В его недолгой жизни не было особенных событий. Она уложится в несколько строчек. Родился в 1934-м в Ленинграде. Окончил Высшие сценарные курсы при Госкино СССР и курсы при киностудии «Ленфильм». До конца жизни был режиссером «Ленфильма», автором сценариев. Полнометражных художественных фильмов снял всего семь. Женат дважды, первая жена – театровед и автор книг Эйба Норкуте, вторая – известный киносценарист Наталия Рязанцева. Умер рано, в 1986-м. Вроде и все?..
Но, как сказал один из друзей Ильи Авербаха, «он сам был захватывающим событием в жизни каждого, кто его знал».
Есть люди, которые больше, чем сумма их творчества. Люди-знаки, люди-аккумуляторы – определенной энергии, эпохи, культуры. Таким был Илья Авербах. Друг юности, физик Михаил Петров так и назвал свою статью – «Феномен Авербаха». Дело в том, что его жизнь была заполнена ежедневным трудом – трудом созидания собственной жизни. Не саморекламой или хвастовством, а самореализацией в ее точнейшем смысле: когда личность щедро отдает свое душевное богатство в мир.
Юный Илья Авербах растет в каком-то смысле вместе с послевоенным и послесталинским Ленинградом. Город постепенно приходит в себя. Открывается Ленинградский метрополитен, телестудии. Ставят памятник Пушкину на Площади Искусств. На Невском отлавливают стиляг. Выходят фильмы Хейфица, Хуциева, Зархи. Идут недели французского и итальянского кино, выставки авангардистов. «Реабилитируют» запрещенных писателей. Создаются первые литературные объединения (лито). Ленинград 50-60-х гг. – это «удивительное созвездие людей, тем или иным образом вошедших потом в русскую литературу». Бродский, Битов, Рейн, Кушнер, Горбовский, Гордин, Городницкий… Многие из них группируются вокруг блистательной Анны Ахматовой. Молодые питерцы сражаются на «Турнирах поэтов» во Дворце культуры. Возникают модные клубы и кафе – места сбора богемной молодежи.
«Среда напоминала муравейник, пригретый весенним солнцем и впавший в связи с этим в бурную лихорадку, именуемую теперь "хрущевской оттепелью". Среда эта состояла из поэтов, литераторов, бардов, художников, фотографов и прочих творческих личностей, вплоть, кажется, даже до композиторов додекафонической музыки…» (М. Петров).
Но одновременно – происходят события в Польше, Венгрии, расстрелы в Новочеркасске. За выдающиеся достижения в литературе Борис Пастернак исключен из Союза писателей. Закрыто известное лито при Горном институте. Преследуют Марлена Хуциева, Эрнста Неизвестного и других. Под неповторимые хрущевские комментарии быстренько сворачивают авангардную живопись. В 1960-м арестован и сослан А. Гинзбург, в 64-м проходит процесс Иосифа Бродского…
Такое вот время. Люблю я его очень и уверена, что его люди, идеи, плоды – неисчерпаемо интересны. Но хотела бы я в нем жить? – даже и не знаю…
***
В 1958 г. Илья Авербах окончил медицинский институт. Туда он ничуть не хотел, но в гуманитарные вузы с его фамилией поступить было трудно, а в медине нашлись знакомые. Будучи талантлив, учился хорошо, однако «к концу обучения все чаще и чаще стал бунтовать… Разорвать цепь мог в один момент, но наше поколение было приучено уважать и жалеть родителей», – писала Эйба Норкуте.
В интервью Илью Александровича как-то спросили: «Что осталось самым ярким впечатлением ваших детских лет?» Он ответил: «Комфорт и покой в родительском доме – догорает печка, старый диван, еще не прочитанный Тургенев». Лейтмотив жизни.
Александр Леонович Авербах и его супруга Ксения Владимировна были оба люди образованные, остроумные, обаятельные, музыкально и артистически одаренные. Выпускница Смольного, известная красавица Ксения Куракина была театральной актрисой, исполнительницей романсов, преподавательницей сценической речи. Пережила и мужа, и сына…
Семья была гостеприимной. В доме постоянно бывала питерская интеллигенция – художник Борис Крейцер, литературовед Илья Груздев, писательница Лидия Гинзбург и множество других. В те времена считалось, что все хорошие люди должны держаться друг друга. Можно было услышать «привет тебе от такого-то», даже если вы не были знакомы. Это означало, что вас признали своим.
Выросший в семье, где «с утра до вечера говорили о прекрасном», Илья, разумеется, писал стихи и прозу, интересовался журналистикой, литературоведением. Позже они вместе с первой женой пробовали писать сценарии для Ленинградского телевидения.
Илья Авербах был мужественно красив, элегантен и, как все замечали, очень похож на Бельмондо. От отца унаследовал светские манеры, безукоризненный вкус, авторитетность и некоторое высокомерие. Несколько театральное джентльменство и неподдельная порядочность и щедрость выделяли Илью из общего круга литературно-богемной молодежи, где «свалившаяся откуда ни возьмись свобода обернулась не только свободой нравов, но и свободой от житейских норм». Очень скоро возле молодого Авербаха вырос свой круг.
В его спартанской десятиметровой комнате перебывали многие, но постоянными гостями были Евгений Рейн, Дмитрий Бобышев, Иосиф Бродский, Виктор Голявкин, Анатолий Гладилин, Михаил Еремин, Давид Шраер, Сергей Вольф. Все они входили в литературное объединение при Дворце Культуры Промкооперации (позднее Ленсовета). И очень нуждались, если не в читателях, то хотя бы в слушателях, вспоминает Эйба Норкуте.
Они тогда жили литературой. Илья мог часами читать наизусть Пастернака, Мандельштама, Цветаеву, любил Булгакова и Зощенко, смаковал Пруста и Борхеса, словно вкусную еду и дорогие сигары, к которым был неравнодушен. При всем этом он любил мужественные и азартные игры – от футбола до бриджа, и там у него тоже была своя компания, которая непочтительно именовалась «кодлой».
В начале 60-х у Авербаха созрело решение ехать в Москву – учиться на Высших сценарных курсах. В родительском стане поднялась буря. Но в этот раз Илья настоял на своем – и просто уехал.
Наталия Рязанцева – москвичка, которая тоже училась в мастерской Е. Габриловича, – впервые услышала об Авербахе от общего друга: «Неужели не знаешь – сейчас только один есть молодой режиссер, это Илья Авербах!» Она поинтересовалась его работами. «Он ничего еще не поставил, но это неважно. Он поступил на сценарные курсы».
***
В конце 60-х Илья Александрович вернулся в Ленинград и продолжил учебу на Высших курсах сценаристов и режиссеров, в мастерской Григория Козинцева. В 1967 г. вышел фильм «Личная жизнь Кузяева Валентина», поставленный по новеллам Н. Рязанцевой. Снимали его Илья Авербах и Игорь Масленников. Козинцев отозвался о первой работе Авербаха скупо: «Не худо».
У Алексея Германа первые впечатления об Илье были – помимо неизменного «Бельмондо» – таковы: пижон, сноб, удачлив, всеобщий любимец. «Любимый ученик Козинцева. На меня глядел свысока (если глядел вообще). Плохой способ понравиться. И все же – куда от этого деться – был неотразимо привлекателен».
Но Герман отметил главное: «При нем "было стыдно". Совестно было. Стыдно было не только подличать или холуйствовать (достаточно было представить, какую он сделает гримасу – ужас!). Стыдно было говорить глупости и пошлости. Стыдно было называть белое черным или давить беззащитных. То есть, конечно, все равно и делали, и говорили – не будем мифологизировать ситуацию. Но уж больно дискомфортно это было при Илье».
При всем при том Авербах был дипломатом. Он не стучал кулаком по столу, не шел напролом, не совершал Поступков, – но умел на это подвигнуть других. Он не был ни диссидентом, ни трагическим одиночкой, возвысившим свой голос против бесправия. Его даже любили студийные начальники. Но «поражала безупречность и точность его нравственной позиции в самых запутанных житейских ситуациях. Эта черта, несомненно, имела самое прямое отношение к его творчеству».
Первый полнометражный фильм Авербаха-режиссера «Степень риска» (1969), снятый им по собственному сценарию, «сродни некой духовной программе – зажатое, скованное четырьмя стенами пространство больницы, полное отсутствие сюжета, несколько героев-интеллигентов, да бесконечные споры о жизни и смерти. Два героя – циник и стоик, философ и прагматик, один зациклен на себе, другой – наоборот…». (funeral-spb.ru)
С актерами Авербах работал жестко, требовательно, но это смягчалось его знаменитой учтивостью и артистизмом. Он сам замечательно показывал мизансцены.
«Илья Авербах тонко и внятно изобразил противостояние интеллигентности агрессивному хамству. С особой любовью он отдавался созданию именно женских образов – будь то героиня Маргариты Тереховой из "Монолога" (1972), с ее грацией сильного, красивого и непобедимого животного, или, напротив, худенькая и хрупкая, словно нарисованная акварельными мазками, альтруистка Ирины Купченко из "Чужих писем" (1975)» (pfkspb.ru).
А «Объяснение в любви» вводило в недоумение тех, кто пытался его определить. Эпическое полотно? Ведь в фильме пунктирно охвачена жизнь страны почти за полвека. Или любовная драма? Но зачем масштабный исторический фон в таком сюжете? Главный герой, журналист Филиппок, безгранично предан жене, а она не отвечает ему взаимностью... Авербах считал, что это – «человек, сохранивший себя», хоть и жена, и история страны сделали многое, чтобы тому воспрепятствовать. Верность себе возможна, если в душе есть нечто независимое от драм и треволнений века. «Может быть, Зина не слишком годилась на роль адресата, но дело не в ней, а в самом Филиппке, в его способности излучать душевное тепло. Герой тем самым не столько связывает оба пласта реальности, сколько наполняет их собственной сутью и собственным смыслом» (inoekino.ru)
Киносценарист В. Валуцкий пишет: «Авербах работал – всегда. И более всего, вероятно, когда находился в своих обидно длительных простоях. Я не берусь рассказать, какая мучительная невидимая работа шла в нем самом. Но я знаю, как она отзывалась в других людях, связанных с ним дружбой и общей принадлежностью к кино. Все мы постоянно были в напряженном творческом поле его замыслов, идей, сомнений, озарений, заблуждений».
Когда фильм запускался в производство, Авербах ощущал эйфорию, которая быстро сменялась глубокой депрессией: казалось, что замысел рушится, что смета непоправимо превышена… Мучили бесконечные поправки, которые вносили разные инстанции уже во время съемок. Депрессия сменялась лихорадочной работой с утра до ночи, «вокзальной» жизнью. Потом – сомнения и страхи за судьбу новорожденного фильма. И так – непрерывно. «Все эти годы я имел возможность наблюдать, как этот человек расплачивается за искусство собственной жизнью. Ему бы отдохнуть месяца два-три в деревне... Ему бы основательно подлечиться... Но нет, неделя-другая в Доме творчества, и опять это безостановочное колесо...» (М. Петров)
Илья Авербах во времена глухого застоя и сильнейшего цензурного пресса сумел сформировать не только безукоризненные нравственные позиции, но и собственный стиль – сдержанный, изысканный, элегантный. Дмитрий Быков написал 10 лет назад в своей полемической манере, что хороший вкус и был всегда трагедией этого режиссера. «Именно благодаря ему Авербах навеки остался в тени, в петербургском полупровинциальном статусе, в ряду режиссеров слишком литературных, – хотя мало кто в свое время пропустил "Монолог" и почти все восхищались "Чужими письмами". … Его хороший вкус, пресловутая "интеллигентность" слишком демонстративны, подчас вызывающи... Полный отказ от деклараций. Главная интонация, бесспорная доминанта авербаховских фильмов, делающая их подлинным знаком эпохи, – острая тоска. …Всегда наличествует герой-личность, цементирующий среду и не дающий ей окончательно скурвиться. В нем всегда оправдание времени. Но именно тщетность всех усилий и создает ощущение полной безвыходности…»
Наталья Рязанцева после смерти мужа нашла его заметку из записной книжки, относившуюся к началу 1980-х. Она было сильно удивлена, потому что тон был совсем не свойственный Илье Александровичу:
«Каждый получает лет в сорок то, что ему причитается, чего заслужил. Я заслужил одиночество кромешное и полное. Проскочив чуть вперед возможностей своих, притворившись, как и притворялся всю жизнь, талантливее и умнее, чем есть на самом деле, заняв чужое место в искусстве, я наказан по справедливости черным одиночеством и одновременной потерей двух самых близких людей. Все с нуля, в пустоте, совсем один. Даже искренний разговор – только к себе самому...»
Осенью 1985 г. режиссер настойчиво размышлял о постановке «Белой гвардии»:
«Я возвращаюсь к тому времени постоянно. ...в этом романе ощущение незаконченности довольно сильное. Я еще очень много знаю про это, чего у Булгакова нет... Тема чести вообще для русского человека XIX века, выходящего в XX век... он оттуда, воспитанник всей этой культуры, это интеллигентный человек, живущий тут и понимающий обреченность, понимающий все, что произойдет. Поступающий вопреки здравому смыслу, потому что это сильнее его...»
К 1986 г. более «модным» режиссером был Алексей Герман с его «Иваном Лапшиным». Но Илья Авербах был самым авторитетным человеком «Ленфильма». Его «Голос» (последняя работа режиссера в игровом кино) вызвал неоднозначное отношение. Однако «Авербах … стал в этой стране последним режиссером, чьим героем в кинематографе был интеллигент» (И. Павлова, киновед).
Алексей Герман был убежден, что для Ильи Александровича не столько усталость, работа, открытое или глухое противостояние были смертельны, а – унижение. Возможно, он был прав. Что могло быть токсичнее для элитарного, аристократичного питерского шестидесятника, чем разрушение идеалов?
«С его смертью … завершилась и целая эпоха, в которой кино было не столько развлечением, сколько искусством духовного самовыражения и человеческого самосохранения. … Эпоха, разумеется, сменилась не в результате ухода этого художника. Но его уход явился своеобразной мистической реакцией на начало безвременья, в котором Авербаху места определенно не было».
Сценарист В. Валуцкий писал: «Больше всего он не терпел лености духа, "прокисания личности", как он говорил, бездумности, безделья и торжества праздности над необходимостью. Он был немелочен, но суров. Междугородный звонок мог раздаться ночью, но за необязательной болтовней неизбежно следовал вопрос: "Какие достижения?" Достижений, случалось, не было ни малейших. Режиссер сердился. И хотя объективно, может быть, совеститься и не было причин – все равно становилось совестно.
Наверно, и это есть режиссура, во всяком случае, та ее сторона, которая обращена к сценаристу: заражать, увлекать, бранить, быть постоянно действующим катализатором. И сейчас, – когда сидишь бессонными ночными часами за неисписанным листом – как сильно порой не хватает ночного звонка, авербаховского баса в телефонной трубке и этого шутливого, но всегда настороженно-требовательного: "Какие достижения?"»
| Вы не можете удалить эту картинку |
Замечания/предложения
Сайт создан и поддерживается
Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра
«Мигдаль»
.
Адрес:
г. Одесса,
ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.:
(+38 048) 770-18-69,
(+38 048) 770-18-61.
Председатель правления центра
«Мигдаль» —
Кира Верховская
.
