
– Ну, возьмите!
– Да вы знаете, я бы вас с удовольствием взял, конечно, но лично я – не могу.
– Почему?
– Понимаете, я единственный заведующий кафедрой беспартийный, и у меня на кафедре даже нет партийной ячейки, так что я чувствую себя очень неуверенно.
– Вот видите, беспартийный заведующий хочет взять еврея, но не может, а партийный может, но не хочет – поэтому я и не работаю по специальности.
Он задумался на минуту:
– Я вас не могу взять преподавателем, однако возможна некоторая комбинация. Мой лаборант перешел на третий курс и хочет получить должность старшего демонстратора, мой механик перешел на второй курс и уже не хочет быть механиком. Я перевожу лаборанта в демонстраторы, механика – в лаборанты, а вас беру на должность механика. На эту должность мне не надо согласие отдела кадров.
…В лесотехнической академии спирт был в избытке, и часто преподаватели были не в состоянии найти дверь в аудиторию. И для этого дела я находился на кафедре 8 часов, писал свои формулы, но когда надо было срочно заменить выбывшего по состоянию временного алкогольного недомогания преподавателя, – шел в аудиторию и без подготовки читал лекцию или вел практические занятия.
Еще в мои обязанности входило каждое утро в 7 часов снимать показания приборов на метеорологической башне и заносить эти данные в журнал. Я пару раз залез на башню, а потом – ну что я, идиот? – посмотрел статистику за последние годы и стал писал, как надо.
А на кафедре были две дамы, Таня и Нина, они были уже пенсионерки и почасовики и, видимо, из дореволюционных. Они отвечали за всю эту метеорологию. Отозвали они меня как-то в сторону:
– Изя, – говорят они мне, – вы делаете очень плохие вещи.
– А что я делаю?
– Вы вот не лезете на вышку, а пишете все из головы.
– Что вы! Ну, может быть, когда я болею, дождик идет.
– Нет, нет, бросьте, бросьте.
– Это влияет на обучение студентов?
– Нет, не влияет, они все равно все списывают. Но это может очень плохо кончиться.
Ну, я так, хи-хи, ха-ха:
– Чем это может кон­читься?
И тут Таня говорит Нине:
– А ты помнишь Жорика, который работал в 30-х годах, и как он плохо кончил?
– Да, Жорика помню, он то же самое делал и, правда, плохо кончил.
Я испугался:
– Его в Сибирь сослали?
– Нет, хуже!
Тут я перестал хихикать:
– А что случилось?
– Он уехал за границу и больше не вернулся на родину.
А вторая добавляет:
– Но, правда, стал великим физиком.
У меня мелькнула мысль – неужели Гамов?
Прошло этак лет 25, я треплюсь с преподавателями университета в Гренобле, рассказываю об этом случае. Рядом стояли Фима Кац из Института Ландау и Лайзерович из Университета Жозефа Фурье, а у Лайзеровича одна из лучших библиотек по физике и ее истории. И Фима говорит: «Лайзерович, у тебя есть книга Гамова? Ну-ка принеси, посмотрим, был ли вообще Гамов в Лесотехнической академии».
Назавтра приносят книгу, читаем. Гамов был сыном профессора Одесского университета. В гражданскую войну папа послал его в Петроград, у него в Лесотехнической академии был друг – профессор. И тот ему выхлопотал какое-то воинское звание, Гамов ходил в военной форме и получал очень хороший паек (кстати, когда все великие физики на Западе подрабатывали консультантами по атомной энергии, Гамов был исключен из списка консультантов как бывший командир Красной армии). В его обязанности входило, кроме прочего, лазить по утрам на загаженную голубями метеорологическую вышку. И далее в автобиографии Гамов, отец знаменитой теории реликтового излучения, пишет, что идея этой теории зародилась в его сознании, когда он сверху смотрел на всю вселенную с этой самой вышки.
Жалко, что умер мужик, я бы ему написал, как Нина с Таней меня пугали, что я могу кончить так же, как он!

Добавить комментарий

Добавление комментария

Поля, отмеченные * , заполнять обязательно * Подписать сообщение как  Имя  без пароля (гостевой вход)  Ник  Пароль  Войти?        Зарегистрироваться  Забыли пароль? * Текст  Показать подсказку по форматированию текста