Заведующий отделением районной психиатрической больницы Василий Потапенко пробыл в Израиле около двух недель. Первые пять дней он безвылазно провел на европейском конгрессе психиатров, а затем выписался из гостиницы и переселился в гостиную своего когдатошнего научного руководителя Иосифа Вайнштейна.
Доктор Вайнштейн, загодя приготовившись к визиту любимого ученика, отменил прием больных и на неделю переквалифицировался в гида – благо, большинство русскоязычных израильтян овладело этой специальностью уже почти профессионально, непрерывно показывая местные достопримечательности друзьям и родичам, приехавшим погостить на историческую родину с доисторической. Потапенко осмотрел старые Иерусалим, Кейсарию и Акко, сравнил их с современными и нашел, что прошлое Израиля куда интереснее его настоящего. Но Цфат покорил его, и Потапенко послушно ходил за Иосифом по тамошним синагогам, надевал на входе бумажную кипу и внимательно слушал бормотание раскачивающихся евреев, бормотание, похожее на голос морских волн, нападающих на берег. Василию показалось, что и губы Вайнштейна шевелятся в такт молитвам, но он не поверил своим глазам: Потапенко помнил своего учителя циником, бабником и агностиком, и религиозность, даже минимальная, с этим обликом никак не вязалась.
Однако, когда Иосиф потащил своего гостя встречать субботу в крохотную синагогу, расположенную за углом от его дома, Василий уверовал. В смысле, не в Б-га, а в то, что ему не привиделось, как Вайнштейн шептал молитвы в Цфате.
– Ты стал религиозным человеком, Йос? – напрямую спросил Потапенко, когда они возвращались из синагоги. Десятилетняя разница в возрасте, так давившая на него четверть века назад, за эти годы съежилась и стала почти символической, потому Василий и не стеснялся говорить с бывшим шефом без экивоков. Вайнштейна, судя по всему, это вполне устраивало.
– Да как тебе сказать... – Иосиф замялся, то ли не зная, как объяснить, то ли просто подыскивая слова. За проведенную вместе неделю Потапенко уже заметил с тихим ужасом, что книжнику Вайнштейну, некогда поражавшему всю больницу красотой и богатством речи, частенько не хватает русских слов.
– Понимаешь, Васек, – наконец, продолжил Иосиф, – почва здесь, что ли, такая. Или возраст подошел – не знаю... Но задумываюсь о Б-ге нередко и всерьез. Может, это у меня такая подкова, как у Гейзенберга. Помнишь эту историю?
– Ту, что ты каждый год рассказывал студентам? Конечно, помню, причем, наизусть, – рассмеялся Потапенко и заговорил бархатным голосом, явно пытаясь подражать Вайнштейну:
– Когда некий журналист пришел брать интервью у Гейзенберга, он удивился, увидев в лаборатории великого физика прибитую к стене подкову. «Как же так, маэстро? – попытался уколоть он физика. – Вы материалист, исследователь атома, и верите в дремучий предрассудок, что подкова приносит удачу?» Гейзенберг кротко посмотрел на журналиста и ответил: «Конечно, я в это не верю. Но говорят, что подкова приносит удачу даже тем, кто в нее не верит!»
– Похоже, – признал Иосиф, но осталось непонятным, имеет ли он в виду саму пародию или схожесть своих веры-неверия с гейзенберговскими. Потапенко покосился на него, но вспомнил, каким вдохновенным было лицо его учителя во время молитвы, вспомнил радостно-спокойные лица раскачивавшихся евреев, вспомнил и о том неясном умиротворении, которое неожиданно испытал в синагоге он сам, и решил замять тему. И правильно сделал.
Последний день коллеги провели за покупками недорогих сувениров, расцеловались в аэропорту, и Василий поспешил домой. При всем уважении к Израилю он успел безумно соскучиться по своим семьям. Потапенко был давно и необратимо бигамен и хранил нерушимую верность обеим супругам: жене и больнице. По счастью, первая тратила меньше денег, чем приносила вторая, а потому они мирились друг с другом и почти никогда не ссорились из-за любимого, так что и в этом отношении Василию повезло. Вот и сейчас, прилетев под утро, Потапенко приголубил жену, отоспался, вечером отчитался о поездке перед гостями, а наутро со всех своих ног и колес «Лады» поспешил на работу.
В отделении шефу искренне обрадовались – Василий, в отличие от своего заместителя, был нечастой разновидностью нормального начальника: не стремился сделать карьеру на костях подчиненных. Потапенко раздал всем брелки и магниты на холодильник, купленные им чуть ли не на вес в Яффо, угостился «Наполеоном», специально приготовленным в его честь старшей сестрой отделения, и открыл ежеутреннюю двухчасовую «пятиминутку».
– Что нового творится в мире психиатрии, Василий Петрович? – с тайной надеждой спросила ординаторша Леночка. – Есть какие-нибудь прорывы?
Недавняя выпускница мединститута, Леночка на правах самой молодой работала с буйными хрониками, не реагирующими на существующие виды лечения, а потому ей особенно не терпелось услышать доклад шефа.
– Как тебе сказать, Лена, – покривился Потапенко, – с одной стороны, там синтезировали третье поколение препарата А, а тут запустили в серийное производство второе поколение препарата Б, и по сравнению с предыдущими поколениями они лучше усваиваются, не так токсичны и с меньшим количеством побочных эффектов...
Врачи довольно зашумели, и Потапенко выдержал паузу, которую театралы называли качаловской, а старожилы отделения – вайнштейновской.
– А с другой стороны, друзья мои, – продолжил Василий Петрович, – все это не более, чем тот же Колобок, но под рентгеном. Увы, ничего по-настоящему интересного я на конгрессе не услышал.
Леночка откровенно пригорюнилась, а остальные врачи стали отворачиваться и кусать губы, стараясь не расхохотаться в голос. В свое время все они прошли через ведение палат буйных хроников, и забыть эти впечатления без помощи доктора Альцгеймера было невозможно. Реакция Леночки, естественно, не укрылась и от Потапенко.
– Что, Лена, бузили они тут без меня? – спросил он.
– Ой, бузили, – вздохнула Леночка.
– Ну, значит, к ним сегодня и пойду на обход, – подытожил шеф. – За работу, друзья мои!
Он ободряюще подмигнул Леночке и зашагал к ее палатам. Как всегда, по дороге к буйным им пришлось открыть две железные двери с тяжелыми железными же сетками.
«Издержки производства!» – машинально подумал Василий Петрович, ненавидивший эти тюремные детали интерьера, но понимавший их необходимость. Он раздраженно помотал головой и вошел в первую палату. Буйные обрадовались приходу заведующего, которого они, что поделать, знали уже не один год.
– Василий Петрович, – донесся до Потапенко голос Славика Трунова, – а, Василий Петрович, а меня ночью опять связывали.
Доктор подошел к койке Трунова, сел на нее и потрепал Славика по коротко остриженным волосам. Трунов был рекордсменом отделения, лежал здесь уже седьмой год из прожитых им тридцати, но особого улучшения у него пока не наблюдалось, несмотря на все перепробованные методы лечения.
– А чего тебе не спалось, Славик? – ласково спросил Потапенко. – Что спровоцировало приступ, не помнишь?
– Ничего не помню, Василий Петрович, – честно признался Трунов. – Ложился спать – был нормальным. Утром очнулся связанным – и опять все в порядке. А что стряслось посередине – понятия не имею. Словно злой дух в меня вселился...
– Злой дух Ямбуя... – проворчал психиатр. У него за плечом прыснула Леночка. Славик выглядел несчастным и всклокоченным – обычный его вид после приступа – и Потапенко решился. Он наклонился к Трунову и негромко заговорил.
– Слушай, Славик, – сказал он, – я тут был на конгрессе психиатров и в кулуарах разговорился с одним южноамериканским врачом. Доктор Рамос Кальдерон де Ортега его имя. И вот он мне рассказал про одно племя индейцев, на которое недавно наткнулась тамошняя экспедиция. Антропологи сначала думали, мол, племя как племя, и вдруг обнаружили, что в нем нет психических заболеваний. Понимаешь, Славик? Не почти нет, а вообще нет. Вот тут-то моего доктора Рамоса Кальдерона де Ортега туда и откомандировали – разобраться на месте, как такое возможно. Доктор Рамос пожил среди индейцев, присмотрелся к ним и выяснил, что их шаман знает заговоры древних племен. Не то инков, не то майя – черт их там разберет. Оказывается, заговоры эти на сутки изгоняют злых духов из больных. Ну, поверить в это, как ты понимаешь, Славик, было трудно, и мне, и доктору Рамосу, но шаман оказался не жадным и продиктовал Рамосу Кальдерону де Ортега свой секретный заговор. Доктор попробовал его в своей клинике и поклялся мне, что результаты просто невероятны. И главное, год, как он этот заговор пробует – и ни у одного пациента не было рецидива болезни. Он уже и транквилизаторы перестал им выписывать, и антипсихотики: утречком больной заговор проговорит – вот и все лечение.
– А разве такое возможно? – недоверчиво спросил Славик.
Потапенко неопределенно пожал плечами:
– Не знаю. Текст заговора у доктора Рамона я списал. Русскими буквами, чтоб тебе проще было. Можем попробовать, если хочешь. Что мы теряем? Лекарства на тебя, увы, не действуют, а заговор этот... ну, максимум, не поможет, но ведь и не навредит же...
Василий Петрович протянул Трунову бумажку и перешел к следующему буйному. Леночка следовала за ним, слегка пришибленная услышанным.
– Василий Петрович, – обрела она дар речи только по дороге на обед в больничную столовую, – а вы разве не на европейском конгрессе были?
– На европейском, – охотно подтвердил Потапенко.
– А где ж вы там южноамериканского врача выкопали? – поразилась ординаторша.
– Ой, Лена, Лена, – покачал головой заведующий, – хромает у тебя общее развитие. Спроси хоть кого – сегодня в любом европейском клубе есть квота на южноамериканских футболистов.
– И что? – окончательно потеряла нить разговора Леночка.
– Ну, и в медицине так же, – «объяснил» ей шеф.
Слухи по районному центру поползли месяца через три. Их охотно передавали из уст в уста, отмахиваясь от говорящего, не веря услышанному, но и не прерывая цепочку распространения. Когда легенда о докторе Потапе Петровиче, лечащем больных вавилонскими и шумерскими заговорами, дошла до настоятеля одной из местных церквей отца Никодима в седьмой раз, терпение его лопнуло, и отец Никодим напросился к заведующему психиатрической больницей профессору Стеблину на приватную беседу.
Сначала профессор Стеблин посмеялся услышанному от священника рассказу и попытался вежливо выпроводить его из кабинета, но батюшка был совсем не глуп.
– Отмахнуться от меня, дражайший Евгений Евгеньевич, не трудно, – поглаживая окладистую бороду, сказал отец Никодим, – вот только не доводилось мне еще видеть, чтобы один и тот же слух держался так долго. А ну как не слух он?
– Да Г-сподь с вами, батюшка! Как вы, умный образованный человек, можете верить в подобную чушь! – похохатывая, сказал главврач. – Да и не работает у меня в больнице врач с таким именем!
– А с похожим? – не отставал священник.
– И с похожим нет... – начал было Стеблин, но осекся. Посмотрел на отца Никодима уже внимательнее и медленно сказал: – Этого просто не может быть. Доктор Потапенко высококвалифицированный и очень ответственный врач. Он никогда не будет пользоваться антинаучными методиками, и уж тем более, втайне от меня. Это абсолютно невозможно!
– Может быть, проверим? – невинно поинтересовался батюшка, ставший в эту секунду очень похожим на своего коллегу, пастора Брауна.
Главврач секунду поколебался, нажал на кнопку селектора и приказал невидимой секретарше:
– Соедините меня с заместителем доктора Потапенко. Немедленно.
Через несколько секунд телефон зазвонил, Стеблин поднял трубку, услышал голос своего собеседника и отрывисто спросил:
– Что за чертовщина (отец Никодим испуганно перекрестился) творится у вас в отделении?
Трубка истошно заголосила, и по мере получения инфромации брови Стеблина изумленно ползли вверх. Когда они миновали макушку, Стеблин швырнул трубку на аппарат и выскочил из кожаного кресла.
– Батюшка, вы идете со мной, – скомандовал главврач и не подобающей его положению рысью выскочил из кабинета. Священник с трудом поспевал за ним, морщась от долетающих до него выражений.
Увидев из окна кабинета бегущего по направлению к его отделению шефа, Василий Петрович подавил в себе малодушное желание скрыться и приготовился к беседе, которую репетировал каждый вечер уже три месяца, понимая, что на каком-то этапе его художества откроются начальству во всей своей красе.
– Евгений Евгеньевич, батюшка, – приветствовал Потапенко гостей. – Присаживайтесь, прошу вас.
– Я смотрю, Василь, ты не слишком удивлен нашим визитом, – прямо с порога запыхтел Стеблин.
– Вашим, Евгений Евгеньевич – нет, не удивлен. Вот отца Никодима никак не ожидал здесь увидеть, разве только он собирается окропить здесь что или кого, – пожал плечами Потапенко и внутренне напрягся.
– Может, окропить. А может, и соборовать, – неопределенно пригрозил главврач и тем невольно снял напряжение: все трое прыснули со смеху. Правда, Стеблин тут же нахмурил брови, как бы показывая, что серьезный разговор только начинается.
– Вы, Евгений Евгеньевич, предпочитаете, чтобы я отвечал на ваши вопросы или просто рассказал вам все, как есть? – спокойно спросил Василий.
– Это правда, что у тебя в отделении за последний месяц не было ни одного случая психоза у буйных хроников? – в лоб спросил Стеблин.
– Правда, – ответил Потапенко. – И это при том, что я начинаю снижать дозы антипсихотических препаратов некоторым больным.
– Невероятно, – прошептал главврач, но затем его голос окреп: – Тебя за это убить мало, Потапенко! Это же чудо!
– А что, за чудо у нас теперь убивают? – невинно поинтересовался Василий Петрович.
– За не согласованное с начальством чудо – еще как! – отрезал Стеблин. – Не веришь мне – спроси батюшку!
– Не богохульствуйте, Евгений Евгеньевич! – священник замахал руками на главврача.
В кабинете воцарилось молчание, и вся троица насупилась.
– Ладно, что мы тут, как в парламенте – на вы и матом, – не выдержал Потапенко. – Женя, Коля, да не смотрите вы на меня волками – давайте попьем кофейку с конфетами, а я вам пока все и расскажу, идет?
Трудно хранить китайские церемонии в городе, где двадцать лет назад ты играл в институтской волейбольной сборной вместе с главврачом, а еще за десять лет до того гонял мяч в одном дворе с батюшкой.
– Валяй, колись, – махнул рукой Стеблин, принимая из рук Потапенко чашку с горячим кофе.
– Когда я гостил у Вайнштейна, довелось мне пару раз заглянуть с ним в синагоги – старикан наш к пенсии, видать, о грехах вспомнил. И заметил я, что от чтения их молитв даже у меня, не понимающего ни единoго слова, на душе как-то очень покойно становилось. Вот я и подумал: а нет ли в самом тексте молитв какой-то успокаивающей мантры? Которая действует на человека поверх слов и проникает в душу, минуя разум. Я попросил Вайнштейна, он записал мне русскими буквами молитву из каких-то «Те... Теэлим», что ли, вот я ее моим хроникам и подсунул под видом шаманской мудрости. Начал с одного больного, постепенно перешел ко всем. А теперь сижу и сам дурею от результата, – поделился опытом Василий.
– Успокоение в синагоге он узрел, – желчно сказал батюшка. – Можно подумать, у меня в церкви прихожане стенка на стенку дерутся. Захаживал бы к нам иногда – может, и не искал бы в чужом огороде то, что в своем растет в избытке. Те «Теэлим» – это псалмы царя Давида. Они переведены на церковнославянский еще в незапамятные времена – нет, нашему Васятке их на древнееврейском подавай, иначе ему неинтересно!
– Ой, Коля, только не вписывай меня в новую главу протоколов сионских мудрецов, – поморщился Потапенко. – Я тебе как умному объясняю: я мантру ищу. Мне не надо, чтобы больные понимали произносимый текст. Да и выглядит это ужасно, когда врач рекомендует больному не лечение, а молитву. Я же их тем самым как будто приговариваю, ты что, не понимаешь? Я перед ними в своей беспомощности расписываюсь. Женя, ну объясни хоть ты ему!
– Есть в этом что-то, – неопределенно покачал головой Стеблин.
– Ну, вот, – обрадовался даже такой малой поддержке Потапенко. Он вскочил на ноги, не выдержав сидения, и забегал по кабинету. – А тут – тайна. Древняя забытая медицина. Инки, шаманы... Да мои буйные бумажку с текстом молитвы друг у друга из рук рвали. И все, после недели ежеутреннего чтения их психозы как рукой сняло. Хоть стой, хоть падай!
– И впрямь, чудо, – благоговейно произнес Коля. Да нет, не Коля – отец Никодим. Его глаза сияли. – А что, Васенька, псалмы-то
переведены почти на все языки. Не попробовать ли дать их больным на латыни или на арабском?
– А что, – пожал плечами Женя. Вернее, доктор Стеблин. – Одной группе больных прописать католический перевод, другой – исламский, а потом сравнить результаты. Может интересно получиться.
Потапенко осторожно перевел дыхание. Вроде, пронесло.
– А что может получиться интересного? – осторожно поинтересовался он.
Стеблин удивленно покосился на коллегу:
– Текст на всех языках один и тот же, так? А звучит он наверняка по-разному. Вот мы и понаблюдаем, одинаково ли наши больные на него прореагируют. Если нет, то это значит, что один перевод лучше влияет на больную психику, а другой – хуже. Или совсем не влияет. Тогда твоя версия про мантру окажется правильной.
– А если состояние больных одинаково улучшится независимо от того, на каком языке они молятся, то мы получим научно-медицинское подтверждение существования Б-га, – договорил вместо Стеблина отец Никодим. Он выглядел очень довольным.
– Ну, где-то... да, – развел руками главврач. – Вася, они у тебя когда молятся?
– Видимо, сразу после побудки, – недоуменно ответил Потапенко. – Во всяком случае, еще до моего прихода на работу. А что?
– Посмотреть охота, – признался Стеблин. – Может, организуешь нам сеанс молитвотерапии?
– Я их спрошу, – сказал Василий Петрович. – Думаю, они меня уважут. В сущности, почему бы и нет?
Троица вышла из кабинета и направилась к палатам бывших буйных. Грустный диагноз с них пока еще не сняли, но железные двери, ведущие в их палаты, впервые со дня открытия больницы, были широко распахнуты. Десять мужчин, на которых еще совсем недавно медицина поставила крест (сорри, отец Никодим!), занимались кто чем: Славик азартно резался в шахматы навылет с Геворкяном, два пациента наблюдали за игрой в ожидании своей очереди, братья Яшвили смотрели «Форреста Гампа» почти с профессиональным интересом. Увидев пришедших, больные повернулись к ним, и Стеблина поразили их глаза: живые, ясные, полные надежды на новую жизнь.
– Друзья мои, – негромко окликнул своих пациентов Потапенко, – тут вот главврач наш, и батюшка с ним, желают посмотреть, как вы заговор свой произносите. Вас не затруднит продемонстрировать нам его?
– Можно, – после крохотного раздумья сказал Славик. – Мы, правда, с утра уже им лечились, но ради гостей можем и повторить – вреда от того не будет.
Больные уселись в ряд на длинной скамейке и вытащили из карманов замызганные заветные листочки.
– А вы что, вместе моли... его читаете? – вовремя поправился отец Никодим.
– Ага, – радостно ответил Геворкян, – мы заметили, что так оно сподручнее выходит.
Славик взмахнул рукой, и десяток ртов синхронно открылся. Бывшие психи слаженно забормотали «Теѓилим», и от увиденного Василию Петровичу стало нехорошо: больные раскачивались в такт молитве точно так же, как это делали Вайнштейн со товарищи в крохотной синагоге за углом от дома Иосифа.
Вы не можете удалить эту картинку |
Сайт создан и поддерживается
Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра
«Мигдаль»
.
Адрес:
г. Одесса,
ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.:
(+38 048) 770-18-69,
(+38 048) 770-18-61.