БС"Д
Войти
Чтобы войти, сначала зарегистрируйтесь.
Главная > Мигдаль Times > №132 > ДОВИД И САРРА
В номере №132

Чтобы ставить отрицательные оценки, нужно зарегистрироваться
+4
Интересно, хорошо написано

ДОВИД И САРРА
Валентина ГОЛУБОВСКАЯ

Много лет назад, в безмятежный летний день, на даче, я читала книгу, ни автора, ни названия ее не помню. Но совершенно точно помню, что именно в этой, забытой, к сожалению, книге я впервые прочитала короткое повествование о судьбе Ариадны Скрябиной и еще более беглое упоминание о ее муже – поэте Довиде Кнуте. Имя поэта тогда мне было совершенно неизвестно, в отличие от фамилии его жены, дочери знаменитого композитора Александра Скрябина. В молодости мы с упоением читали «Охранную грамоту» Бориса Пастернака. В его юности кумиром был Скрябин: «Больше всего на свете я любил музыку, больше всех в ней – Скрябина. Музыкально лепетать я стал незадолго до первого с ним знакомства».

В «Охранной грамоте» Пастернак не раз обращается к фигуре композитора, который произвел на него столь сильное впечатление.

«…Дорогой из гимназии имя Скрябина, все в снегу, соскакивает с афиши мне на закорки. Я на крышке ранца заношу его домой, от него натекает на подоконник. Обожанье это бьет меня жесточе и неприкрашеннее лихорадки. Завидя его, я бледнею, чтобы вслед за тем густо покраснеть именно этой бледности. Он, ко мне обращается, я лишаюсь соображения и слышу, как под общий смех отвечаю что-то невпопад, но что именно – не слышу…

…Перед отъездом в Италию он заходит к нам прощаться. Он играет, – этого не описать, – он у нас ужинает, пускается в философию, простодушничает, шутит. …Мы встретились через шесть лет, по его возвращении из-за границы…»

Это был 1903 год. Борису Пастернаку было 13 лет.

Именно в это шестилетнее пребывание А. Скрябина в Италии у него и Татьяны Шлёцер в 1905 г. родилась (вне брака) дочь Ариадна, только после смерти отца получившая право носить его фамилию (по его завещанию).

Безмятежность того летнего дня исчезла после краткого повествования о судьбе Ариадны. Но все же о ее счастливой и трагической жизни я узнала из других книг и гораздо позже. Тогда же возник и интерес к Довиду Кнуту. И о нем прочитала позже, и его стихи пришли ко мне позже – все это было задолго до Интернета, и чтобы найти то, что тебя заинтересовало, требовались усилия…

За короткую жизнь у Ариадны Шлёцер (Скрябиной), еще не раз поменяется и фамилия, и имя. В эмиграции, во Франции, она дважды побывала замужем, рожала детей, писала стихи. Но настоящей – наполненной высоким смыслом и страстью – ее жизнь стала в начале 1930-х, когда Ариадна познакомилась с Довидом Кнутом. Он свои первые публикации подписывал отцовской фамилией Фикс­ман.

Ариадна (отец называл ее Арочкой) Скрябина поменяла отцовскую фамилию на фамилию мужа (брак юридически будет оформлен через несколько лет) и поменяла, пройдя гиюр, имя. Так появилась Сарра Фиксман. Но во время Второй мировой войны Сарра Фиксман приобретает еще одно имя – подпольное – Регина (фр. Regine). Она и Довид становятся активными участниками французского Сопротивления, его еврейского сектора.

ИзменитьУбрать
Сарра Кнут не позднее 1940г.
(0)

Вместе с женой и тремя ее детьми от предыдущих браков Довид Кнут перебирается из оккупированного Парижа в Тулузу, свободную от нацистов, и становится там одним из организаторов подпольной Еврейской армии (Armee Juive). Они занимаются переправкой оружия в оккупированную зону. В 1942 г. вышла французская брошюра Д. Кнута о вооруженном сопротивлении нацистам «Que faire?» («Что делать?»). Супругам удается переправлять еврейских детей из подконтрольной вишистским коллаборационистам Тулузы в Швейцарию. 22 июля 1944 г. Сарра Фиксман была расстреляна в Тулу­зе на явочной квартире. Ей шел 39-й год. Остались дети от первых двух мужей и их с Довидом годовалый сын…

Жизнь и судьба Дувида Меировича (Давида Мироновича) Фиксмана, ставшего замечательным поэтом Довидом Кнутом, возможно, на первый взгляд, не столь трагична и романтична, как судьба его Ариадны-Сарры, но уж никак не обыденна.

ЦФАТ
Бугры горбатых рыжеватых гор,
Верблюдами разлегшихся по склонам.
Бесплодья цвет, где редко жадный взор
Утешится пятном темнозеленым.
Угрюмых гор осенний караван,
Уставший от бесцельных путешествий,
От пестрого однообразья стран,
От скуки облаков, песков и бедствий.
Он слишком долго нес – и ночь, и день –
Убогий скарб людской: дома и гробы,
Тысячелетний груз и дребедень
Бессильной веры, непосильной злобы...
Теснящихся уступами домов
Таинственные голубеют кубы,
Стада камней, верблюдов и ослов,
Ослиный рев, томительный и грубый,
И вновь – всерастворяющий покой
Над вечностью библейскою, заклятой.
И сквозь стеклянный, неподвижный зной,
Мне слышен Бог, склонившийся над Цфатом.
Из цикла «Прародина»

Он родился 10 (23) сентября 1900 г. в Оргееве, бессарабском городке, большую часть населения которого составляли евреи. Из Оргеева вышло много знаменитых людей. Среди них Википедия упоминает и Довида Кнута­. Не забыли.

ИзменитьУбрать
Довид, Бетти и Йоси Кнуты в Париже. Около 1947 г
(0)

В младенческом возрасте вместе с родителями будущий поэт оказался в Кишиневе, где и опубликовал в 1914 г. свои первые стихи. По окончании Первой мировой войны и присоединения Бес­са­ра­бии к Румынии семья Фикс­ман эмигрировала во Францию. Но поэтом Довидом Кнутом (кажется, это фамилия его матери) юноша, родившийся в Оргееве, станет в Париже, в который приезжает в 1920-м году.

Уже в 1925 г. в Париже, вышел первый поэтический сборник Довида Кнута «Моих тысячелетий» – именно такое название. За ним – сборники стихотворений и рассказов «Вторая книга стихов» (1928), «Сатир» (1929), «Парижские ночи» (1932), «Насущная любовь» (1938), куда вошел цикл «Прародина», написанный под впечатлением поездки в Палестину в 1937 г. Все сборники изданы в Париже.

В русской литературной среде Парижа молодого поэта не просто заметили – он стал одним из самых ярких поэтов «парижской ноты». Пожалуй, с ним и Борисом Поплавским, младшими по возрасту в этой поэтической среде, связывали поэты старшего поколения, поколения Серебряного века, свои надежды.

Словно отрок древнееврейский,
Заплакал стихом библейским
И плачет, и плачет Кнут...
Зинаида Гиппиус

Довид Кнут входил среди прочих и в литературное объединение «Зеленая лампа», участники которого – В. Ходасевич, Г. Иванов и другие – собирались дома у Зинаиды Гиппиус и Дмит­рия Мережковского в 1927 году.

Не только Зинаида Гиппиус, но и Нина Берберова (с которой Кнут в середине 20-х годов пытался издавать журнал), Ю. Терапиано, В. Ходасевич, Г. Федотов и многие другие вспоминали и писали позже о Довиде Кнуте. Из того, что мне удалось прочесть о нем, самыми живыми показались воспоминания Андрея Седых (Яков Моисеевич Цвибах): в книге «Далекие, близкие» в главе «Монпарнасские тени» совершенно замечательный очерк о Довиде Кнуте.

Но и сам Довид Кнут оставил много воспоминаний о своих современниках, не говоря уже о сохранившихся письмах.

«Мне довелось слышать, – писал Кнут в эссе «Бунин в быту», – о якобы негативном отношении Бунина к евреям. Насколько я берусь судить, для подобных слухов нет основания... Расскажу для примера о случае, который произошел в 1937 году. В связи со столетием со дня гибели Пушкина Сергей Лифарь организовал в Париже замечательную выставку, посвященную поэтическому гению России... На ее открытие Лифарь пригласил нескольких русских поэтов, с тем, чтобы они прочли посвященные Пушкину стихи. Я выступил с чтением поэмы о еврейских похоронах в Кишиневе, воспользовавшись предлогом, что в этом произведении есть несколько строчек о Пушкине. Когда я завершил чтение, в зале воцарилось молчание, смысл которого был мне заранее совершенно ясен. Вот, мол, вечер, посвященный русскому национальному поэту, и вдруг именно один из евреев, "жидов, что сгубили Россию", пользуется удобным случаем и несет какой-то вздор о евреях. Я не знаю, сколько продолжалась бы в зале напряженная тишина, но вот на сцену поднялся Иван Бунин, обнял и расцеловал меня. И в то же мгновение послышались аплодисменты».

В настоящее время, когда есть возможность читать двухтомное собрание сочинений Довида Кнута, изданное в 1997 г. в Иерусалиме, составленное и прокомментированное профессором Владимиром Хазаном, когда доступны многочисленные воспоминания о Довиде Кнуте, написан роман о нем, нет смысла пересказывать «мимоходом» его жизнь. Хоть непременно нужно сказать, что после окончания войны Довид с маленьким сыном уезжает в тогда еще Палестину, с 1948 г. до кончины в 1955 г. он – гражданин Израиля.

Первой книгой стихов Довида Кнута, которая появилась в книжном собрании моего мужа, был сборник «Сатир». Отпечатан он был тиражом 100 экземпляров в Париже, в феврале 1929 г. У нас «экз. №62». Это третий сборник Кнута. Возможно, из-за иронически-эротического характера стихов «Сатир» остался «на обочине» творчества поэта, но в иерусалимский двухтомник вошел.

Кто-то из писавших о Кнуте, справедливо вспомнил максиму Адорно – «После Освенцима нельзя писать стихи». Но стихи писали. Только не Довид Кнут. Он действительно перестал писать стихи и словно подвел черту под своим стихами, издав в 1949 году в Париже «Избранное». Ее по праву можно назвать одной из самых редких книг в нашем собрании.

На последней странице все подробности этого издания, весь текст – строчными буквами, ни одной заглавной.

Заслужили хотя бы краткого упоминания два человека, связанные с этой книгой.

Это правивший корректуру поэт Александр Самсонович Гингер (1897, Санкт-Петербург –1965, Париж) – друг Довида Кнута, муж поэтессы Анны Присмановой, из той же «парижской ноты».

Яков Александрович Шапиро (1897, Двинск Витебской губернии – 1972, Париж) – художник, известный более как Jacques Chapiro. В 15 лет, покинув родительский дом, он начал учиться живописи в Харькове, Киеве, затем был ВХУТЕМАС, дружба и работа с Всеволодом Мейерхольдом. В середине 20-х годов – Париж. Стал одним из знаменитых художников, из «Русских парижан», подобно «Одесским парижанам».

В 2013 г. в Киевском художественном музее с успехом состоялась выставка работ Я. Шапиро – из киевских частных коллекций.

Тот экземпляр «Избранных стихов» Довида Кнута, который хранится у нас, не в последнюю очередь, интересен тем, что на нем дарственная надпись:

Милым Лие и Мише
Зельменовым –
с товарищеским приветом –
Дов. Кнут
Ноябрь, 49. =

Пока что все попытки выяснить, кто такие Лия и Миша Зельменовы, успехом не увенчалась. Но надежда остается…

КИШИНЕВСКИЕ ПОХОРОНЫ
Я помню тусклый кишиневский вечер:
Мы огибали Инзовскую горку,
Где жил когда-то Пушкин. Жалкий холм,
Где жил курчавый низенький чиновник –
Прославленный кутила и повеса –
С горячими арапскими глазами
На некрасивом и живом лице.
За пыльной, хмурой, мертвой Азиатской,
Вдоль жестких стен Родильного Приюта,
Несли на палках мертвого еврея.
Под траурным несвежим покрывалом
Костлявые виднелись очертанья
Обглоданного жизнью человека.
Обглоданного, видимо, настолько,
Что после нечем было поживиться
Худым червям еврейского кладбища.
За стариками, несшими носилки,
Шла кучка мане-кацовских евреев,
Зеленовато-желтых и глазастых.
От их заплесневелых лапсердаков
Шел сложный запах святости и рока,
Еврейский запах – нищеты и пота,
Селедки, моли, жареного лука,
Священных книг, пеленок, синагоги.
Большая скорбь им веселила сердце –
И шли они неслышною походкой,
Покорной, легкой, мерной и неспешной,
Как будто шли они за трупом годы,
Как будто нет их шествию начала,
Как будто нет ему конца... Походкой
Сионских – кишиневских – мудрецов.
Пред ними – за печальным черным грузом
Шла женщина, и в пыльном полумраке
Не видно было нам ее лицо.
Но как прекрасен был высокий голос!
Под стук шагов, под слабое шуршанье
Опавших листьев, мусора, под кашель
Лилась еще неслыханная песнь.
В ней были слезы сладкого смиренья,
И преданность предвечной воле Божьей,
В ней был восторг покорности и страха...
О, как прекрасен был высокий голос!
Не о худом еврее, на носилках
Подпрыгивавшем, пел он – обо мне,
О нас, о всех, о суете, о прахе,
О старости, о горести, о страхе,
О жалости, тщете, недоуменьи,
О глазках умирающих детей...
Еврейка шла, почти не спотыкаясь,
И каждый раз, когда жестокий камень
Подбрасывал на палках труп, она
Бросалась с криком на него – и голос
Вдруг ширился, крепчал, звучал металлом,
Торжественно гудел угрозой Богу
И веселел от яростных проклятий.
И женщина грозила кулаками
Тому, Кто плыл в зеленоватом небе,
Над пыльными деревьями, над трупом,
Над крышею Родильного Приюта,
Над жесткою, корявою землей.
Но вот – пугалась женщина себя,
И била в грудь себя, и леденела,
И каялась надрывно и протяжно,
Испуганно хвалила Божью волю,
Кричала исступленно о прощеньи,
О вере, о смирении, о вере,
Шарахалась и ежилась к земле
Под тяжестью невыносимых глаз,
Глядевших с неба скорбно и сурово.
Что было? Вечер, тишь, забор, звезда,
Большая пыль... Мои стихи в "Курьере",
Доверчивая гимназистка Оля,
Простой обряд еврейских похорон
И женщина из Книги Бытия.
Но никогда не передам словами
Того, что реяло над Азиатской,
Над фонарями городских окраин,
Над смехом, затаенным в подворотнях,
Над удалью неведомой гитары,
Бог знает где рокочущей, над лаем
Тоскующих рышкановских собак.
..Особенный, еврейско-русский воздух...
Блажен, кто им когда-либо дышал.
Из сборника «Парижские ночи».
Париж, 1932


Добавление комментария
Поля, отмеченные * , заполнять обязательно
Подписать сообщение как


      Зарегистрироваться  Забыли пароль?
* Текст
 Показать подсказку по форматированию текста
  
Главная > Мигдаль Times > №132 > ДОВИД И САРРА
  Замечания/предложения
по работе сайта


2024-03-28 01:59:11
// Powered by Migdal website kernel
Вебмастер живет по адресу webmaster@migdal.org.ua

Сайт создан и поддерживается Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра «Мигдаль» .

Адрес: г. Одесса, ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.: (+38 048) 770-18-69, (+38 048) 770-18-61.

Председатель правления центра «Мигдаль»Кира Верховская .


Jerusalem Anthologia Еженедельник "Секрет" Еврейский педсовет