БС"Д
Войти
Чтобы войти, сначала зарегистрируйтесь.
Главная > Мигдаль Times > №42 > Письма одесскому другу
В номере №42

Чтобы ставить отрицательные оценки, нужно зарегистрироваться
-2
Интересно, хорошо написано

Письма одесскому другу
Zeharia Plavin

Эпистолярный жанр в век телефонов и самолетов постепенно начал отмирать. В прежние времена письма и дневниковые записи зачастую ложились в основу литературных романов, не говоря уже о летописях. Новое изобретение человечества — Интернет — возродил уже было вымирающий жанр, придав ему новые скорость и остроту. Осталось только вернуть его в литературу. Переписка израильского пианиста Zecharia Plavin с одесситом — культурологом Марком Найдорфом показалась нам достойным и интересным поводом сделать это. Итак...

ИзменитьУбрать
Zecharia Plavin
(0)

Дорогой Марк.

Итак, я приехал. Во Франции на проспекте Барбес (это на севере Парижа; можно было бы с успехом назвать “Барбос”) в воздухе теребенькаются масса зеленых и цветастых курток, каких-то оборванных шляпок и старых распадающихся в пыль коричневых штанов. Вся эта одежда болтается между желтеющей листвой, тоже висящей в воздухе. Стволы деревьев и лица и тела французских граждан африканского происхождения сливаются в одно ноябрьское темное месиво, заплывающее также и в супермаркеты и в линии метро, где тоже ноябрь (то есть темно и сквозняк, как общий фон).

Концерт с Иммануэлем Хальперном был в городе Майенн, провинция Майенн. Там старая, дорогая и красивая Франция — та, о которой с величавой болью говорил де Голль в августе1944 года. В городском театре с красочными завитушками — напротив круглосуточно и без выходных работающей музыкальной школы — мы давали концерт. Иммануэль читал французам Гюго. Я думаю, Иммануэль — родной брат Юрского, при этом еще и аналитик международных отношений, прекрасный обозреватель, и прочая и прочая, и прочая. Вы бы слышали эту тишину, в которой французы слушали Гюго в преподнесении Хальперна!

ИзменитьУбрать
Ника Самофракийская
(0)

Столицей округа Майенн служит город Лаваль. Я был возмущен: как можно называть город, да еще административный центр, именем профашистского политика, приведшего Францию к краю позорного краха! Мне объяснили, что я ошибаюсь: город Лаваль существует уже 1000 лет, а позорный политик носил фамилию в честь этого города. Я долго не мог успокоиться. Часть моих переживаний была связана с тем, что я понял, что постоянно ошибаюсь.

В Париже мы с Таней впервые пошли в Лувр и увидели Улыбающуюся. Но самое потрясающее впечатление на меня произвела Ника Самофракийская. Глядя с безграничным восторгом на нее, я почему-то вспоминал Лимор Ливнат,1 представляя, что она себя такой и ощущает. Но потом я все-таки сконцентрировался на Нике и так и стоял, завороженный. Таня меня осторожно, но все с нарастающей уверенностью оттаскивала от Ники. Я потом всех спрашивал — а знают ли они Нику Самофракийскую? Оказывается, знают, но молчат в тряпочку. Слишком дорогие воспоминания.

ИзменитьУбрать
Лимор Ливнат
(0)

Ле-Сакре-Кер, Сент-Клотильд (где на органе играл Сезар Франк), Сент-Винсент-де-Пол (где на органе играл Франц Лист), и, наконец, непередаваемо грандиозная Нотр-Дам, где играли Перотэн и Леонэн, — объяснили мне, наконец, что Франция — это не страна, где религия отделена от государства и загнана в качель, а страна, в которой роль религии настолько велика, что переполняет все души, сознания и коридоры. Просто элеганции ради об этом говорят «тише».

Аэропорт Де Голль — это невыносимо непонятная неразбериха. Зато американские битахонщики2 в Париже были вежливы и обходительны. Хотя нужно было снимать с себя ремень, ботинки и прочая, и делать это в каком-то истерическом темпе. Вопрос, когда обратно одеваться — не решен. До сих пор одеваюсь назад.

В Нью-Йорке я жил в арабской гостинице со вшами, закаканными лампами и туалетом в коридоре. Ночами в коридоре слышались веселые возгласы девушек. В приемной работал телевизор: велись передачи станции Эль-Джазира (прямо из Иракского подполья). Я усердно говорил: Маса эль-Хир, Сабах эль-Хир. У меня было преимущество: я-то как раз с родины арабов. Причем, я ведь работаю в Эль-Кудсе и каждый день лицезрею Эль-Аксу. И я-таки имел почет (в той мере, в которой этот почет могут давать владельцы гостиницы с закаканными лампами). Потом меня перевели в комнату с телевизором и без вшей. Я стал смотреть американскую ерунду.

В Нью-Йорке пошел осматривать газеты и книги. В первое же утро пешком через весь Бродвей пришел к “Граунд-Зиро” и смотрел на зловещие “выбоины” на юго-западном конце Манхэттена. Размышлял о жертвах, об американцах, их парнях и девушках в Афганистане и Ираке, их союзниках-англичанах и их жертвах, ненависти к Джорджу Бушу (в Нью-Йорке) и о содержании книг в магазинах Барнс-энд-Нобл и Колумбийского университета. (Колумбийский университет находится на самом севере “белой” части Манхэттена, перед Харлемом. А “Граунд-Зиро” — на самом юге. В моем сознании получился охват пространства, придавший некую “мудрость” размышлениям.)

Продолжение следует— Zecharia

Продолжение. Начало см. в предыдущем номере “Мурзилки”.
?
Когда перед тобой — серия выступлений, причем в атмосфере, где твоя задача — не делиться со слушателями об открытом в произведениях искусства, а доказывать, что ты не верблюд (это же Америка, где, как и в Израиле, слушатели приходят лишний раз растереть свои экземы провинциальности), то возникает хроническое неспокойствие. От этого хочется постоянно покупать и читать литературу о социальных проблемах. Если ты — еврей, то хочется постоянно покупать и читать также литературу о личности и проблемах культурной самоидентификации евреев. Я как раз это и делал, покупая, покупая и покупая книги в магазине Колумбийского университета. Должен сразу сказать, что главный книжный магазин Колумбийского университета — там же продаются майки, чашки, мазь для ботинок и дезодоранты — намного меньше и скромнее аналогичного магазина Тель-Авивского университета. Но книги, где благородный и скрупулезный адвокат Дершович защищает Израиль, а почти Нобелевский лауреат Ноам Хомский на него нападает — выставлены именно там. Там же сборники групп израильских профессоров, со рвением развенчивающих официальные израильские догмы.

Интересно, что в Америке израильтяне — не люди, а специи. Даже в «Харперс-ревью» интервью берется не у Амоса Оза или у Давида Гроссмана, а у них обоих одновременно, и они брызгаются один на другого своими переживательными соображениями по поводу Израиля и не предстают перед читателем, как самостоятельные люди, достойные уважения, а как образчики переживающих-за-мир израильских двуногих. И это — в Америке, нашей подруге-спасительнице. А что уж там Европа... Кстати, в Америке не видел ни одного, кто бы поддерживал Шарона и его правительство.

Полтора часа я стоял и сидел перед участниками конференции учителей музыки Коннектикута. Я им читал переводы на английский язык стихов Heine, Hugo, Goethe и даже перерассказал Lenau. Рассказал о Tasso. Играл. Вечером конференция кончилась. Слышал много человечного, немного, но все-таки — и интересного. Я обалдел: утром (мы приехали на заре; здание конференции в Вестбруке на самом берегу, волны Атлантиса прямо лижут бетон) солнце взошло на левом краю берега. Весь день оно красовалось перед нами, а потом закатилось на правом краю берега. Я потом, глядя на карту, понял: береговая линия Коннектикута идет по прямой с востока на запад. Балдеж.

Вечером в Марк-Твеновском Хартворде проходил второй концерт Романтического фестиваля в соборе Святого Йосифа (речь не идет о Йосифе Джугашвили). Играли прекрасный пианист, настоящий бразильский маркиз Луиз де Моура Кастро, и органист. Потом они с гостями и организаторами собрались в прихожей гигантского здания и пили алкоголь. Я репетировал. Я играл на огромной Ямахе, и рядом со мной стоял Распятый, и с диким страданием смотрел на меня. Его запечатлели еще живым. Это было невыносимо. Когда мы сели в машину, и супруга маркиза, церковная органистка, пианистка, прекрасный музыкант-педагог и организатор, сильно принявши, погнала машину на бешеной скорости по узким дорогам ночной Новой Англии я, запнувшись, спросил: “А можно ли во время моей игры передвинуть Распятого?” В блеклом освещении приборных ламп я увидел, как она одновременно позеленела и протрезвела. “Он закреплен намертво”, — процедила она сквозь зубы. Сам маркиз, после прекрасного лирического исполнения, молчал. Эту ночь я уже не мог хорошо спать. Терзался своей собственной бестактностью.

Назавтра маркиз улетел в Испанию, чтобы оттуда срочно отбыть в Бразилию, а я играл в соборе Распятого. Ода памяти Тассо звучала душераздирающе актуально, под бетонными склонами гигантского здания.

Продолжение следует.
Ваш — Zecharia
?
Завершающая часть повествования (первые две части см. в предыдущих номерах “Мурзилки”)
?
...Потом я преподавал в классе улетевшего за океаны маркиза. Среди его учеников (все — студенты второй степени, обучающиеся на соискание магистрата) — выходцы из Латинской Америки, Португалии, Испании, Южной Кореи, из Москвы и из Ташкента. Праздник молодежи. Там есть еще одна девушка — Натали Густаффссон. Как вы думаете, откуда она? Ну, попробуйте, не смотрите дальше в текст, а попытайтесь догадаться. Попытались? Ладно, оставьте. У вас нет никаких шансов. Она из Парагвая, из семьи выходцев из Швеции. Я преподавал им, и мы праздновали. Потом 22-летняя Маша (из Москвы; она уже предусмотрительно и стратегически-эффективно замужем) на огромном Кадиллаке отвезла меня на автобусную станцию, откуда я поехал в Нью-Йорк. Помня аналогичную ситуацию, когда в начале ноября 1995-го я автобусом ехал из Нью-Йорка в Вашингтон и был отключен от мира, когда произошло убийство премьер-министра, теперь я каждые двадцать минут по селлерфону набирал “Кохавит эсрим уштайим” и с облегчением слушал идиотские и нудные новости, сказанные голосом Игаля Равида.

Я вернулся в Нью-Йорк и стал ходить в Музей имени Николая Рериха. Именно там у меня был назначен концерт. Это уютный 5-этажный дом, где на втором и третьем этажах висят картины художника (в основном рисованные в Гималаях и в Тибете: сказочность и таинственная мистичность. Например, картины под названием “Захоронение темноты”. Ничего, а?). На втором этаже стоит небольшой американский Стейнвей. В прихожей сидят две секретарши — Аида и, кажется, Сима. Время от времени деловито, туда и сюда, проходят двое худощавых молодых мужчин — Геннадий и Василий. Они следят за исправностью аппаратуры. На протяжении дня несколько серьезных афро-американцев приносят и уносят почту. Время от времени вниз сходит пожилой мужчина с седой бородой: это директор. Он по-русски не понимает, но знает, что написали господа Блаватская, Бакунин, Бахтин, Соловьев и другие мыслители-фантасты русской культуры. На полках внизу стоят книги супруги Рериха, и книги, автором которых является Юрий Рерих, филолог, один из сыновей художника. Книги на русском. Изданы в России в последние годы, на средства каких-то фондов. По какой-то странной причине не ощущается присутствие Скрябина.

Директор рассказал, что на концерты приходят пожилые и требовательные эмигрантки из России, которые слушают только Чайковского, Рахманинова, Шопена, и в порядке одолжения “Лунную” сонату Бетховена. Директор предупредил меня, что поскольку я исполняю музыку композитора, который к данному списку не относится, он считает своим долгом меня предупредить, что дамы-эмигрантки на концерт не придут. Сообщив это, он поинтересовался, есть ли у меня виды на другие источники публики. Я сказал — “Нет”. И в приливе удовольствия от самого себя сказал: “Значит, будем играть для пустых стульев”. Директор не выразил видимого восторга.
?
По мере приближения концерта после репетиций я все чаще выходил в близлежащий парк, не что иное, как Риверсайд-Драйв-парк. Это замечательное место, огромное прогулочное авеню с видом — сквозь пожелтевшую листву высоких деревьев — на Хадсон-ривер и далеко за ней открывающиеся виды жилых кварталов Нью-Джерси. Под ветвями высоких лип и клена, среди быстрых белок с пушистыми хвостами и профессоров-евреев, перечитывающих уже не новые романы авторов из Гринвич-вилледж, — веяло поэтической ностальгией по какому-то давно ушедшему, но, видимо, тогда же и горячо любимому прошлому. О, Риверсайд-драйв, о Сэлинджер... Были времена, когда жизнь была просто вереницей загадочных мечтаний, когда думать реалистично было просто неинтересно, а обязанности так думать и не было вовсе.

В конце концов, усилиями нескольких телефонных звонков зал был заполнен до предела, и некоторые порывались повиснуть на лампах и оттуда слушать Листа. Я же со своей стороны купил лампу-клиппинг и прицепил ее к правому борту рояля, получилось освещение типа комнаты допросов в Гуантанамо. Директор, хмыкнув, позволил. Потом он не знал, как реагировать, но послал импресарио теплый отзыв. Дамы-эмигрантки досидели до конца. Одна дама все время порывалась узнать, говорю ли я по-русски. Другие дамы убеждали ее, что нет, не говорю. А я сказал, что как раз да, говорю. Тогда любознательная эмигрантка спросила: “А когда вы приедете снова?”. Я развел руками, и сказал, что постараюсь приехать вскоре снова. “Что-то?” — переспросила дама-эмигрантка. “Ты что не слышишь, он приедет завтра. Идем!“ — резко сказал сын дамы-эмигрантки и повел ее прочь. Я пошел обедать с некоторыми богатыми дамами-неэмигрантками в ресторан на Пятой Авеню. Оказалось, что это было совсем не нужно.

Потом, пройдя проверку безопасности в аэропорту Кеннеди — на сей раз это был кошмар, напоминавший концентрационный лагерь, я вырвался в Лондон, где 20 часов меня окружали любовью близкие. А потом Эль-Алем — домой. Наши собственные девушки-проверяльщицы были верхом обходительности, дружелюбия и мягкости. Я позволил себе вздохнуть с облегчением.

Все.
Ваш — Zecharia.


1Лимор Ливнат — министр просвещения, культуры и спорта Израиля.
2Битахон — служба безопасности

Добавление комментария
Поля, отмеченные * , заполнять обязательно
Подписать сообщение как


      Зарегистрироваться  Забыли пароль?
* Текст
 Показать подсказку по форматированию текста
  
Главная > Мигдаль Times > №42 > Письма одесскому другу
  Замечания/предложения
по работе сайта


2024-03-29 12:27:26
// Powered by Migdal website kernel
Вебмастер живет по адресу webmaster@migdal.org.ua

Сайт создан и поддерживается Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра «Мигдаль» .

Адрес: г. Одесса, ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.: (+38 048) 770-18-69, (+38 048) 770-18-61.

Председатель правления центра «Мигдаль»Кира Верховская .


Jewniverse - Yiddish Shtetl Jerusalem Anthologia Dr. NONA