+4

№132

Мигдаль Times №132

«ПО ЧЬЕМУ БЛАГОСЛОВЛЕНИЮ Я ПО НЕБУ ЛЕЧУ…»

Николь ТОЛКАЧЕВА

Как сильно поменялось наше время! Еще совсем недавно недавно этот человек жил рядом с нами, а для нас он уже давно ушел в прошлое, как и тот самый лучший советский кинематограф, который прославил его, и который прославил он. Исаака Шварца не стало в 2009 г. Как и у всех людей, его биография состоит из: родился, учился, женился, разделил судьбу своей страны. И он сам, и вслед за ним все повторяют одно и то же, одними и теми же словами, будто сговорились, будто что-то скрывают. И все это превращается в обычное перечисление фактов и событий, рассыпавшихся в пыль, как только мы лишились обаяния его личности.

Но неужели он ничего не рассказывал нам о дружбе, о любви, о взрослении, о книгах, о музыке, в конце концов? Конечно, он говорил обо всем этом, только как иностранец, который долго, почти всю жизнь живет в чужой стране, но продолжает думать на языке родном. А думал он музыкой, и в ней оказалась записана вся его жизнь, мысли, любови, дружбы и судьба. И для того чтобы перевести его биографию с языка нот на язык букв, нам придется привлечь всю силу собственного воображения.

Исаак Шварц, мама и сестры Софья и Мария

(0)

Представь себе, читатель, что ты мальчик, пусть для кого-то это будет сложно в силу возраста, для кого-то – в силу природы, для кого-то – в силу и того и другого, но ты – мальчик из хорошей еврейской семьи. По отцовской линии – в предках раввины, по материнской – родство со скульптором Антокольским. Папа – преподаватель в университете, мама – в школе, все обожают русскую литературу и музыку, а ты, мальчик с живым характером, растешь на светлом фоне двух музыкально одаренных старших сестер.

Совсем недавно, в 1930 году, семья пере­ехала из провинциального украинского города Ромны в Ленинград, который не просто город, а город-музей, а также – колыбель революции, кстати, революция продолжается и сейчас. Ведь наши враги не дремлют, и только ждут случая, чтобы вернуть в страну капитализм. Но граждане могут спать спокойно, с 1934 года за их безопасность отвечает Народный комисса­риат внутренних дел СССР – НКВД. И преподаватели продолжают учить, а дети продолжают учиться, благо для них работают не только школы, но еще и спортивные секции, и совершенно бесплатные кружки, и никто теперь не боится оскорбительного слова «жид», потому что в Советском Союзе все нации равны.

Вот, например, юный Изя Шварц может заниматься музыкой в Доме художественного воспитания по классу рояля, у очень хорошего преподавателя А.С. Замкова, и даже выступать на концерте молодых дарований в большом зале Ленинградской филармонии, да еще и в сопровождении оркестра этой самой филармонии. После концерта 12-летнему музыканту начинает давать уроки сам Л.В. Николаев, а ведь Николаев даже Шостаковича учил.

Вот таким счастливым выдался 1935 год, но в следующем, 1936 году, тяжело заболел папа, а не успел он как следует поправиться после инфаркта, как почему-то за ним при­шли люди из того самого, охраняющего покой граждан всесильного НКВД. Правда, к этому моменту арестовали уже половину мужчин в доме – видимо, все они хотели вернуть в страну капитализм, но папа точно был ни в чем виноват. Еще были очереди с передачами, еще дали несколько свиданий, на которых отец жаловался, что его пытают отсутствием сна, еще был приговор – пять лет без права переписки. И приговор семье врага народа: ссылка. В Киргизию, в город Фрунзе.

В 1937 году тебе, читатель, наделенный воображением, четырнадцать, ты – небольшого роста, улыбчивый, непоседливый и эмоциональный еврейский мальчишка – вдруг становишься единственным мужчиной в семье. В семье врага народа. Мама идет работать на фабрику, и какую-то работу пытаются найти сестры. С тех пор и всю жизнь важны две вещи – музыка и необходимость кормить семью. И тем, и другим надо заниматься все время, особенно – музыкой. Но откуда в глинобитных домишках, которые делят семьи ссыльных, вдруг возьмется фортепиано?

Зато там собран цвет интеллигенции: филологи, историки, философы и остатки русского дворянства. Так получается «необщее» образование. Но не все учителя – из спецпереселенцев. За компанию с другом в 1936 году приезжает во Фрунзе изучать народную киргизскую музыку замечательный В.Г. Фере, который становится следующим педагогом Исаака. Это очередной подарок непредсказуемой судьбы, которая одной рукой отнимает все, а другой – щедро одаривает.

И вот кто-то нанимает юного музыканта приходить после школы и давать уроки детям, кто-то дает возможность лишний час позаниматься на инструменте, а кто-то дарит старый аккордеон, который приходится осваивать буквально на ощупь, самостоятельно, без подсказок и помощи. Для того чтобы набраться опыта, с аккордеоном можно ходить на вокзалы и там играть вместе с лучшими оркестрами, звучащими по радио. А летом, летом можно весь день в кинотеатре аккомпанировать сеансам немого кино, играть столько, что вечером уже не шевелятся пальцы, но это не важно, главное, что необходимо таперу – успевать за сменой действий и сменой чувств на экране.

И поздним вечером, когда от усталости уже наверняка все обитатели комнаты забываются сном, можно дать наконец-то волю чувствам, но только не словами, нет, можно просто плакать, отвернувшись к стене, плакать от утрат, от потери отца и от тяжести жизни.

Окончание школы, начало музыкальной карьеры, война, управление хором и оркестром Красноармейского ансамбля песни и пляски Фрунзенского военного округа, весна 1942 года и контузия под Харьковом, госпиталь в Алма-Ате, возвращение во Фрунзе, женитьба, рождение дочери и работа концерт­мейстером в Киргизском государственном театре, – все это надо было успеть до 1945 года. Потому что в 1945 году судьбе положен новый поворот – встреча с талантливой пианисткой Марией Дмитриевной, живущей в городе Фрунзе по той же причине что и Шварц – семья отбывает ссылку. Мария Дмитриевна не только талантлива, она еще умна и деятельна и поэтому просит своего брата, Дмитрия Шостаковича, принять по окончании ссылки в 1945 году талантливого молодого человека.

Так Исаак Шварц возвращается в город, который всегда был для него родным, и находит Учителя.

Дмитрий Шостакович был человеком, просто физически не выносившим чужих страданий, и хотя он, вместе со своими современниками, все время испытывал давление сталинской системы (на нем тоже вождь оттачивал пытку ужасом), сочувствие оказывалось в его характере главным. Он принял участие в судьбе молодого композитора, встретился, прослушал, посоветовал преподавателей, тут же преподавателям посоветовал этого молодого человека, и даже, что много лет оставалось тайной для самого Шварца, оплатил его учебу в консерватории. И хотя формально Шварц не был его учеником, он, конечно же, посещал при любой возможности все лекции великого мастера.

У Шварца на всю жизнь осталась «фирменная» манера Шостаковича – записывать ноты начисто, не проверяя партитуру на слух, ему даже не была нужна тишина для работы. Да, возможно, Шостакович и не считал Шварца учеником… Но во время кампании против «формализма в музыке» сын врага народа Шварц, сам обвиняемый в этом формализме, не только не смолчал, он выступил в защиту своего учителя. Шостакович потом ругал его: «Вы не имеете права так себя вести. У вас же есть семья, жена, маленькие дети. Вы должны думать о них, не обо мне».

Несмотря на заступничество Шварца в 1948 году Шостаковича увольняют из консерватории, а Шварца, видимо, на несколько лет исключают оттуда, потому что окончил он консерваторию уже у другого преподавателя и только в 1954 году. Как он прожил эти несколько лет? Все так же, помня, что надо кормить семью, заниматься музыкой и… с аккордеоном. Кто-то из друзей помог ему устроиться в послевоенный санаторий музработником, и улыбки, возникавшие на измученных лицах танцующих друг с другом женщин, бывали ему наградой.

Но вот, вам 31 год, в активе – небольшой рост, вы весь будто из округлых линий, скорее забавный, чем красивый, молодой мужчина со смешной кошачьей улыбкой и влажным блеском ярких голубых глаз, уже член Союза композиторов СССР, автор нескольких крупных музыкальных произведений. Казалось бы, вот и награда за все, но… надо кормить семью, а это значит, что музыкальные произведения должны исполняться. Для этого ленинградский Союз композиторов должен дать разнарядку на исполнение музыкального произведения.

Но то ли потому, что молодой композитор не вступил в КПСС или вступил в конфликт, а возможно, и то и другое, в любом случае разнарядки нет, и исполнения музыки – тоже. Тогда или в другой раз, но заявление в КПСС Шварц принес, ему выдали анкету для заполнения, в ней надо было указать, где похоронены родители. «Где похоронена моя мама, я знаю, а вот где похоронен мой отец, должны ответить мне вы», – сказал Исаак, которого все называли Изя, и ушел…

Шостакович своих учеников преду­преж­дал – никогда, без крайней на то необходимости не отказывайтесь от чистого сочинительства в пользу театра и, тем более, кино. Сам он знал, о чем говорил, поскольку много писал и для театра, и для кино. Шварц опять поступил с точностью до наоборот, он расстался с ленинградским Союзом композиторов и ушел на волю. Виртуозно владея ремеслом сочинительства, он понимал – нет кинокомпозиторов, нет театральных композиторов, нет серьезных композиторов, музыка либо есть, либо ее нет. И если она есть, то он ее найдет, даже подрабатывая в санатории или пионерлагере. И в этой простоте восприятия он продолжал жить, чутко улавливая у жизни хорошую мелодию.

С этими – иногда просто хорошими, а иногда и гениальными – мелодиями выходили прекрасные спектакли, фильмы, ставились балеты. Его музыка создавала настроение и меняла характеры. Кто может жениться с таким подернутым печалью настроением? Разве только Фадинар из «Соломенной шляпки». Музыка Шварца становилась отдельным действующим лицом в сюжете. Ведь в «Мелодии белой ночи» между Ильей и Юко не было бы ничего – без главной темы. Музыка могла собрать все действие воедино и придать движение сюжету, как движение времени в «Станционном смотрителе».

Кстати, это спасительное свойство музыки Шварца отмечали и коллеги, и режиссеры и даже администраторы киностудий. Сергей Соловьев вспоминает, что у него как у режиссера всегда в работе возникает этап непонимания, утраты цельности происходящего на экране. «У меня ничего нет, весь фильм рассыпается», – жаловался он другу, наверное, надеясь, что волшебник повторит чудо. И чудо происходило, нанизывая на череду нотных знаков все, что было задумано ими – режиссером и композитором.

Это совсем не значит, что писал Шварц так уж легко и быстро. Он мог довести режиссера ожиданием до исступления, до бешенства, но никогда – до ссоры, потому что поверивший ему знал: музыка Шварца придаст объем, движение, вдохнет жизнь и аромат времени. Наверное, поэтому из всех корифеев, из всех маститых, из всех советских композиторов великий Акира Куросава выбрал композитором для своего фильма «Дерсу Узала» именно Исаака Шварца, выбрал и отметил своей дружбой.

Кстати, в результате этой дружбы чуть не сорвалась поездка Шварца в Японию, вместе со съемочной группой фильма Сергея Соловьева «Мелодии белой ночи». Бдительные советские органы госбезопасности решили, что им эта дружба непонятна, и ни за что не выпускали Шварца в Японию. Сергей Соловьев вспоминает, что вывозить его пришлось чуть ли не контрабандой. Но на что не решишься ради дружбы, а Соловьев со Шварцем нежно дружили.

И действительно, у них была редкая духовная близость, поэтому только Шварц так слышал скрытую в стихах Окуджавы внутреннюю мелодию. Он утверждал, что Булат наверняка напевает, когда пишет стихи, и поэтому ему остается эту мелодию только раскрыть.

Как хорошо, дорогой читатель, что даже с твоей недюжинной силой воображения мы никогда не узнаем каким получилось бы «Белое солнце пустыни» без песни «Ваше благородие, госпожа удача», «Женя, Женечка и "катюша"» – без «Капель датского короля», «Звезда пленительного счастья» – без «Кавалергардов», а «Соломенная шляпка» – музыкальным фильмом без песен.

(0)

Булат Окуджава – Исааку Шварцу
Музыкант играл на скрипке, я в глаза ему глядел,
Я не то чтоб любопытствовал – я по небу летел.
Я не то чтобы от скуки, я надеялся понять,
Как умеют эти руки эти звуки извлекать.
Из какой-то деревяшки, из каких-то бледных жил,
Из какой-то там фантазии, которой он служил.
А еще ведь надо в душу нам проникнуть и поджечь.
А чего с ней церемониться, чего ее беречь.

Счастлив дом, где пенье скрипки
наставляет нас на путь.
И вселяет в нас надежду, остальное – как-нибудь.
Счастлив инструмент, прижатый к угловатому плечу.
По чьему благословлению я по небу лечу.
Счастлив тот, чей путь недолог,
пальцы злы, смычок остер,
Музыкант, соорудивший из души моей костер.
А душа, уж это точно, ежели обожжена,
Справедливей, милосерднее и праведней она.

Добавить комментарий

Добавление комментария

Поля, отмеченные * , заполнять обязательно * Подписать сообщение как  Имя  без пароля (гостевой вход)  Ник  Пароль  Войти?        Зарегистрироваться  Забыли пароль? * Текст  Показать подсказку по форматированию текста