БС"Д
Войти
Чтобы войти, сначала зарегистрируйтесь.
Главная > Мигдаль Times > №8 > Я говорил от имени России...
В номере №8

Чтобы ставить отрицательные оценки, нужно зарегистрироваться
+7
Интересно, хорошо написано

Я говорил от имени России...
Самуил Имас

«23 февраля — 15-я годовщина смерти поэта Бориса Абрамовича Слуцкого».

«Мигдаль Times», февраль, 2001 г.

Эта дата, еще недавно однозначно воспринимаемая как День Красной Армии, а на излете советской власти плавно перетекшая («наш ответ Чемберлену») в своего рода Мужской День (стыдливая альтернатива 8-му марта — мужчинам тоже подарков захотелось), в качестве даты смерти Бориса Слуцкого выглядит мистически-многозначно...

«Словно именно я был такая-то мать,
Всех всегда посылали ко мне.
Я обязан был вс? до конца понимать
В этой сложной и длинной войне...
Не умел воевать, но умел я вставать,
Отрывать гимнастерку от глины
И солдат за собой поднимать
Ради Родины и дисциплины.
Хоть ругали меня,
Но бросались за мной.
Это было
Моей персональной войной».

Судьба Бориса Абрамовича Слуцкого — «русского советского поэта», как писали прежде в энциклопедиях, — особенна и поучительна даже на фоне судеб той великой когорты «русскоязычных» поэтов еврейского происхождения, чьи имена у всех на слуху, ибо, даже среди этих зв?здных имен имя Бориса Слуцкого не только не меркнет, но светится особым, лишь ему присущим светом.

«Мы были опытным полем.
Мы росли как могли,
Старались,
Не подводили Мичуриных социальных,
А те, кто не собирались
высовываться из земли,
Те шли по линии органов,
особых и специальных...»

В предвоенную Москву попал он в злосчастном 1937 году: туда ехала из его родного Харькова девушка, которую он тайно любил с девятого класса. Поступил в первый попавшийся институт — Юридический (это в 1937 году, с его отчеством...). Ходил там в литкружок, которым руководил легендарный Осип Брик (муж Лили Брик, возлюбленной Маяковского, знаменитый теоретик литературы). О девушке быстро забыл, приглядевшись к москвичкам. На лекциях было скучно — в кружке интересно...

«Хорошо я жил в те годы: 37-й, 38-й, 39-й!.. Обедал раз или два в месяц... Чай — без заварки. В трамваях — без билета. Бледные профессора читают бледные курсы наук. Процессы в легких. Процессы в газетах. Писал стихи, но Брику не показывал — стыдился».

Через много лет его стихотворение «Б-г» произвело эффект разорвавшейся бомбы:

«Мы все ходили под б-гом.
У б-га под самым боком.
Он жил не в небесной дали,
его иногда видали
живого. На Мавзолее...»

Анна Ахматова, которая вс? время думала о славе, своей и чужой, и понимала в ней толк, сказала Слуцкому о стихотворении «Б-г»: «Я не знаю дома, где бы не было этого...»

Но тогда, в 1939 году студент-юрист Борис Слуцкий по рекомендации поэта Антокольского неожиданно для многих был принят в Литинститут и очень гордился тем, что «получает две стипендии...»

А 13 июля 1941 года он уже едет на войну с чемоданом, в котором том Блока, том Хлебникова и две «капиталистические» рубашки. Уже через несколько дней все это добро досталось противнику.

«Последнею усталостью устав,
Предсмертным умиранием охвачен,
Большие руки вяло распластав,
Лежит солдат.
Он мог лежать иначе,
Он мог лежать с женой в своей постели.
Он мог не рвать намокший кровью мох,
Он мог... Да мог ли? Будто? Неужели?
Нет, он не мог.
Ему военкомат повестки слал.
С ним рядом офицеры шли, шагали.
В тылу стучал машинкой трибунал.
А если б не стучал, он мог?
Едва ли.
Он без повесток, он бы сам пошел.
И не за страх — за совесть и за почесть.
Лежит солдат — в крови лежит, в большой,
А жаловаться ни на что не хочет».

«Я говорил от имени России,
Ее уполномочен правотой,
Чтоб излагать с достойной прямотой
Ее приказов формулы простые.
Я был. политработником,
Три года —
Сорок второй и два еще потом...»

«Расстреливали Ваньку-взводного
за то, что рубежа он водного
не удержал, не устерег.
Не выдержал. Не смог. Убег.
Бомбардировщики бомбили
и всех до одного убили.
Убили всех до одного,
его не тронув одного.
Он доказать не смог суду,
что взвода общую беду
он избежал совсем случайно.
Унес в могилу эту тайну...»

«За три факта, за три анекдота
вынут пулеметчика из дота,
вытащат, рассудят и засудят.
Это было, это есть и будет.
...Я когда-то думал все уладить,
целый мир облагородить,
трибуналы навсегда отвадить
за три факта человека гробить
Я теперь мечтаю, как о пире
духа, чтобы меньше убивали.
Чтобы не за три, а за четыре
анекдота со свету сживали».

Потом была контузия. Инвалидность. Многие годы мучительных головных болей. Знакомая девушка говорила о нем своей матери, отвечая на е? вопросы: — «А кто он такой?» — «Никто». — «А где он работает?» — «Нигде». — «А где живет?» — «Нигде...» И так — десять лет, на птичьих правах в послевоенной Москве: с демобилизации до 1956 года, когда получил первую в жизни свою комнату (37 лет от роду), и до 1957 года, когда вышла его первая книжка.

«Девятнадцатый год рожденья —
22 в 41-м году —
Принимаю без возраженья
Как планиду и как звезду».

Но подлинная известность Слуцкого-поэта, заложенная ещ? в предвоенное время студенческой подборкой, началась с публикации в 1953 году новых стихов и статьи Эренбурга о нем. Эренбург, по свидетельству самого Слуцкого, говаривал: поэзия — это то, что не может быть выражено никакими другими искусствами.

Но у Слуцкого был не только дар поэта. Он обладал даром учителя, и многие считали себя его учениками. Он обладал даром историка и философа.

«Эпоха закончилась. Надо е? описать.
Ну, пусть не эпоха — период, этап,
Но надо его описать — от забвенья спасать...»

И потому в своем стихе он стремился прежде к точности, а потом уж — к искусности. Но когда это совпадало, его голос обретал силу пророка.

«Когда мы вернулись с войны,
я понял, что мы не нужны.
Захлебываясь от ностальгии,
от несовершенной вины,
я понял: иные, другие,
совсем не такие нужны...»

«Г-сподь не любит умных и ученых,
предпочитает тихих дураков,
не уважает новообращенных
и с любопытством чтит еретиков...»

«Люблю антисемитов, задарма
дающих мне бесплатные уроки,
указывающих мне мои пороки
и назначающих охотно сроки,
в которые сведут меня с ума».

Эти строки, как и многие другие, стали пророческими. Стихи вообще зачастую заменяли Слуцкому дневник, писались, по тем временам, заведомо «в стол». Когда однажды его попросили определить его цель как поэта, Слуцкий сказал: «Выговориться!..»

«Презрения достойный
Холопский род людской.
Он любит, когда им правят
Только железной рукой.
Он любит, когда его топчут
Только чугунной ногой
Он корчится и ликует,
Блаженный, нищий, нагой».

Быть евреем и быть русским поэтом — ноша эта была для души его мучительной.

«По отчеству, — учил Смирнов Василий,
— их распознать возможно без усилий!
Фамилии — сплошные псевдонимы,
а имена — ни охнуть, ни вздохнуть,
и только в отчествах одних хранимы
их подоплека, подлинность и суть.
Действительно: со Слуцкими князьями
делю фамилию, а Годунов —
мой тезка, и, ходите ходуном,
Бориса Слуцкого не уличить в изъяне.
Но отчество — Абрамович, Абрам —
отец, Абрам Наумович, бедняга.
Но он отец, и отчество, однако,
я, как отечество, не выдам, не отдам».

Этот текст сегодня может восприниматься достаточно двусмысленно. Как и его выступление с осуждением публикации романа. «Доктор Живаго» за рубежом: таковы были его тогдашние представления о патриотизме и художнической порядочности. «Уменья не сослаться на болезнь,\ Таланту нет не оказаться дома». Тогда-то и подошел к нему сверхмодный молодой поэт, называвший себя его учеником, и демонстративно прогремел: «Борис Абрамович! Я вам должен большую сумму». (Слуцкий легко ссужал деньгами тех, кто просил.). «Этих денег теперь у меня нет. Но тридцать сребреников я вам отдам!» — и он протянул Слуцкому две пятнадцатикопеечные монеты. «Хорошо, Женя, давайте!» — отозвался бледный Слуцкий и, опустив монеты в карман, быстро вышел.

«Я судил людей и знаю точно,
что судить людей совсем не сложно, —
только погодя бывает тошно,
если вспомнишь как-нибудь оплошно...»

Вскоре умерла жена. Жить становилось мучительно. Сила сопротивления истощалась. Противоречия подтачивали сердце и мозг.

И разум оставил его.

Короткие периоды просветления он проводил в семье младшего брата. Стал даже чуточку приходить в себя. Занимался с племянником школьными уроками. Мыл посуду. И прятал по-детски газету, когда его заставали за чтением: внешний мир, доказывал он, ни капли не занимает его! И однажды, все переделав по дому, рухнул он на пороге комнаты замертво. Как напророчил себе когда-то в стихотворении «Хорошая смерть»:

«Пять секунд он гаснул, глохнул,
воздух пальцами хватал —
рухнул. Даже и не охнул».

Это было 23 февраля 1986 года.

«Натягивать не станем удила,
поводья перенапрягать не станем,
а будем делать добрые дела
до той поры, покуда не устанем...»


Добавление комментария
Поля, отмеченные * , заполнять обязательно
Подписать сообщение как


      Зарегистрироваться  Забыли пароль?
* Текст
 Показать подсказку по форматированию текста
  
Главная > Мигдаль Times > №8 > Я говорил от имени России...
  Замечания/предложения
по работе сайта


2024-03-28 01:37:53
// Powered by Migdal website kernel
Вебмастер живет по адресу webmaster@migdal.org.ua

Сайт создан и поддерживается Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра «Мигдаль» .

Адрес: г. Одесса, ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.: (+38 048) 770-18-69, (+38 048) 770-18-61.

Председатель правления центра «Мигдаль»Кира Верховская .


Dr. NONA Jewniverse - Yiddish Shtetl Всемирный клуб одесситов