У многих из нас ныне Борис Абрамович прочно ассоциируется с небезызвестным олигархом. Хотя... есть еще в Одессе люди, помнящие совсем другого Бориса Абрамовича. Владимирского. Того, который говорил много, но всегда хотелось, чтобы он сказал еще.
Все говорили «по бумажке». Потому что иначе не умели. На любых публичных сборищах — партийных и профсоюзных собраниях, заседаниях, даже на лекциях. Вся страна, вслед за товарищем Леонидом Ильичем, склоняла голову к драгоценному листочку зажатому в руках и провозглашала: «дорогие». Снова склоняла голову и через паузу зачитывала неожиданное: «товарищи». Без спасательного круга заготовленного текста мало кто отваживался обратиться к аудитории. Таких были считанные единицы. Хотя кто их считал? Разве, что одно мрачное, не к ночи будь помянутое ведомство... Впрочем, точное количество «говорунов в свободном полете» вряд ли изменит общую картину. Людей, говоривших «от себя» было крайне мало. Как во всей стране, так и в городе Одессе. И одним из самых ярких был Борис Абрамович Владимирский.
Однажды на субботнике в Литературном музее Боря вытаскивал какой-то хлам из подвала. И ударился головой о дверную притолоку. Окружающие его сотрудники взвыли: «Боречка! Осторожней! Береги голову! Это самое золотое, что у нас есть!». — «Что вы, — отмахнулся Владимирский. — Голова — не главное, главное — не прикусить язык».
Действительно, если бы Владимирский прикусил язык, жизнь в Одессе 1970-х — 1980-х была бы куда мрачней. Он расцвечивал ее фейерверком своего говорливого таланта. Везде, где он появлялся, становилось интересно. Жизнь взвихривалась вокруг него веселым блеском. Деятельность Бориса Абрамовича лежала в разных областях гуманитарной жизни города. Он писал рецензии на театральные премьеры, он занимался режиссурой, он преподавал — сначала в театрально-художественом училище, потом в университете (уже в перестроечные, вольные времена). Своим потрясающим по смелости построением, экспозиция двадцатых годов Литературного музея обязана, в первую очередь, старшему научному сотруднику Владимирскому.
До сих пор возмущает нелепость ситуации: человек, спрашивающий, кто автор «Песни о Роланде», и даже не подозревающий, что это произведение — эпос, плод коллективных, так сказать, усилий, был заведующим отделом музея. А Борис Владимирский, кандидат искусствоведческих наук, кстати, единственный «остепененный» на весь музей был всего-навсего старшим научным сотрудником. Зато, за научную степень он получал прибавку к ставке — целых десять рублей. Но не за деньги же Владимирский расточал перлы своего таланта. Конечно, ему хотелось и признания, и денег, и славы — а что можно против этого возразить? — но в первую очередь, ему необходимо было релизовать те способности, ту энергию, те знания которые ему достались и от Б-га, и по наследству от его замечательных родителей — Абрама Аароновича и Рашель Аббовны Владимирских. В доперестроечной Одессе реализоваться, оставаясь честным человеком, гуманитарию было совсем непросто. Тем более, еврею. Тем более, с таким взрывным темпераментом. И все-таки Боре это удалось.
Конечно, мало кто теперь помнит его блестящие статьи в «Вечерней Одессе». И где теперь гурманы-театралы, слетавшиеся на огонек в Дом актера, когда на малой сцене Боря ставил «Осеннюю скуку» Некрасова и «Крыжовник» Чехова с Валерием Бассэлем? Но зато залы Литературного музея — вот они, живехоньки. Туда можно зайти, их можно даже потрогать руками — конечно, если смотритель отвернется. Но есть еще один, нематериальный, нерукотворный памятник деятельности Владимирского в Одессе. Это незабываемый киноклуб.
Киноклуб был таким местом, где можно было посмотреть «недежурное» кино, да еще о нем поговорить. Кинколубное движение начало развиваться в Советском Союзе в 1960-х, и кружки любителей кино усеяли страну, как веснушки лицо рыжего. К началу 1980-х, с приходом застойной зимы, они почти исчезли. Оставалось лишь два постоянно действующих киноклуба с неизменно заполненными залами. Один в Прибалтике, другой — в Одессе. Понятно, почему. Потому что оба киноклуба вели незаурядные, заинтересованные люди. Во всяком случае — одесский, Который собирался по четвергам в «Малютке» — детском кинозале при кинотеатре «Фрунзе», а поздней — в кафе «Молодежное» на Дерибасовской.
В «года глухие» сущестовала практика так называемых «закрытых просмотров». В кинозале санатория «Украина» демонстрировали внепрокатное кино. Которое попадало в Советский Союз контрабандой — скажем, путем обмена фильмов между иностранными судами и нашими. Попасть на такой просмотр было не просто. Отсматривала лакомое импортное кино городская элита, «лица приближенные к императору». Которые потом в разговоре веско и значительно могли вставить фразу: «Бергман в "Сценах из супружеской жизни" грешит избыточной камерностью».
Ничего общего киноклуб Владимирского с такими просмотрами не имел. Не доставал Борис Абрамович для экранного полотна каких-либо «контрабандных» фильмов. Все шло чинно — через кинопрокат. Но благодаря Владимирскому участники киноклуба пересмотрели великолепную киноклассику — от «Вива, Мексика!» Сергея Эйзенштейна до «Мой друг Иван Лапшин» Алексея Германа и от «Андалузского пса» Луиса Бунюэля до «Человека из мрамора» Анджея Вайды. Все же отбор фильмов, хотя в нем сказался высочайший вкус, ум и образование Бориса Абрамовича, был не самым главным. Главным было то, что он говорил, и как он говорил.
Схема проведения киноклубного вечера была проста. Владимирский предварял фильм информацией о его создателях. Затем «крутили кино». После просмотра начиналась дискуссия. А потом происходило самое интересное: Борис, как искатель жемчуга, извлекал из раковины фильма жемчужину — тот смысл, который был заложен в картину режиссером. Благодаря Владимирскому кино обретало трехмерность и протяженность во времени. Открывались вторые, третьи, пятые планы. Киноклуб превращался в киноуниверситет, прелесть которого заключалась в том, что кинолекция была порой интересней зрелища, оживавшего на экране. Да и сам киноэкран — окошко в огромный мир — казалось распахивался шире, чем это могло показаться на первый взгляд непосвященному зрителю. Вместо с трудом выдавленного мычания «нравится»-«не нравится» возникала ткань диалога, связывающего человека и произведение искусства.
Последнее слово в этом диалоге часто оставалось за Владимирским. Убедительное, аргументированное, вдохновенное и страстное слово.
А перед этим были другие слова. Потому что Владимирский, выражаясь театральным языком, «разогревал» зал, заражая слушателей темперментом и небанальностью суждений. И самые немые и застенчивые вдруг обнаруживали, что у них есть свое мнение. И они могут выразить его. И даже его отстаивать. Совсем как в прологе к «Зеркалу» Андрея Тарковского, когда заикающийся мальчик преодолевая недуг произносит: «Я могу говорить». Вообразите, в прикованной к бумажке с текстом стране люди начинали говорить!
Вот уже десять лет, как сам Владимирский говорит по-английски. Тогда, когда с ним заключают контракт на лекции американские вузы и колледжи. Впрочем, в Штатах он еще ведет киноклуб для бывших наших. И редактируют журнал, немного похожий на «Мигдаль-Times». В прошлом году поставил спектакль. Это значит, что и там, за океаном, люди, вовлеченные в круговорот бытия Бориса Абрамовича, начинают говорить. По-русски ли, по-английски ли — какая важность? Главное — чтобы без бумажки, чтобы искренне. Чтобы отступала тупая немота, и приходил полет свободной речи.
| Вы не можете удалить эту картинку |
Замечания/предложения
Сайт создан и поддерживается
Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра
«Мигдаль»
.
Адрес:
г. Одесса,
ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.:
(+38 048) 770-18-69,
(+38 048) 770-18-61.
Председатель правления центра
«Мигдаль» —
Кира Верховская
.
