+6

№80

Мигдаль Times №80

Маски еврейского карнавала

Хая БЕН-ШАЛОМ, Елена РИМОН

На столе лежат карты. На картинках — короли, дамы, валеты, джокеры. Где на этих картинках верх, а где низ?
Адольфо Биой Касарес

(0)

Современный еврей возвращается каждый год и в Древний Египет (Песах), и в эпоху эллинизма (Ханука), и в древнюю Персию (Пурим). Перефразируя Маараля (рабби Иеhуду Лива, жившего в Праге в 17 в.) можно сказать, что одна из целей пребывания сынов Израиля в изгнании среди разных народов — усвоить и вобрать в себя из других культур все то, что евреям подходит, с чем они могут дальше работать. В этом смысле еврейская культура изначально несет в себе зародыш постмодернистской ситуации.

Но даже на этом фоне праздник Пурим — самый постмодернистский из всех. Самый постмодернистский и самый нееврейский. Взять хотя бы загадочное предписание — напиться так, чтобы не отличать благословенного Мордехая от проклятого Амана.

Вообще-то, евреям не запрещено употребление спиртных напитков, но любая разнузданность чужда «человеку hалахи», уважающему в себе образ Б-жий. И уж тем более странно требование «не различать» — ведь традиционная еврейская культура — в высшей степени культура границ, требующая «воздвигать ограду вокруг закона» (Трактат Авот). hАлаха всегда стремится различать и разграничивать вещи, чтобы понять, в чем их сущность. А Пурим переворачивает и уравнивает в правах зло с добром, благородство и самоотверженность — с низостью и коварством.

Все это, однако, вполне совместимо с совершенно иной традицией — европейским карнавалом, известным русским интеллектуалам, прежде всего, по прославленной книге Михаила Бахтина «Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса». В этой книге описывается опьяняющая атмосфера праздника, освобождающая от запретов и табу, ломающая границы классов и сословий. В карнавальном хороводе все меняется местами: король и шут, аристократ и пария, человек и животное, верх и низ, возвышенное и низменное, святое и профанное, большое и малое, сиюминутное и вечное.

Карнавальный смех обнажает относительность всех условностей, на которых строится культура. Оценить относительность условностей, пределов и границ можно, только выйдя из них, и потому, как говорит Бахтин, смех возникает именно на границах. В другой своей работе он заявляет, что вообще все самые ценные достижения человечества возникли на границах (например, на границах дисциплин, культур и ментальностей).
Наглядное выражение карнавальной трансформации, перевоплощения — характерный для любого карнавала обряд переодевания, обновления одежд и социального образа. Сюда же относится маска. «Маска связана с веселой относительностью, с веселым же отрицанием тождества и однозначности, с отрицанием тупого совпадения с самим собой, с переходами, метаморфозами, с нарушением естественных границ, с осмеяниями и прозвищами.

(0)

В маске воплощено игровое начало жизни. Такие явления, как пародия, карикатура, гримаса, кривляния, ужимки и т. д. являются по своему существу дериватами маски». Еще один важный атрибут праздника — пир.
Никто еще, насколько нам известно, не пытался рассмотреть в контексте идей Бахтина

праздник Пурим и тот текст, который читают в этот праздник, — Мегилат (Свиток) Эстер. Тем, кто читал Бахтина, этот контекст кажется совершенно естественным, потому что Свиток Эстер переполнен карнавальными элементами. Все там начинается с пира, на котором царь Ахашверош предлагает гостям полюбоваться прелестями своей жены Вашти, и продолжается на пирах, которые задает ее преемница Эстер для царя и его первого министра Амана. Заканчивается Свиток тоже пирами — евреи празднуют свое избавление от геноцида. Смертельный страх сменяется блаженным весельем.

Мегилат Эстер — самая странная книга из всех книг Танаха. Действие разворачивается в декорациях восточного гарема. При дворе царя Ахашвероша, среди обалдевших от страха и грубой лести придворных сановников, царит абсурдная тирания, не подвластная никакой логике, не связанная никакой законностью, не поддающаяся предсказаниям.

Но при этом на все капризы тирана надета маска законности: все происходит в соответствии с кодексом и конституцией, с которыми постоянно сверяются: что там у нас сказано по этому поводу и в каком параграфе?
В Мегилат Эстер постоянно подчеркивается, что все происходит в строжайшем соответствии с буквой закона: и царицу убирают законнейшим образом, и девиц притирают по предписаниям закона, и вино пьют, соблюдая закон. (Слово «дат» — закон, конституция, приказ — встречается в Мегиле 18 раз, не считая многочисленных синонимов к нему.) Это тоталитарный мир узаконенного беззакония.

В этом абсурдном мире нет места ни для чего абсолютного — абсолютной истины, абсолютных ценностей. В таком тексте нет места Всевышнему, и Свиток Эстер — единственная книга Танаха, в которой нет ни одного упоминания имени Всевышнего.

В мире Мегилат Эстер все обратимо. Царь Ахашверош призывает царицу Вашти явиться на пир и предстать перед его гостями обнаженной, но в короне. Царица отказывается — и немедленно теряет корону и голову. Место Вашти занимает Эстер, но и ее положение прочно ровно настолько же: оно в любой момент может перевернуться. То же самое с верховным сановником государства Аманом: он замышляет погубить еврея Мордехая и вознестись над всеми.

«Как наградить человека, которого царь желает возвеличить?» — спрашивает Амана Ахашверош. «Пусть принесут одеяние царское, которое надевал царь, и приведут коня, на котором ездил царь, и на голову возложат царский венец», — отвечает Аман. В глазах Амана его положение настолько исключительно, что он даже не сомневается, что речь идет о нем. Единственное, чего ему не хватает, это самой короны, и потому он просит о символической коронации.

Тут-то и начинается его падение, а все почести (только без короны — это, видно, царь посчитал излишним) получает Мордехай, для которого уже была приготовлена виселица. На виселицу, в конце концов, возносится сам Аман, что пародийно соответствует его желанию возвеличиться над всеми. Но положение Мордехая, который в результате занимает место Амана, ничуть не более устойчиво, чем у его предшественника. Ведь иллюзия хэппи-энда возникает только оттого, что занавес вовремя закрывается.

Обряды, сопровождающие чтение Мегилат Эстер, полностью соответствуют духу этой книги: многое из того, что строжайше запрещено в другое время, разрешено в этот праздник. Так, например, в синагоге подобает вести себя чинно и благопристойно, однако же, чтение Свитка Эстер принято прерывать топотом, свистом и треском пуримских трещоток. Б-гобоязненным евреям не пристало отрываться от изучения Торы ради пиров и всяческих игрищ, предаваться легкомысленному зубоскальству, а тем паче рядиться во всякие обличья. Но в Пурим снимаются запреты, и самые серьезные люди облачаются в маски и карнавальные костюмы.

(0)

Не забудем, что Пурим — вообще единственный еврейский праздник, включающий театральное действо. Исследователи расходятся во мнениях о том, когда появилась традиция пуримского карнавала: то ли она возникла как параллель к театрализованным празднествам итальянского барокко, то ли восходит к эпохе вавилонских гаонов, когда в день Пурима давали праздничные представления и сжигали чучело Амана, — но, так или иначе, источник этой традиции — чужой.

Известны шуточные пуримские комедии и фарсы на испанском и арабском языках, но особого расцвета традиция праздничных пуримских представлений достигла на идиш, в среде ашкеназского еврейства. В Германии, Польше и Белоруссии студенты иешив разыгрывали пуримшпили в помещениях больших синагог; позднее в этих представлениях стали участвовать специальные труппы, в которые за небольшую плату набирали ремесленников и безработных. В двадцатом веке традиция пуримских спектаклей угасла, чтобы неожиданно возродиться в восьмидесятые годы в России, где незабвенные подпольные пуримшпили стали одной из форм протеста, этапом становления еврейского национального самосознания.

Почему же не стало народной традицией инсценировать, например, события, связанные с Ханукой, или разыгрывать пасхальные мистерии? Почему именно Свиток Эстер инсценируют в единственном традиционном еврейском театральном действе?

В этот момент я почувствовал, что картинки на картах потеплели, задвигались и стали оживать.
Р.?Желязны

Раньше речь шла о сценическом действе; теперь поговорим о том, что за ним стоит — о сценарии и о Сценаристе.

Итак, в Пурим разрешено и даже заповедано то, что запрещено в другое время — в частности, театральные игры. Стоит поставить это разрешение в контекст запрета: мудрецы Талмуда запретили евреям изучать нечто, что они называли «хохма яванит», греческой мудростью (трактат Сота, 49:2). С определением границ этого понятия существуют проблемы. Как считали комментаторы Талмуда, запретная «хохма яванит» не включает в себя все те науки, которыми греки занимались, но не имели на них монополии, как то: физика, математика, астрономия, астрология, медицина, а также логика, философия и пр.

Запрет на «хохма яванит» имеет в виду нечто специфически греческое, причем связанное именно со зрелой и несколько подгнившей культурой, в распоряжении которой находится накопленный за несколько сот лет инвентарь эпических, лирических, драматических и философских текстов. «Хохма яванит» — это искусство объясняться намеками, аллюзиями и цитатами — своего рода «игра в бисер» или, по выражению Бродского, «эзопова феня», непонятная для непосвященных.

Конечно, не всегда игра с текстами содержит в себе пагубу. Взять хотя бы старинные еврейские пародии, связанные с Пуримом, такие как «Масехет Пурим», принадлежащая перу Калонимуса бен Калонимуса (14 в.), переводчика и философа, автора этического трактата «Эвен бохан», или пародийные «Сефер hа-бакбук» и «Мегилат старим», приписываемые раву Леви бен Гершому (конец 13 — начало 14 вв.), математику и философу, автору прославленных комментариев к Писанию. У евреев издавна принято сопровождать застолье «двар тора» — ученой беседой, комментариями к тому или иному отрывку из Писания или из Талмуда; среди пуримских обычаев есть «пурим тейре» — пародийная перелицовка «двар тора».

Все эти тексты — остроумные, забавные, иногда уморительно смешные, но не циничные. Цинизм появляется тогда, когда культура замыкается на себя, игра становится формой существования белковых тел и литературных текстов, а эстетизм плавно переходит в отторжение ценностей и идеалов.

С точки зрения Талмуда жонглирование текстами и цитатами, смена масок, «лицедейство» сами по себе не плохи и не хороши. Запретная «хохма яванит» — это такое лицедейство, при котором под маской не предполагается лица, то есть то, что в Талмуде называется «лейцанут», циничное насмехательство или кощунство.

Но, в сущности, что это такое — лейцанут? Первая фраза книги Псалмов — «Счастлив человек, который не ходил по совету нечестивых, на пути грешников не ступал, в собрании легкомысленных не сидел». «Собрание легкомысленных» на иврите — «мошав лейцим», то есть «место, где собираются “лейцим”». В современном иврите «лец» — это просто-напросто клоун.

Так вот, в Талмуде такие греческие увеселения, как театры, цирки и стадионы называются именно «мошав лейцим», что в этом контексте означает что-то вроде «сборища циников». И вот это самое отрицательное качество — «лейцанут», цинизм — Талмуд приписывает никому иному, как Аману и его предку, с которым идентифицируется Аман, — Амалеку.

В еврейской традиции Амалек олицетворяет все, что противостоит духу, морали и человеческому достоинству. Рав Деслер в знаменитом этическом трактате «Михтав ми-Элияhу» определяет Амалека как «полную противоположность духовности и святости... Его сила — это сила дерзкого нахальства и бесстыжей гордыни. Это единственная в мире сущность, которую невозможно исцелить и направить на благо». Безумное нахальство Амалека — в том, что он не признает никаких авторитетов, никаких высших ценностей, ничего такого, чего он не мог бы попрать, если не сейчас, то потом, когда-нибудь, при благоприятном стечении обстоятельств. Это не мешает Амалеку для достижения сиюминутного успеха предаваться самому низкопробному лизоблюдству: Амалек — это нечто обратное гордости и чести, это гордыня.

Традиционная еврейская техника толкования, как мы видим, активно использует сопоставление и столкновение текстов из разных книг Танаха. Мудрецы Талмуда связывают Амана с Амалеком, Эстер с Сарой, Мордехая с Биньямином.

В книге Эстер о Мордехае сказано, что он принадлежит к колену Биньямина. Интрига в Мегилат Эстер начинается с того, что Мордехай отказывается кланяться всесильному временщику Аману. Мидраш ставит этот факт в контекст другого факта: когда праотец Яаков возвращался из Харрана в Эрец-Исраэль, ему пришлось встретиться с Эсавом (имея все основания опасаться этой встречи) и вместе со всем своим семейством кланяться ему. Так вот, его младший сын Биньямин тогда еще не родился и потому не участвовал в этом унизительном действии. Потому-то, говорит мидраш, именно в уделе Биньямина будет находиться Храм.

В причудливой логике мидрашей причино-следственная связь (потомство, род и т. д.) — это одновременно тождество: Аман не только потомок Амалека, они воплощают одну и ту же духовную сущность, враждебную Всевышнему и еврейскому народу как Его избраннику. Так строится мидраш: для него все действующие лица — маски, под них нетрудно подставить другие имена и лица.

Является ли такая толковательная техника игрой? Скорее всего, да. Является ли эта игра циничной? Б-же упаси.

Да, Аман — двойник Мордехая, и в пуримском карнавале среди мелькающих масок они становятся неразличимы. Но пуримское переворачивание противоположностей — не самоцель, и пуримский карнавал, как и пуримское пьянство — не высшая ценность, но путь. Путь к чему?

Если нам известен только один порядок, то мы относимся к нему очень серьезно. Как только он переворачивается — возникают два порядка. Как только мы обнаруживаем, что существует больше чем один порядок, то оказывается, что ни один из них не абсолютен и ни к одному из них не стоит относиться с абсолютной серьезностью. Мы можем их сравнивать и судить, но для этого надо держать некоторую дистанцию, то есть отстраниться и от того, и от другого. Если мир переворачивается подряд несколько раз, у созерцателя возникает головокружение, и он уже не знает, какой порядок — прямой, а какой — обратный, как на карточной картинке.

Заметим, что у всех действующих лиц Мегилы есть двойники (Эстер — Вашти, Мордехай — Аман), — у всех, кроме одного. Это именно сам царь Ахашверош, та самая ось, вокруг которой вращается сюжетная интрига. Логика карнавала требует, чтобы при царе был шут, и чтобы они менялись местами. Однако в Свитке Эстер ничего такого нет. Ахашверош сам — и царь, и шут, сам, весь целиком, — пародия. На что? Если двор Ахашвероша — перевернутый мир, то надо понять, негативом чего он является.

Двор Ахашвероша — пародия на власть, Ахашверош — комическая маска любой власти. Возможно, в контексте еврейской истории это покажется странным, но мудрецы упорно утверждают, что царство и власть у народов мира только кажущиеся, не настоящие. А вот у евреев подлинная власть возможна и даже была. Как пример истинной власти Талмуд приводит царствование Шломо (Соломона), про которого сказано, что он сидел на троне Всевышнего.

Настоящая власть на земле — только та, которая является проекцией, отражением Власти Всевышнего. Дело не в национальной принадлежности властителя, а в его самосознании: сознает ли он себя как проекцию чего-то высшего или считает себя последней инстанцией, выше которой никого нет. Загадочные поступки Ахашвероша, с точки зрения мидрашей, — не что иное, как бунт.

Современному читателю это может показаться странным: неужели эта комическая фигура — богоборец? Но в мидраше это именно так: Ахашверош стремится низвести еврейского Б-га на уровень идола, которого он может победить. Мидраш рассказывает, что на том самом пиру, с которого все началось, Ахашверош спрашивал евреев: «Может ли ваш Б-г задать вам такой же пир или лучше?».

(0)

Как говорил Юрий Тынянов, если пародией на трагедию является комедия, то пародией на комедию будет трагедия. Ахашверош — это комедия неподлинной власти, пародирующей власть Соломона, но и власть Соломона — только проекция Высшей и подлинной власти. Очевидно, именно так следует понимать загадочное утверждение Талмуда, что в тексте Свитка Эстер всякое употребление слова «царь», если только оно не выступает непосредственно как дополнение к имени Ахашвероша, отсылает нас к Царю Царей, Благословен Он. Одно из самых употребительных выражений мидрашей, комментирующих книгу Эстер, — «ве-наафох гу», «наоборот». Все в Свитке надо понимать с точностью до наоборот.

Итак, Свиток Эстер — самая, если можно так выразиться, «нерелигиозная» книга Танаха. В ней ни разу не упоминается имя Всевышнего, зато количество персидских имен и обычаев заставляет задуматься, еврейская ли она по духу. Вопрос о том, следует ли включать эту книгу в канон Танаха, в свое время интенсивно обсуждался мудрецами Талмуда. Формально сомнения были другие — например, что этот текст может вызвать ненависть к евреям среди других народов. Контрдовод заключался в том, что события, описанные в Свитке, все равно уже попали в персидские и мидийские хроники. Все же опасения оправдались: враги евреев действительно всегда обвиняли их в жестокости и кровожадности, опираясь именно на текст Свитка и не замечая, что принимают маску за лицо.

В конце концов Свиток Эстер не только вошел в канон, но и удостоился особого к себе отношения: являясь последним, наиболее поздним текстом Танаха, Свиток как бы замыкает круг, возвращаясь к началу. Сказанное выше позволяет понять поразительную фразу из талмудического трактата «Эрувин»: «Мегила нидрешет ке-амита шель Тора» — «Мегила толкуется [по тем же правилам], что и истинный смысл Торы». Во времена грядущего Избавления все книги пророков будут упразднены, ибо народ Израиля уже не будет нуждаться в их упреках, его уже не надо будет призывать вернуться с путей порока на путь Торы; но и тогда Свиток Эстер останется в каноне, как останется в нем Пятикнижие.

Почему? Потому что Избавление — это победа над силами зла, олицетворенными в образе Амана-Амалека-Змия.
Как Тора имеет в виду все свои смыслы (мидраши), а не только один внешний, который обычно называется «пшат» (и переводится как простой смысл, хотя какая уж тут простота?), так и Мегила обращена к читателю всеми своими смыслами, а не только внешним. Более того, в отличие от Торы, внешний смысл Мегилы является именно маской, но маской, призванной не скрыть, а приоткрыть истину. Маска слишком грубо намалевана и потому притягивает взгляд: что под ней? Маска, как нам хорошо известно из недавнего опыта, — непременный принцип поэтики текста в тоталитарном пространстве.

И потому Свиток Эстер — это галут смысла, как и место действия в ней — галут евреев, как описанный в ней мрачно-карнавальный тоталитарный режим — галут истинной Власти. Мудрецы Талмуда спрашивают: где в Торе упоминается Эстер?

О чем, собственно, они спрашивают? Не имеют же они в виду, что про царицу Эстер, ее пиры и благовония должно рассказываться в Пятикнижии? Суть вопроса иная: где источник фантасмагорической реальности, описанной в Свитке Эстер, как возможна она в мире, созданном и руководимом Всевышним?
В ответ приводится цитата из того места в книге Дварим, где Всевышний, разгневанный грехами сынов Израиля, предупреждает их, что сокроет Свой Лик под маской Собственного Отсутствия: «И сокрою Я совершенно лицо Свое», «астер астир эт панаи» (Дварим 31:18).

Талмуд играет со словами «астир» (сокрою) и «Эстер» (имя героини Свитка). Эту маску мы и видим в Свитке Эстер, где ни разу не упоминается Имя Всевышнего; герои даже в самых трудных обстоятельствах не обращаются к Нему в молитве. И однако же, согласно традиционным комментариям, Всевышний — самое главное и постоянно присутствующее лицо Свитка, ибо весь Свиток — метафора, иносказание и инобытие Его Лика. Хайдеггер (правда, совершенно по другому поводу) выразился в том смысле, что назначение метафоры — и скрывать, и приоткрывать Истину. Любопытно, что пародийные комментарии к Свитку Эстер («пурим тейре») строятся на буквальном прочтении всех метафор текста: на этом пути тоже можно прийти к Сокрытому Смыслу.
Где спрятать лист? В лесу. Где спрятать песчинку? На морском берегу. Где спрятано Имя Царя? В Свитке Эстер.

И тут мы возвращаемся к проблеме, о которой говорилось выше. Почему именно Свиток Эстер инсценируют в единственном аутентичном еврейском театральном действе? Почему не стало народной традицией, например, инсценировать события, связанные с Ханукой или разыгрывать пасхальные мистерии?

Потому что театральность заложена в самом тексте Мегилат Эстер: Мегила и есть игра.

Настало время вспомнить самый загадочный атрибут Пурима — двойничество Амана и Мордехая, галахическое требование напиться допьяна, с тем, чтобы уже не видеть разницы между благословенным Мордехаем и проклятым Аманом.

Конечно, разница между гордым праведником Мордехаем и низким царедворцем Аманом выдвинута на первый план текста. Скажем, Аман помешан на внешних почестях, но в то же время на пути к цели ему ничего не стоит поступиться честью, что превращает его в комическую фигуру. Поэтому и возможна такая смена сцен и декораций: Мордехай под угрозой смерти отказывается кланяться Аману, потомку Амалека, Аман же в соответствующей ситуации ведет его коня под уздцы и подставляет собственную спину под ногу Мордехая, садящегося в седло. Мудрецы описывают массу других унижений, которые Аман оказался способен вытерпеть в связи с возвышением Мордехая — например, его собственная дочь по ошибке выливает на отца содержимое ночного горшка, полагая, что перед ней Мордехай, и т. д. (Трактат Мегила, 16-1).

Но ведь и гордость одного, и подлость другого приводят к одному и тому же результату. Злодей Аман начинает плести свои козни против еврейского народа вследствие того, что Мордехай отказывается поклониться, хотя, как рассказывает мидраш, Мордехая предупреждали, что это может поставить под удар весь еврейский народ (Трактат Мегила 12-2; Таргум Ришон). В известном смысле можно сказать, что весь сюжет Мегилы — и опасность, и избавление — заведомо спровоцирован гордостью и упрямством Мордехая.

С другой стороны, возвышение Мордехая начинается именно с того, что Аман в наивной жажде самоутверждения советует царю оказать наивысшие почести человеку, которому царь желает выказать признательность. Аман не знает, к кому будут отнесены эти слова; напротив, Мордехай знает, что его действия опасны. Знание и незнание, благородная гордость и «бесстыжая гордыня», возвышенное и низкое меняются местами, вплетаясь в общую ткань Б-жественного Замысла. Поэтому на глубинном уровне между ними нет разницы (Иерушалми, Мегила 1). Как Аман не может уничтожить еврейский народ, так и Мордехай не может принести ему окончательное Избавление.

И опасность, и спасение приходят из одного-единственного источника — воли Всевышнего. Пока нам кажется, что спасение коренится в мудрости Мордехая, что опасность кроется в замыслах Амана, — мы не поняли Книгу Эстер. Корень всего происходящего, движущая сила событий — Царь. Истинный Царь, а не комическая марионетка, пытающаяся Его подменить.

К этому смыслу и призывают нас мудрецы, предписывая евреям напиться, пока мы не перестанем различать разницу между благословенным Мордехаем и проклятым Аманом. Для того-то и нужен маскарад в Пурим, чтобы человек, напившись и нацепив маску, отстранился от себя, перестал относиться к себе серьезно и попытался догадаться, кто он есть на самом деле.

Источник: Печатается в сокращении. Полный текст на сайте http://www.oranim.ac.il

Добавить комментарий

Добавление комментария

Поля, отмеченные * , заполнять обязательно * Подписать сообщение как  Имя  без пароля (гостевой вход)  Ник  Пароль  Войти?        Зарегистрироваться  Забыли пароль? * Текст  Показать подсказку по форматированию текста