БС"Д
Войти
Чтобы войти, сначала зарегистрируйтесь.
Главная > Мигдаль Times > №36-37 > Веселый грустный человек
В номере №36-37

Чтобы ставить отрицательные оценки, нужно зарегистрироваться
+2
Интересно, хорошо написано

Веселый грустный человек
Алена Яворская

Когда в 1984 году создавалась экспозиция будущего Одесского литературного музея, второй секретарь обкома был сильно озадачен отделом литературы 20-х годов: одесские писатели этого периода — почти сплошь евреи, но куда ж денешься-то, когда они, видите ли, классики советской литературы? Перейдя к экспозиции ХIХ века и увидев материалы, посвященные О. Рабиновичу, основоположнику русскоязычной еврейской литературы, руководящий товарищ потерял самообладание: «Прекратите мне тут синагогу разводить!» — и потребовал убрать «не классика». А выставку отдела 20-х годов было рекомендовано «не раздувать».
Спасибо сотрудникам литературного музея: собрали и сохранили — и классиков, и не попавших в таковые. Отдельный поклон тем дарителям, кто пополнил фонды музея, не растеряв за бурные советские годы письма, фотографии, документы замечательной плеяды одесских писателей.

ИзменитьУбрать
(0)

Одесская литературная школа... Есть в ней и знаменитые, и не очень удачливые. Прославленные и забытые. Расстрелянные и отсидевшие. В общем, как шутливо определил в свое время птенец из этого гнезда, Сергей Бондарин, старшее поколение — «классики и полуклассики», второе поколение — «полуклассики, натретьклассики, четвертьклассики».

Себя и своего друга Семена Гехта он отнес ко вторым. Впрочем, компания была вполне приличной — рядом с Ильей Зильбершетйном, Евгением Петровым, Татьяной Тэсс, Ильей Френкелем и Арсением Тарковским.

«Есть люди, без которых невозможно представить себе настоящую литературную жизнь. Есть люди, которые, независимо от того, много или мало они написали, являются писателями по самой своей сути, по составу крови, по образу мысли. Таким писателем был Гехт», — написал в «Книге скитаний» К. Паустовский.

ИзменитьУбрать
(0)

Семен Григорьевич (Аврам Гершович) Гехт родился 14 (23) марта 1903 года в Одессе. О юности его известно немного. Племянница, Фира Раскина, со слов матери вспоминала, что был он немногословен, очень любил читать. По семейной легенде, уехал в Москву еще в 1919 на крыше паровоза. Если же верить воспоминаниям литераторов и публикациям, то жил он в Одессе до 1923 г., работал в железнодорожных мастерских, был наборщиком. Как и многие одесские молодые литераторы, прошел школу Эдуарда Багрицкого. Именно Багрицкий, обладавший феноменальной памятью, открывал юным дарованиям и очарование западной поэзии, и прелесть русской. Одесские поэты собирались на вечера в клубе железнодорожников на Степовой улице. Постоянно бывал там и Гехт, в шестидесятые годы он напишет теплые воспоминания о «школе» Багрицкого.

Дебютировал Семен Гехт в 1922 году на страницах литературного приложения к единственной тогда в городе газете «Известия». Печатался в журналах «Силуэты» и «Шквал». И опять — в очень пристойной компании — с И. Бабелем и В. Катаевым (уже уехавшими из Одессы), с Э. Багрицким (пока остающимся).

Дружил с Сергеем Бондариным (именно в архиве Бондарина и сохранилась большая часть писем Гехта). Судьбы Бондарина и Гехта тесно переплелись и во многом повторяются. Первое, что объединяет их — учеба у Багрицкого. Второе — оба влюбились в одну и ту же девушку, очаровательную молодую художницу Генриетту Адлер.

В апреле 1923 г. Гехт и Бондарин уезжают в Москву. Они увозят с собой письма Бабеля. К И. Лившицу: «...совершенно бесшабашные ребята — одесские поэты Гехт и Бондарин. Они без царя в голове, но не без дарования. Помоги им, чем можешь». К В. Нарбуту: «Я их люблю, поэтому и пишу им рекомендацию. Они нищи до крайности. Думаю, что могут сгодиться на что-нибудь». К М. Кольцову: «Вот Гехт и Бондарин. Их актив: юношеская проворность и талант, который некоторыми оспаривается. В пассиве у них то же, что в активе. Им, как и пролетариату, терять нечего. Завоевать же они хотят прожиточный минимум. Отдаю их под вашу высокую руку».

Бондарин вернулся в Одессу. А Гехт остался в Москве. И началась переписка. Все-таки как здорово, что люди пишут письма! Пожелтевшие листки сохраняют настроение, ощущения, надежды, и зачастую это единственное материальное подтверждение существования замечательных и несправедливо забытых людей, свидетельство их жизни, их манеры общения.

ИзменитьУбрать
Друзья - Илья Ильф и Семен Гехт,
Москва, начало 1930-х гг.
(фото А. Козачинского)
(0)

26 мая 1923 г.: «Итак — дорогой Сережа — дела мои идут по-прежнему... с деньгами туговато.

... На тех бульварах, по которым мы шатались вдвоем, и где я теперь шатаюсь, большей частью один, зелени теперь — завались. Не узнаешь. Не пиши мне о море и липовой тишине — спрячь это. Сообщи подробно о твоих делах литературных — вообще и любовных, в частности или — наоборот. Продолжаю [печататься] в «Огоньке». Написал два рассказа...

Если написал что-либо — пришли. Сообщи планы. В ближайшем письме помни об актуальности и пиши о существенном...

Твой Гехт.

P.S. Передай письмо Эдуарду».

Сохранилось и письмо к Багрицкому — то ли Бондарин передать забыл, то ли Эдуард взять поленился: «Не приходится, дорогой Эдуард, удивляться тому, что не пишете. Зная вашу чудовищную лень, которая — будет день — съест вас живьем, (... оставив только каблуки от сапог и след от бекеши).

... Как заработки? Внешняя литературная жизнь? Замкнутая работа? и пр. Мне здесь неплохо. Написал два новых рассказа 1) Трамвай и 2) Превращение. Общество хвалит и пр. Кое-что буду печатать. Получил в ежемесячнике некоторый аванс. ... Думаю ли вернуться? Нескоро, пожалуй. Да и то ненадолго. Основаться думаю здесь — возможности есть. Как с вашим переездом?

... Мне Зозуля показывал письмо Бабеля — упорно не хочет печататься в Москве. Кстати, в сегодняшнем Огоньке (№9) есть его — «Смерть Долгушева». ... Приветствуйте.

Целую Лиду и Севу. Ваш Гехт».

Сентябрь 1923 г., из письма Г. Адлер: «... Я только теперь обретаю право на отдых и работу. Все время я метался в горячке и тревоге. ... Уезжая из Одессы, я не снялся с учета, здесь же — три месяца не был нигде прописан — пахло обидными неприятностями. Ныне все это великолепно улажено. Я вполне легален, у меня все бумаги и пр.

На сегодняшний день... я не имею отдельной комнаты. Она будет у меня только через неделю. За комнату приходится уплатить сразу слишком солидные деньги и неудивительно, что произошла столь долгая заминка.

Я нигде не служу, ибо не хочу. Предлагали кое-какие должности по газетам — отказался. Но работаю много. Успел уже хорошо зарекомендовать себя в лучших журналах и деньги вообще — в пределах, конечно, зарабатываю».

Гехт работал в журнале «На вахте», писал поэтические очерки о маленьких южных портах. Очерки эти, по воспоминаниям К. Паустовского, действовали сразу на все пять человеческих чувств — были осязаемы, наполнены запахом моря и южным шумом, в них проплывали корабли, ощущался вкус херсонских арбузов.

Потом, как и все московские одесситы, перебрался в газету «Гудок», благо размещались обе редакции в одном здании, воспетом позже Ильфом и Петровым в романе «Двенадцать стульев». Был сотрудником знаменитой ядовитой «четвертой полосы» вместе с Ю. Олешей, И. Ильфом, М. Булгаковым.

Сюда же принес он с загадочной улыбкой рукопись Бабеля — предисловие к сборнику рассказов одесских писателей. Начинает Бабель свое предисловие с него — Гехта.

Из письма И. Ильфа Генриетте (декабрь 1923): «... Меня слегка развлекают толстые папиросы и толстый Гехт. Но Гехт бредит письмом и Бабелем. Письма все нет, а Бабеля слишком много. ...

Вашего письма нет. И Гехт, совершенно печальный, ест яичницу. От горя он стал обжорой. Он потолстел от горя... Ему все сочувствуют, и он ест среди соболезнующих вздохов».

Чуть раньше — Гехт: «Милая Генриетта!

Я очень, очень рад. Вы приезжаете? Итак — вы приезжаете — чудесно! Снег будет — пока его нет — дождь и грязь, — но он будет. Его будет более чем достаточно. В воздухе пахнет им, он может пойти каждый час, каждую минуту.

... Ту мою вещь, которую я хотел вам прислать, я сдал в печать.

А у меня только черновик. Приедете — почитаем вместе.

... Иля [Ильф] написал вам письмецо, просит передать вам — делаю это.

Генриетта вы безнадежно вклеились в мой обиход. Я чертовски много думаю о вас, я вижу вас во сне, я хочу вас видеть наяву. Я хочу вас видеть наяву! Нас ждут

московские кинематографы
— “ — пивные
— “ — кремли
— “ — площади

и московские друзья, и московские знакомые! И я! — впрочем, об этом уже было говорено мною впереди.

Целую вас, Генриетта и жду с адским нетерпением ответа».

Роман остался на бумаге. Через несколько лет Генриетта вышла замуж за Сергея Бондарина. Гехт женился на Вере Михайловне (сестре жены поэта Н. Асеева, Оксаны).

5 января 1928 г.: «С новым годом, Сережа!
Ура! ты едешь!
О тебе в последнее время ходят разные слухи. Говорят, что ты стал мощным украинским поэтом и заседаешь где-то в Наркомосвiтi или в этом роде.

...мы поговорим обо всем здесь. Письма, разумеется, буду хранить. А тебя жду с нетерпением. Сообщи, когда и каким приездом приедешь.

У Эдуарда [Багрицкого] есть телефон(!) «Кунцево 61». Он лечит свою астму, а Сева [сын Э.Багрицкого] стреляет галок из монте-кристо. Сема Кирсанов, кажется, в Одессе. Не видно его. Впрочем, все новости узнаешь на месте.

Итак, жду. Целую.
Твой Гехт.
Вера кланяется тебе».

В тридцатые годы Семен Гехт был достаточно популярен. В основном писал о добрых и несчастных жителях местечек, об изменившейся в советское время жизни евреев. «Человек, который забыл свою жизнь», «Поучительная история», «Мои последние встречи», «Пароход идет в Яффу и обратно», «Сын сапожника» — лишь часть его книг. На фотоснимках тех лет он почти всегда с неизменной улыбкой. И пусть въедливый Ильф критиковал Гехта за неточности в повести «Пароход идет в Яффу и обратно» — кто еще из советских писателей в те годы писал о поездке в Палестину? Наверное, почти никто не помнит сегодня написанную им в 1937 г. повесть «Опасность» — как пагубна царящая в стране подозрительность, как отравляет жизнь и души клевета. Написано это было после снятия Ежова, когда на некоторое время все вздохнули с облегчением и перестали ждать ночных арестов. Кто же знал, что Гехт словно напророчил свое будущее?

Начинается Отечественная война. В 1941 Гехт вновь побывал в родном городе.

Он был военным журналистом, военным корреспондентом газеты «Гудок». Той самой, в которой работал в юности. Умерли Булгаков и Ильф, погиб Петров, в Ташкенте пытается писать изломанный жизнью Олеша.

ИзменитьУбрать
Семен Гехт, на поселении,
начало 1950-х гг.
(0)

Третье совпадение в судьбах Гехта и Бондарина — в 1944 году обоих военных журналистов арестовало НКВД. Говорят, что по одному делу — хоть и служили они в разных местах. Решение Особого совещания, потом — лагерь и поселение.

И четвертое — жен они выбрали удивительных. Ни Вера, ни Генриетта не отреклись от мужей. Зарабатывали, как могли, собирали посылки, писали, ждали.

ИзменитьУбрать
Семен Гехт, на поселении,
начало 1950-х гг.
(0)

Летом 1945 Гехта отправили в подмосковный лагерь при экспериментальном заводе МВД. «На нем была офицерская гимнастерка, поверх которой надет штатский пиджак, его облысевшая голова покрыта была темной кепкой, из-под козырька которой глядели какие-то отрешенные глаза», — вспоминал сидевший в том же лагере будущий поэт и переводчик Л. Шерешевский. Режим был чуть помягче — принимали передачи, изредка разрешали свидания.Кроме передач Вера Михайловна привозила свежие толстые журналы, которые передавал для друга В. Гроссман. В выходные — два раза в месяц — устраивали литературные вечера. И Гехт, как когда-то Багрицкий, был институтом литературы (увы, не на дому, а в бараке). Через год, летом сорок шестого за отказ давать показания на солагерников Гехта отправили на дальний этап — в Коми АССР, печально известные лесные лагеря под поселком Вожаель. Там же сидел и Лев Разгон.

Бондарина и Гехта арестовали практически одновременно. Оосвободили в разное время. По легенде, одного из них отпустили на полгода раньше, второго — не смогли сразу найти. Кого? Уже не узнать... Но если Бондарин еще на поселении начал вести дневник и потом писал «в стол» лагерные «Капкаринские записки», Гехт словно бы вычеркнул эти годы из памяти. Он писал прозу, воспоминания, рассказы для детей — но ни слова о том, что пережил.

Он умер 10 июня 1963 года, немногословный ироничный человек, проживший трудную жизнь. Самые известные его снимки — те, на которых он, молодой, с Ильфом. А нам грустно смотреть на друзей — мы знаем то, что для них — еще будущее.

***

«В Одессе каждый юноша — пока он не женился — хочет быть юнгой на океанском судне» — так начинается написанное И. Бабелем предисловие к предполагавшемуся выходу в Москве сборника произведений семи молодых одесских писателей. Одним из «одесских юношей», упомянутых Бабелем, был Семен Гехт. Молодые одесситы 20-х годов — «у них нет ни денег, ни виз», — пишет Бабель, — поэтому для них были недосягаемы экзотические страны с названиями звонкими и меланхоличными, «поэтому, — объясняет он, — Гехт пишет об уездном Можайске, как о стране, открытой им и не изведанной никем другим...».

В марте 2003-го исполнилось сто лет со дня его рождения. Писателя С. Гехта сегодня вспоминают редко, даже имя его упоминается далеко не во всех литературных справочниках и энциклопедиях, хотя и начал он писать еще в юности и был автором многих, достаточно популярных в свое время произведений. Впрочем, тексты его не переиздаются, а имя его почитается все-таки полузабытым, а не забытым вовсе (заслуженно или незаслуженно — это уже другой вопрос), только благодаря принадлежности к «одесской плеяде», благодаря тому, что неоднократно встречается его имя в заметках, статьях, письмах И. Бабеля.

А если в справочных изданиях или обзорных публикациях 1970-х годов и мелькали какие-то характеристики творчества, то были они кратки и безапелляционны — «не преодолел национальной ограниченности» или «в мировоззрении сильны пережитки прошлого». Недаром говорят, что иногда полезнее прислушаться к недругу. Эти недружелюбные ярлыки сохранили действительно самое важные черты молодой прозы Семена Гехта: «национальная ограниченность» — это, конечно, еврейская тема, с которой он практически не расстается. Он пишет о погромах и «черных свадьбах» кровавых времен Гражданской войны, он пишет об изломанных судьбах еврейских мужчин и женщин, которые, пережив мучения и насилия, обнаруживают, что должны строить заново свою жизнь опять рядом и совместно с прежними гонителями и мучителями — причем и в эмиграции, и в Москве. «Пережитки прошлого» — это беспощадное отображение «дна» исторической стихии, будь то война или революция. Иногда в своих рассказах Семен Гехт затрагивает сюжеты, близкие бабелевским, но если Бабель «доставал» с человеческого дна надежду, пусть карнавально переодетую, хоть какой-то лучик гуманного света, то Гехт в изображении трясины, называемой «новой жизнью», пользовался угольно-черным штрихом. Недаром тот же К. Паустовский сказал как-то: «мне трудно представить себе Бабеля без Гехта». Ему казалось, что общую картину они написали. Один — мрачную реальность, другой — ее радужную проекцию, дававшую надежду на будущее. А. Мисюк

...И ГЕНРИЕТТА

«Куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить. И где ты умрешь, там и я умру и погребена буду. Пусть то и то сделает мне Г-сподь и еще больше сделает, смерть одна разлучит меня с тобой».
Книга Руфь

ИзменитьУбрать
Г. Адлер, 1931,
фото И. Ильфа
(0)

О женах одесских писателей вспоминают редко —в основном, когда любопытные подсчитывают количество их у Бабеля. А между тем жен одесситы выбирать умели. О Лидии Густавовне Багрицкой, Марии Николаевне Ильф, Софье Наумовне Славиной немного, но все же написано.

20 января 1997 г. в Москве, в небольшой двухкомнатной квартире писательского дома на улице Красноармейской умерла Генриетта Савельевна Адлер. Жена Сергея Бондарина. Хрупкая женщина, очень милая и приветливая. Хранительница. Именно ей обязаны своим существованием залы литературы 20-х годов Одесского литмузея. После смерти мужа практически весь архив (с письмами и рукописями Бабеля, Ильфа, Багрицкого, редчайшими журналами и газетами начала двадцатых годов) она подарила существовавшему тогда лишь на бумаге да в воображении сотрудников музею.

Генриетта родилась 23 июня 1903 г. в Харькове (родители ее Савелий Ильич и Екатерина Наумовна Адлер). Там же родился и ее старший брат Рувим (друзья называли его Юрием). Примерно в 1909 семья перебралась в Одессу. Юрий был студентом Новороссийского университета, поэтом, ему прочили большое будущее. Но ... 9 апреля 1917 его похоронили на втором еврейском кладбище. В газете промелькнуло сообщение о покончившем собой на Сабанеевом мосту студенте-милиционере. До последних дней Генриетта была уверена, что брата убили. Бережно хранила тетрадь стихов и рисунки —все, что осталось.

Гражданская война. Голодная, суровая жизнь. До искусства ли? Генриетта рассказывала, что в те годы барышни старались иметь и шляпку, и платочек —в зависимости от того, намечался ли вечер поэтов в центре или на Молдаванке. Вопреки всему в 1920-м году Наум Соколик организовал «Коллектив художниц» —из четырех девушек —Генриетты, Маруси Тарасенко (будущей жены Ильфа), Тони Трепке и Раи Менделевич. Частыми гостями «милого девичьего гнезда на Преображенской» были молодые поэты. Нещадно дымила печурка, на которой варили глинтвейн: забытый аромат специй слегка опережал приход Ильфа —только он каким-то чудом мог раздобыть в голодном городе ингредиенты для глинтвейна. Если очень везло, и один из молодых людей приносил немного кукурузы, ее тут же жарили в казанке. «Валькирии» (как называл их Багрицкий) делили на всех угощение. О, Лукулловы пиры Одессы двадцатых годов!

Поэты перебираются на север, в столицу, а на юг присылают письма. Генриетте пишут Илья Ильф и Семен Гехт. Ильф ехидно комментирует «телеграммную горячку» Гехта: «Теперь он больше всего интересуется почтальонами. Вид этих почтенных людей заставляет его сердце шататься. <...> Отчего же вы не пишете, Генриетта. Пишите. <...> Приезжайте. <...> Есть много обольстительных мест. Приезжайте. Вы их увидите. <...> Если захотите, напишите мне. Если не захотите, напишите, что не хотите. Целую. Руки. Ваш Иля».

ИзменитьУбрать
Генриетта Адлер, середина 1920-х гг.
(0)

Гехт, 15 сентября 1923 г.: «Милый друг Генриетта! Ваше письмо я получил пятью днями позже, чем следовало. <...>Я сейчас связываюсь с одним хорошим театром, буду писать пьесу, веселую комедию, очень веселую —непременно! А вы грустите. Но я не могу писать ободряющих, утешающих слов, ибо нет ничего глупее, чем утешать человека, который грустит. Но мне было (надо сознаться) больно, когда я читал эти полу-отвлеченные, полу-пессимистические (плохое словцо, зато со смыслом) строки.

<...>Есть такая восточная (полу-персидская, полу-еврейская) поговорка: «Все к лучшему —вообще, и это к лучшему —в частности». Какая жуткая и вместе с тем крепкая-крепчайшая поговорка. <...>

В ожидании вашего письма (совсем по-канцелярски —что ж)
Гехт».

22 ноября : «<...>Я хотел бы, чтобы это письмо не было вами получено, ибо это означало бы ... Это означало бы, что вы выехали, что вы в пути, что вы миновали Круты и Нежин, что вы пересекаете Черниговщину <...> Но если вы еще там, на ул. Петра Великого, в темном дворике, где каменные плиты и дикий виноград, если вы еще там, напишите точнее, подробнее о вашем переезде сюда, в Москву».

Переезд все затягивается. Причина становится понятна из письма, написанного почти через год: «Милый Генриетт! Ваше мужественное письмо меня очень порадовало. То, что Вы живы и очевидно здоровы, доставляет мне искреннее удовольствие, то, что вы ругаетесь как извозчик —тоже.

Вы просите меня дать Вам адрес кого-нибудь, кто, несмотря на то, что вы элемент, мог бы Вас запихнуть (как Вы легкомысленно выражаетесь!) в какое-нибудь художественное предприятие. Я дам Вам пару, без гарантии успеха, но все же советую их использовать. Еще на берегах Черного моря, где мы с Вами гуляли, я давал Вам сердечные советы избрать дорогу театрального художника<...»>.

ИзменитьУбрать
Генриетта Адлер и Сергей Бондарин -
молодожены, 1930 г.
(0)

«Нетрудовой элемент» —такая характеристика не очень-то способствовала перемене мест. Но Генриетта все же окажется в Москве. В начале 30-х станет женой Сергея Бондарина. Обычная жизнь тридцатых годов: веселые компании писателей —днем и ожидание обыска —по ночам. Смерть одесских друзей —Э. Багрицкого, И. Ильфа. Немного позже —арест Бабеля. Сергей Александрович Бондарин с юности собирал архив (свои ранние стихи, и стихи друзей, письма, записки). Хранить рукописи арестованных —дело крайне опасное. Он не уничтожил ни листика.

Начинается война. Бондарин фронтовым журналистом —на Черноморском флоте. Как Генриетта ждала писем, его редких командировок в Москву! Словно заколдовала мужа от смерти —Севастополь, Новороссийск —и ни единой царапины. В марте 1944 Бондарину дали короткую командировку в Москву. Утром за ним пришли. В чем можно было обвинить человека, почти три года воевавшего? В «сомнительных знакомствах, взглядах и разговорах». Он получил «всего» восемь лет лагеря и ссылку. Обыска в доме почему-то не было, а ведь за книги и письма «врагов народа» могли и добавить.

Женя (как называл жену Бондарин) испортила зрение, расписывая вручную косынки, чтобы в суровое время карточек на продукты хоть что-то послать в лагерь. Но вот умер Сталин, и забрезжила надежда. Она обратилась к старым друзьям с просьбой подписать письмо в Верховный Совет об «изменении участи писателя Сергея Бондарина». Ухитрилась встретиться в Москве с начальником лагеря и уговорить его выдать мужу тулуп и валенки.

Он вернулся. Много писал, писал и о друзьях юности, уже ставших классиками. Много ездил по Союзу и за границу. Получили квартиру на Красноармейской —светлая, залитая солнцем и заставленная книжными шкафами, с портретом Бондарина работы Н. Соколика и драгоценным архивом.

В 1968 году С. Бондарин и Г. Адлер приехали на конференцию «Литературная Одесса

20-х годов», а в 1978 году Бондарин передал сотрудникам будущего Одесского литературного музея часть архива. До создания экспозиции он не дожил.

Генриетта Савельевна подарила почти весь архив музею —в то время, когда многие москвичи продавали рукописи по листочку.

Когда бы сотрудники сектора «20-х годов» ни бывали в Москве, обязательно везли Генриетте Савельевне одесские гостинцы: брынзу, варенье, абрикосы. Нонна Мордюкова, соседка Генриетты, в своей книге иронически описывет «визит хохлушки из Одессы с ящиком туалетного мыла». (Ирония в том, что «хохлушка из Одессы» на самом деле была еврейкой, родившейся в Казани —Наташа Городецкая, завсектором 20-х годов. А мыло в 87-м году —предмет большого дефицита.)

Генриетта Савельевна утрачивала зрение, и больше всего сожалела, что не может выполнить обещание, данное мужу: издать написанное в лагере. Что могла сделать немолодая и практически не выходящая из дома женщина, когда во время перестройки все разрешили печатать? За свой счет (с помощью Эммы Соломатиной, ее подруги) крошечным тиражом издать книгу лагерных стихов.

В декабре 1996 году я радостно позвонила в Москву: в музейном сборнике будет опубликована часть «Капкаринских записок» —лагерной прозы Бондарина. Как обычно, спросила: «Как Вы себя чувствуете?» И грустный ответ: «Мне девяносто три года. Я всех пережила».

Генриетта Савельевна не успела подержать в руках этот сборник. Прочитать его она все равно бы не смогла.


Добавление комментария
Поля, отмеченные * , заполнять обязательно
Подписать сообщение как


      Зарегистрироваться  Забыли пароль?
* Текст
 Показать подсказку по форматированию текста
  
Главная > Мигдаль Times > №36-37 > Веселый грустный человек
  Замечания/предложения
по работе сайта


2024-03-28 09:41:36
// Powered by Migdal website kernel
Вебмастер живет по адресу webmaster@migdal.org.ua

Сайт создан и поддерживается Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра «Мигдаль» .

Адрес: г. Одесса, ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.: (+38 048) 770-18-69, (+38 048) 770-18-61.

Председатель правления центра «Мигдаль»Кира Верховская .


Jerusalem Anthologia Dr. NONA Всемирный клуб одесситов