«Другие народы и нации берут из современных и чуждых течений и идей лишь то, что соответствует их характеру, сохраняя при этом свою идентичность и самобытность. Над еврейским же народом тяготеет какое-то проклятие, и он почти всегда усваивает чужое и новое не иначе как ценой отречения от старого, от самого своего исконного и священного».
Полина ВЕНГЕРОВА
Любимая и дорогая Пешинка, чтобы ты мне была жива-здорова, единственное сердце мое! ...Еще только вчера я был с тобой и слушал твой милый и нежный разговор. О, как же я был счастлив! А теперь знаю только одно — через два часа... придется ехать дальше, с каждой секундой все дальше от тебя. Каким было бы для меня утешением увидеть твой дорогой почерк... Я бы, кажется, заново родился! Мне не остается ничего, кроме как торопить время, отделяющее нас друг от друга...»
Молодой Хонон Венгеров, знаток Торы из состоятельной семьи из города Конотопа, влюбился в свою будущую жену сразу, как только ее увидел. И в ожидании свадьбы стал ей писать. Родители Песселе, будучи строгих нравов, сначала не слишком одобрили эпистолярный роман, но потом сдались, и она получила разрешение отвечать. А что было делать? Ведь 16-летняя Полина тоже влюбилась в юношу с первого взгляда!
Звучит, как в сказке — или в каком-нибудь сегодняшнем ток-шоу. Однако для еврейских семей такие «сказки» — дело знакомое. Вроде бы и не выбирают друг друга молодые люди, решают за них. А поди ж ты — встречаются юноша и девушка впервые, влюбляются, рожают детей и живут всю жизнь... будто стараются выбор родительский оправдать!
Полина Эпштейн, в замужестве Венгерова, родилась в тихом белорусском городке Бобруйске. 19-й век — 1833 год. Покой и радость устоявшейся жизни — на пороге больших и неоднозначных перемен.
Время и еврейство — вот, пожалуй, главные герои ее книги «Воспоминания бабушки. Очерки культурной истории евреев России в ХIХ веке» (на русском языке вышедшей в 2003 г.). Она затеяла писать ее после смерти мужа, повторяя в некотором роде историю Гликль из Хаммельна (см. МТ № 27). Затея удалась — при жизни автора мемуары были неоднократно изданы и встретили заслуженно теплый отклик аудитории. «Я хочу изобразить прошлое достоверно и безыскусно», — замечает автор в предисловии.
Написать два тома воспоминаний — большой труд, требующий не только сил и терпения, но и известных навыков и литературной одаренности. До этого Полина к бумаге и перу не обращалась. Что же вдохновило ее? Жизнь в браке была счастливой — поначалу, но отнюдь не безоблачной, да и принять на себя дела мужа, в отличие от той же Гликль, она по ряду причин не могла. Ее творческий импульс несколько иного рода, о чем она прекрасно пишет в предисловии: «Старые времена миновали, а с ними — во многом — и красота и величие еврейской жизни. Новые времена принесли с собой новые нравы. ...Дух времени разрушил патриархально-созерцательную семейную жизнь евреев и разверз пропасть между старыми и молодыми. ...Ну что ж, отправляйтесь в мир, мои листки! Вы родились из любви, любовь хранила вас в годы моих странствий. Донесите же и вы эту любовь к народной старине моим юным братьям и сестрам!».
Венгерова интуитивно обнаруживает один из первейших законов творчества: оно рождается из любви. Любовь согревает и поддерживает творящего, и ничего без нее не рождается: ни дитя, ни книга. Полина любила родителей, мужа и детей, но не менее их она любила «красоту и величие еврейской жизни». «...Патриархальный уклад жизни с его беспрекословным подчинением старшим, строгим соблюдением заповедей и веселыми праздниками, стал для нее идеалом, и такой же порядок она поддерживала в своем доме, и в том же духе стремилась воспитать своих детей».
В книге много портретов. Круглолицая девочка, миловидная девушка, светская молодая женщина — женственная, статная, строго и со вкусом одетая, с пышными волосами, с живым взглядом темных глаз... Это, однако, не Полина, а ее дочь Зинаида, известная переводчица и литературный критик. В зрелом возрасте она была очень похожа на мать.
Что ж, мы имеем хоть косвенное представление о внешности Полины. Ведь ее портретов — всего-то один, к сожалению, и на нем она запечатлена уже старой женщиной, многое пережившей. Тонкие плотно сжатые губы, в лице горечь, суровость и сила.
Но как хотелось бы увидеть юную Песселе, которой адресованы безыскусные и пылкие строки письма Хонона Венгерова!
Как пишет в послесловии к книге Г. Зеленина, мужчины в еврейской мемуарной литературе часто описывают драматические истории семейной жизни: запланированный родителями слишком ранний брак; юные супруги, у которых — ни общих взглядов, ни интересов; раннее и нежеланное отцовство, конфликты с родителями жены...
«Свадьба у евреев не вершина, после которой начинается спуск, не время жатвы. Она время посева. И чем дольше находятся вместе муж и жена, чем больше раскрывают они друг в друге те качества, по которым, как было установлено раньше, они подходят друг другу, тем глубже и прочнее становится любовь» («Тора о еврейской женщине»).
Ну, а как же началась история этой семьи? С любви — родительской. Очень трогателен момент, когда родители Полины подходят к ней, безмятежно сидящей над книгами, и мать улыбкой показывает отцу: смотри, как девочка подросла...
А потом приезжает — нет, не принц с хрустальным башмачком, а пожилой рабби с мудрым и внимательным взглядом, который хочет подыскать невесту для своего ученика. Это замечательная сцена: отец просит Песселе принести свечи в честь гостя, и она входит в комнату, держа их над головой. Как, должно быть, хороша была девушка, освещенная древним и вечно молодым светом! По взгляду визитера она поняла, что цель его путешествия достигнута. Покраснела и не сказала ни слова...
Впрочем, сравнить Полину Эпштейн с Золушкой даже при желании никто не смог бы. Жизнь в родительской семье может показаться нарисованной чересчур идеальными красками. Но я думаю, что она такой и была.
Помолвка происходила, как она замечает, уже не так, как у старшей сестры Евы, хотя и прошло не много времени. Первая встреча Евы с женихом произошла непосредственно перед обрядом бракосочетания. После помолвки жениху и невесте не разрешалось обменяться рукопожатием. А Песселе «было позволено вместе с сестрами и зятьями войти в комнату к жениху и исключительно в молодежной компании прокатиться с ним в одной карете. Так занималась заря эпохи, когда стала расшатываться замкнутость еврейской жизни».
Впрочем, юная Песселе вовсе не так уж серьезна и педантична, как можно подумать. Она мечтает о будущей жизни, почти грезит наяву, с волнением слушает песни, смеется, плачет, подробно и не без удовольствия перечисляет свое приданое, не забывая цвета и фасоны платьев. Когда свекровь и золовка приданое осмотрели, это стало триумфом для матери невесты, но вот один предмет вызвал недоумение: нижняя юбка. Только после этого события конотопские модницы включили ее в свой гардероб...
А когда невеста узнала, что по здешнему обычаю празднование свадьбы будет в дощатом сарае во дворе, она почувствовала разочарование и раздражение — у сестры все было празднично, торжественно, совсем не так! Мать и сестры ушам своим не поверили. И еще Песселе очень беспокоит, как она выглядит после свадьбы: с обрезанными волосами и в парике (который был прогрессом — у сестры был только прилегающий чепец и налобная повязка). И ее муж ласково утешает ее: она так же мила, как прежде...
Язык Полины — очень простой, выразительный и трогательный, без всякого пафоса. Она умна, наблюдательна и очень искренна, с собой и с читателем.
Родители ошиблись в выборе мужа для одной из сестер — она просто сообщает об этом, не осуждая, не оценивая. Она слишком уважает и любит их. В дальнейшем не раз и не два является у нее повод для тяжких разочарований в окружающих людях, — но она остается верна себе. Чувства ее глубоки, но она не позволяет им взять над собой верх.
Эта спокойная уверенная честность (имеющая и другое имя — чувство собственного достоинства), эта неоценимая внутренняя опора останется с ней навсегда и будет поддерживать в самые трудные моменты жизни. А таковые не заставят себя долго ждать. То, что происходит в обществе, принимающем идеи Просвещения, начинает вызывать тревогу у воспитанной в еврейской традиции женщины, и тревога все нарастает.
По субботам, пишет Полина, царит странное неспокойное настроение, далекое от святости. Меняются отношения полов, устраиваются общие танцевальные вечера. В просвещенных кругах прекращается изучение Талмуда. Для Хонона Венгерова это занятие тоже становится, скорее, интеллектуальной игрой. И бороду он сбрил. Дамы ее круга, даже пожилые, постепенно перестают носить парик и чепец. Муж требует, чтобы она последовала их примеру, однако Полина носила парик еще много лет — хотя знала, что собственные волосы ей к лицу.
Через какое-то время последним оплотом традиционной жизни остается кашрут. И любимый муж требует, чтобы в их доме отказались и от кашрута.
«После каждого скандала из-за этого больного вопроса я вижу смерть перед глазами. Горечь, которую я каждый раз испытываю, могла бы отравить не одну, а три жизни. ...О Б-же, какое тяжкое бремя возложил Ты на меня! Я живу в самую трудную переходную эпоху, когда мы, еврейские женщины, вступаем в брак без всяких личных прав, мужья считают себя нашими господами и слугами, но никогда — друзьями».
Полина согласилась, принеся жертву ради семейного покоя, но потребовала выполнения одного своего желания. Пятьдесят одну неделю в году она будет жить так, как хотят близкие, но одна неделя, пасхальная, будет принадлежать ей.
«Один за другим из моего дома были изгнаны прекрасные старые обычаи. Я со слезами и рыданиями провожала их до самой последней калитки...»
Когда ее отец узнал о переменах в доме Венгеровых, он сказал: «Если моя Песселе поступила так, значит, ее заставили это сделать». Серьезная награда: знать, что отец понимает тебя на расстоянии, даже не видя тебя много лет, не много зная о твоей жизни, — любит и полностью верит в тебя.
Хонон в делах оказался не особо удачлив (может быть, все взаимосвязано в этом мире?). Все-таки аукнулась «свадьба в сарае»: совместная жизнь оказалась совсем не раем даже в смысле тривиальном, бытовом. Денег часто не хватало, Хонон менял работу, они переезжали из города в город. Ковно, Вильно, Петербург, Минск. Наверное, жена могла бы ему помочь, но зачем просвещенному человеку женская помощь? «В вопросах предпринимательства у меня не было права голоса. Мои советы он называл вмешательством не в свое дело... Он полагал, что женщина, тем более его жена, не может обладать деловыми качествами». И еще: «Он никогда не умел или не давал себе труда смотреть на меня иначе, чем как на вещь». Горькие и страшные слова. Но тут же Полина предлагает и объяснение, вполне психологическое. Во враждебно настроенном обществе еврейские мужчины часто терпели неудачу с карьерой и пытались хоть как-то возместить это дома... В самый раз бы начать сетовать на судьбу, на незадачливого супруга, но не такова дочь раввина Эпштейна.
При всем уважении к писательнице я представляю, как трудно могло быть всем домашним с такой «правильной», образцовой женщиной! Но она оказалась достаточно мудра, чтобы не быть по-диктаторски требовательной и не выказывать своего превосходства. Думаю, не в последнюю очередь благодаря женской мудрости Венгеровы столько лет прожили вместе. Хонон умер буквально на руках любимой и любящей жены после сорока трех лет супружества.
Один за другим крестятся дети. Полина излагает читателю собственное понимание их поступков: «Атмосфера вокруг евреев становилась все более мрачной и грозовой. В собственном доме мы больше не чувствовали себя в безопасности... Незаметно для слуг я каждую ночь соору-жала перед входной дверью баррикаду... В восьмидесятые годы у еврея оставалось только два пути: либо еврейство и отказ во имя еврейства от всего нажитого — либо крещение, то есть свобода и связанные с ней возможности образования и карьеры. ...Мои дети пошли по пути, которым шли многие другие. ...Крещение моих детей было для меня самым тяжелым в жизни ударом. Но любящее материнское сердце может многое вынести. Я прос-тила и переложила вину на нас, родителей». Как известно, крестившись, еврей «умирал» для своего народа и по нему справляли поминальный обряд, как по покойнику. Двойная тяжесть: простить и взять вину на себя...
Любовь и уважение — не означает не замечать ошибок и проступков. Скорее, наоборот: все замечать, но — не наказывать потом всю жизнь, не ударить слабого, не впасть в отчаяние, в негодование или презрение. Это воспитание и характер.
Полина Венгерова строила свой дом добросовестно и с любовью, так, как подсказывал ей пример родительской семьи и собственное сердце. Однако обстоятельства бывают сильнее сердца, и тогда оно может только болеть. И еще — сохранить: благодаря «Воспоминаниям бабушки» мы имеем возможность узнать, какие блюда готовили, во что играли, какие песни пели, как накрывали стол, одевались, ухаживали, справляли свадьбы... Услышать голоса далекой эпохи и людей, которые радовались и любили, грустили и ошибались, молились и размышляли задолго до нас.
Есть древнее проклятие: «Чтобы вам жить в эпоху перемен!». Это действительно трудное испытание. Но на самом деле, наверное, любую эпоху можно так назвать — и разве мы с вами не живем в эпоху каких-то своих, собственных перемен и испытаний?
Полина Венгерова проиграла сражение, утратив своих детей. Так ослабевший военачальник оставляет сначала высоту, потом холм, отступая вроде бы по шажочку, — и проигрывает в конце концов целый город. Думаю, не нам сегодня рассуждать: «Ей следовало бы сделать так-то и так-то». Но есть смысл здесь и сейчас думать о том, как поступать, чтобы выигрывать маленькие и большие битвы — у времени, у трудностей, у самих себя.
| Вы не можете удалить эту картинку |
Замечания/предложения
Сайт создан и поддерживается
Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра
«Мигдаль»
.
Адрес:
г. Одесса,
ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.:
(+38 048) 770-18-69,
(+38 048) 770-18-61.
Председатель правления центра
«Мигдаль» —
Кира Верховская
.
