БС"Д
Войти
Чтобы войти, сначала зарегистрируйтесь.
Главная > Мигдаль Times > №41 > Лев Троцкий и политическая мораль
В номере №41

Чтобы ставить отрицательные оценки, нужно зарегистрироваться
0
Интересно, хорошо написано

Лев Троцкий и политическая мораль
Леонид Штекель

«Есть в наших днях такая точность, Что мальчики иных веков, Наверно, будут плакать ночью О времени большевиков». (Павел Коган) Над этим временем, действительно, надо плакать, рыдать в голос, а не окрашивать романтикой. Мы знаем, до чего довел несчастную страну и ее народ «революционный романтизм». С именем Троцкого связывают идею создания концентрационных лагерей (ред.).

ИзменитьУбрать
Леонид Штекель
(0)

I. По волнам моей памяти (подражание Франсуа Вийону).

Лев Троцкий — это моя «Баллада поэтического состязания в Блуа» в переводе Ильи Эренбурга.

«От жажды умираю над ручьем»

В 10-м классе Миша Зеленый, приятель из нашей милой компашки 116-й школы, сказал, что, если бы Сталин не убил Льва Троцкого, Вторая мировая война не началась бы — только Троцкий мог объединить рабочих всех стран против войны. Само имя Троцкого было тогда для меня чем-то загадочным.

«Я знаю все, я ничего не знаю».

Некий студент на семинаре по истории КПСС, повторив набор дежурных заклинаний о жупеле троцкизма, напоследок сказал, что на самом деле он сейчас похож на Леню Штекеля в киноклубе: перед фильмом «Сталкер» Штекель говорил о фильме, который не видел, а он — о троцкизме, о котором не знает ничего.

«И для меня презрение — почет...»

Я впервые по-настоящему задумался о Троцком после «Автобиографии рано повзрослевшего человека» Евгения Евтушенко, которую прочитал в списках. Евтушенко писал, что, по заверениям его учителей, у всех противников большевизма — оппортунистов, ревизионистов и оппозиционеров — еврейский нос, еврейская душа, еврейский ум и еврейская подлость. Не помню, были ли в этой книге слова о Троцком, но именно тогда я подумал не о Каменеве или Зиновьеве, не о Лурье или Блюмкине, я подумал о Троцком. Мне казалось, что именно это имя пахнет свободой, героической свободой.

«Я по земле с опаскою ступаю.
Не вехам, а туману доверяю».

Я дышал маревом коммунизма, учил историю еврейского народа по Исааку Бабелю, а жизнеописания героев начинал с Льва Троцкого. В роли историографа выступал Джон Рид и его «Десять дней, которые потрясли мир».

«Но как понять, где правда,
где причуда?
И сколько истин?
Потерял им счет».

И еще один символ оттуда, из эпохи полутеней и полустраданий — шекспировский «Гамлет». Я видел будто воочию грузинские черты в Клавдии, короле Датском, и еврейские — в Призраке. Трубка и мягкие сапоги — с одной стороны, и бородка клинышком и пенсне — с другой. Помню в сердце ту холодную ярость и нетерпение Гамлета в ночь встречи с Призраком. Сейчас он получит ответ на все вопросы. Почему я помнил, как нетерпелив и настойчив был принц в начале свидания, и забыл, с каким отчаянием он простился с Призраком:

«Век расшатался —
и скверней всего,
Что я рожден
восстановить его!»=

21 августа 1991 года тихо отошла в мир иной не идея, нет, она осталась столь же живучей и смертельно ядовитой — умерла наивная, причудливая и гордая история наших, моих заблуждений. Нелепые, смешные заблуждения, но у меня и сейчас нет желания смеяться над ними.

ИзменитьУбрать
1897 г.
(0)

II. Большевизм как идея.

Кто есть Лев Троцкий? Мы не сможем понять этого человека, если не обратим свой взор на философию большевизма. Троцкий — рафинированное воплощение того плода, который был высажен и взращен в России в конце XIX — начале XX веков.

Большевизм объединил в себе русское народничество и марксизм.

Русское народничество было бунтом не очень хорошо образованных, но крайне амбициозных молодых людей. Если отбросить флер красивых слов о Справедливости и Счастье и обратиться к реальным программным документам, то мы увидим столько ненависти, что и «Бесы» Достоевского покажутся слишком гуманной копией. Их документы настолько пронизаны ненавистью и страстью к убийству, что самые кровожадные представители охранки и полиции перед ними меркнут. На дорогу Счастья эти неудавшиеся вожди жаждали гнать людей пинками и розгами.

Однако российское народничество оставалось идейно крайне замкнутым явлением. Понадобилась иезуитская логика марксизма, чтобы дать этой амбициозности и ненависти законченную логическую структуру. Эта логика, помноженная на стадное чувство толпы, на жажду погрома, зависть и злорадство, способна была снести все каноны традиционных цивилизаций.

И Реформация, и якобинцы, и Парижская Коммуна доказали, что трудно найти более кровавую идею, чем идея всеобщей справедливости и братства. Однако этим экспериментам не хватило логики и последовательности. Большевизм стал уникальным явлением: кровавый и беспощадный опыт поиска Справедливости он наложил на математическую строгость марксизма.

Идеологическая бомба, которую принято именовать «Манифестом», не мифический, а реальный призрак, бродящий по Европе, была на самом деле страшным и реалистичным воплощением в жизнь европейского «романа в стиле готики».

Логические построения большевиков кажутся не более чем демагогией, неизбежным ритуалом. На самом деле это не так. Логика предавала легитимность любым кровавым актам, так как они совершались, исходя из точных математических расчетов блага человечества. Логика избавляла от моральных страданий. Построение всеобщего Счастья становилось подобным чему-то очень практическому, например, ремонту паровоза, как об этом потрясающе написал Андрей Платонов. Логика придавала конкретный и понятный смысл вопросам бытия: Жизнь и Смерть, Воздаяние и Справедливость обретали математическую строгость. Чувства и страсти ушли — осталась одна логика инструкций и схем.

Превращение реальной жизни в логическую схему породило в большевизме всплеск мистицизма: логика Сталина, террор, московские процессы, — это логика над логикой, сверхлогика, и как итог — мистика. Сталин лишь использовал огромный потенциал большевизма — логического мистицизма.

ИзменитьУбрать
(0)

III. Наедине со Львом Троцким и его книгой «Моя жизнь» (Стамбул, 1929 г.)

Приход Льва Троцкого в экстремистское политическое движение во многом не поддается обычной логике. В конце XIX века многие еврейские юноши приходят в политику в знак протеста против политического, религиозного и социального статуса евреев в России. Личный секретарь Распутина, типичный российский имперский еврей, писал, что Распутин неоднократно пытался уговорить Николая II изменить статус евреев и тем самым отвратить их взоры от революционных экстремистов. Его императорское величество не решилось пойти на «попрание основ», и, как следствие — тотальная радикализация еврейской молодежи.

Во многом можно согласиться с секретарем Распутина. Однако именно Льва Троцкого это не касается ни в малейшей степени:

«Национальный момент в психологии моей не занимал самостоятельного места, так как мало ощущался в повседневной жизни. После ограничительных законов 1881 г. отец, правда, не мог больше покупать землю, к чему так стремился, и мог лишь под прикрытием арендовать ее. Но меня все это мало задевало. Сын зажиточного землевладельца, я принадлежал скорее к привилегированным, чем к угнетенным. Язык семьи и двора был русско-украинский. При поступлении в училище была, правда, для евреев процентная норма, из-за которой я потерял год. Но дальше я шел все время первым и нормы непосредственно не ощущал. Прямой национальной травли в училище не было. Этому препятствовала до известной степени уже национальная пестрота не только ученического, но и учительского состава».

ИзменитьУбрать
1900 г.
(0)

Отец и мать Троцкого на протяжении многих лет старательно и последовательно выползали из бедности и сумели подняться из низов, стать крепкими хозяевами. Но их опыт не просто был чужд Льву. Разрыв в 18 лет с семьей был не просто капризом.

Сам Троцкий заявляет, что именно борьба за справедливость стала его путеводной звездой. Но так ли это? Сидя в Стамбуле, этот бывший вождь кровавейшей из революций вспоминает дни своего детства и юности и все те притеснения сирых и убогих, которые довелось ему видеть. Автор мемуаров не вспомнил ничего хорошего о своем реальном училище.

«Семь лет, проведенных мною в реальном училище, начиная с приготовительного класса, не лишены были и радостей. Но видно их было меньше, чем горестей. В общем, память об училище осталась окрашенной если не в черный, то в серый цвет. Над всеми школьными эпизодами, и горестными, и радостными, возвышался режим бездушия и чиновничьего формализма. Трудно назвать хоть одного преподавателя, о котором я мог бы по-настоящему вспомнить с любовью. А между тем наше училище было не худшим. Кое-чему оно меня все же научило: оно дало элементарные знания, привычку к систематическому труду и внешнюю дисциплину. Все это понадобилось в дальнейшем. Оно же, наперекор своему прямому назначению, посеяло во мне семена вражды к тому, что существует».

И взгляд на имперскую Россию из Стамбула 1929 года:

«Когда я хочу восстановить в памяти образ официальной России в годы моей ранней юности, я вижу спину градоначальника (Одессы), его протянутый в пространство кулак и слышу хриплые ругательства, которые не принято печатать в словарях».

В этом презрительном взгляде на свое детство и юность, на свой заочный спор с отцом, есть еще что-то... Когда человек страстно хочет в чем-то уверить окружающих, он порою невольно говорит больше, чем хочет. Как Каин, который ответил Б-гу не на тот вопрос, который был задан, а на тот, о котором он все время думал: «Разве я сторож брату своему?..»

Почему в его мемуарах так велика роль отца?

«В разгар гражданской войны... семидесятипятилетнему старику пришлось сотни километров пройти пешком, чтоб найти временный приют в Одессе. Красные были ему опасны, как крупному собственнику. Белые преследовали его, как моего отца. После очищения юга советскими войсками он получил возможность прибыть в Москву».

Упоминание о трагическом бегстве отца из родной Яновки, где родился и вырос сам Лев Троцкий, и где всю свою жизнь отец медленно и упорно становился на ноги, еще можно объяснить. Но почему через много страниц, уже не раз рассказав о своих сложных отношениях с отцом, Троцкий вдруг возвращается к этой теме:

«В 1921 г., когда, спасшись от белых и красных опасностей, отец прибыл ко мне в Кремль, я шутя сказал ему: «А помните, вы говорили, что царских порядков еще на триста лет хватит?» Старик лукаво улыбнулся и ответил по-украински: «Пусть на сей раз твоя правда старше...»

Нет, это не просто воспоминания. Это реконструкция истории. Своей собственной.

Взаимоотношения «отец — сын» для будущих экстремистов никогда не были простыми. На память сразу же приходят классические литературные примеры: те же «Мещане» Горького, но, скорее даже — «Петербург» Андрея Белого. Это даже не ненависть пополам с любовью, это нечто большее.

Возможно, Лев Троцкий не так уж далек от истины: может, действительно российское образование «сеяло семена вражды», рождая в отроках безнадежную тоску о лучшей жизни, пробуждая безумные амбиции и страсти, и беспощадно растаптывало их надежды? Кто вообще сказал, что образование — это благо, а не проклятие?..

Льва Троцкого не назовешь неудачником. За исключением того экзамена, когда он не сумел «вползти» в процентную норму, Лев всегда был первым учеником. В первом издании Малой Советской энциклопедии, которая вышла, когда он был уже в опале, но еще не враг, приводится любопытное замечание о Троцком: «человек, который в любую компанию приходит со своим стулом». Казалось бы, такого лидера, всегда успешно идущего вперед, блестящего оратора, трудно назвать неудачником. Но как на самом деле оценивал себя сам Лев Давыдович, если для него так важно, что отец признал его правоту?

Троцкий, упивающийся печатным словом, очень хорошо понимает, что как обычный литератор — он никто:

ИзменитьУбрать
Л. Троцкий читает газету "Милитант"
(0)

«Любовь к слову сопровождала меня с ранних лет, то ослабевая, то нарастая, а вообще несомненно укрепляясь. Писатели, журналисты, артисты оставались для меня самым привлекательным миром, в который доступ открыт только самым избранным».

Может быть, именно эта жажда признания и превратила Льва Бронштейна сначала в Львова, а потом уже и в Льва Троцкого. Если Антоша Чехонте издевался над окружающими, а Андрей Белый в «Петербурге» вложил всю силу своей ненависти в мерзкий и подлый портрет собственного отца под вымышленным именем, то Лев Троцкий стал беспощадным «рыцарем» своей идеи. Никто не принуждал его писать эти слова:

«Революционный централизм есть жесткий, повелительный и требовательный принцип. В отношении к отдельным людям и к целым группам вчерашних единомышленников он принимает нередко форму безжалостности... Оперировать в политике отвлеченными моральными критериями — заведомо безнадежная вещь. Политическая мораль вытекает из самой политики, является ее функцией. Только политика, состоящая на службе великой исторической задачи, может обеспечить себе морально безупречные методы действия... Эти соображения ни в каком случае не являются попыткой “оправдания” революционного террора. Пытаться оправдывать его — значило бы считаться с обвинителями».

И еще одна маленькая, «мистическая», черточка:

«День моего рождения совпадает с днем октябрьской революции. Мистики и пифагорейцы могут из этого делать какие угодно выводы. Сам я заметил это курьезное совпадение только через три года после октябрьского переворота».


Добавление комментария
Поля, отмеченные * , заполнять обязательно
Подписать сообщение как


      Зарегистрироваться  Забыли пароль?
* Текст
 Показать подсказку по форматированию текста
  
Главная > Мигдаль Times > №41 > Лев Троцкий и политическая мораль
  Замечания/предложения
по работе сайта


2024-03-29 08:31:05
// Powered by Migdal website kernel
Вебмастер живет по адресу webmaster@migdal.org.ua

Сайт создан и поддерживается Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра «Мигдаль» .

Адрес: г. Одесса, ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.: (+38 048) 770-18-69, (+38 048) 770-18-61.

Председатель правления центра «Мигдаль»Кира Верховская .


Jewniverse - Yiddish Shtetl Еженедельник "Секрет" Еврейский педсовет