БС"Д
Войти
Чтобы войти, сначала зарегистрируйтесь.
Главная > Мигдаль Times > №60-61 > «Паять-починять!» или золотые руки ремесленников...
В номере №60-61

Чтобы ставить отрицательные оценки, нужно зарегистрироваться
+3
Интересно, хорошо написано

«Паять-починять!» или золотые руки ремесленников...
Ростислав АЛЕКСАНДРОВ

В старой Польше гильдия еврейских портных имела собственный флаг. Одесские ремесленники-евреи такую профессиональную символику не обрели, а свои молитвенные дома имели: красильщики — в Книжном переулке, 23, мебельщики — на Мясоедовской, 13, переплетчики — на Мещанской, 9, пекари — на Александровском проспекте, 43, ювелиры — в Базарном, ныне Ониловой, переулке, 15... И общая для всех Ремесленная синагога во дворе Главной, что на Ришельевской, 30, располагалась испокон века.

ИзменитьУбрать
(0)

В истории Одессы благословенных ришельевских времен осталось предание о неком стекольщике-еврее, которому нанявший его подрядчик отказался платить за всю, заранее оговоренную и на совесть выполненную работу.

Разобиженный таким непотребством мастер прямиком отправился к градоначальнику дюку де Ришелье, тот пригласил подрядчика, что говорил ему, неведомо, но работа была оплачена сполна. Оно и неудивительным тогда представлялось, поскольку каждый житель Одессы со своей бедой и заботой мог свободно пойти к дюку в его канцелярию, которая вместе с квартирой размещалась в маленьком домике на месте нынешнего сквера, левого, если стоять лицом к Оперному театру. К тому же, дюк не забыл, как по приезде в Одессу двенадцать простых стульев для него пришлось выписывать аж из Херсона, понимал, что все до последней мелочи никак не завезти в молодой город ни по морю, ни по суше, и всячески покровительствовал ремесленникам, будь они итальянцы, греки, евреи или украинцы.

ИзменитьУбрать
(0)

Уже в первые десятилетия Одессы сюда переселились множество еврейских ремесленников: булочники, дробильщики камня, переплетчики, часовщики, ювелир Зусь Беллер, красильщик Хаим Геллер, шапочник Моисей Гринберг, обивщик мебели Герш Тетельман, сапожник Абрам Фрогерман, портной Моисей Белюмович. Из Варшавы прибыл жестяных дел мастер Ицык Эльштейн, специально-стью которого было «покрытие кровель железом и цинком», из Брод — портновский подмастерье Мозес Швехвель — прадед Исаака Бабеля по материнской линии... По словам их современника, «разные ремесла и промыслы процветают также у евреев Одессы. Всякий порядочный ремесленник ведет здесь счастливую беззаботную жизнь... Умилительную картину представляют собой эти поденщики, обыкновенно люди пожилые, когда они тяжкий труд свой услаждают стихами из Священного Писания и изречениями из Талмуда».

Не все, конечно, не для всех и не всегда было так сладко и гладко, потому что за регистрацию в Ремесленной управе нужно было платить, помещение под мастерскую никакой домовладелец тоже даром не сдавал, и конкуренция день ото дня набирала силу. Если в середине ХIХ века в Одессе было чуть более четырехсот евреев-ремесленников, то за последующие пятьдесят лет их количество возросло в десять раз. Но, худо ли, бедно ли, а на кусок хлеба, если не со сливочным маслом, то со сливовым повидлом, хватало. Недаром еще во втором веке до нашей эры еврейский автор Бен Сира писал о ремесленниках, что «у всех у них искусные руки, и все они сведущи в своих искусствах, без них не может существовать город, и где бы они ни жили, они не нуждаются в куске хлеба».
В древнем Иерусалиме некоторые улицы сплошь населяли ремесленники одной специальности. Такое же потом можно было видеть в больших еврейских местечках, где были улицы кузнецов, красильщиков, сапожников, столяров и, как в том старинном анекдоте, портных, которые своими вывесками старались перещеголять друг друга: «Лучший портной из Варшавы», «Лучший портной из Житомира», «Лучший портной из Бердичева», а один, не мудрствуя лукаво, скромно написал: «Лучший портной на этой улице».

ИзменитьУбрать
(0)

В Одессе ничего подобного не было, и на одной только Малой Арнаутской бок о бок жили часовщик Меер Гальперин, ювелир Нафтула Гинзбург, переплетчик Иось Гурович, красильщик Моисей Лемберский, кондитер Шмуль Удлер, портной Хаим Шафранович, скорняк Меер Шульман, парикмахер Моисей Эпштейн... Однако некоторую закономерность расселения ремесленников все-таки можно было проследить. К примеру, переплетчики жили и работали, главным образом, в центре города и прилегающих к нему улицах, где грамотных людей имелось больше, почему и книги чаще были в ходу. Кожевенники занимались своим, не самым приятным для соседей, делом, в основном, на Дальницкой, Картамышевской, Раскидайловской и других улицах окраинной Молдаванки. А большинство кузниц располагались поближе к базарам и загородным дорогам, как о том в рассказе «Карл-Янкель» написал Исаак Бабель: «В пору моего детства на Пересыпи была кузница Иойны Брутмана. В ней собирались барышники лошадьми, ломовые извозчики — в Одессе они называются биндюжниками — и мясники с городских скотобоен. Кузница стояла у Балтской дороги».

ИзменитьУбрать
(0)

Бывало, что в одном доме квартировали сразу несколько ремесленников, и на Запорожской, 9, как в той детской считалке «На златом крыльце сидели царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной...», жили сапожник Мойше Шпигенецкий и портной Рефуль Бошель. И, располагай он временем, совместно с ними на крыльце мог бы посидеть-посудачить слесарь Шнайдерлибер. Что же касается коронованных особ, то среди ремесленников имелись свои, как их называли в Одессе, короли. Между парикмахерами таким был Илья Фонберг, который держал респектабельный, с телефоном, месячными абонементами и накрахмаленными салфетками салон на Ришельевской, 7, по соседству с Русско-Азиатским и Сибирским банками, и для привлечения их служащих объявлял для них скидку. Владимир Жаботинский, не принадлежа к этому почтенному сословию, скидкой не пользовался, но к Фонбергу хаживал и много лет спустя написал о нем в повести «Пятеро», чем уберег от неминуемого грустного забвения: «Еще помню, что... пришел я раз в парикмахерскую Фонберга на Ришельевской и подмастерье Куба, повязывая салфетку, в сотый раз сказал мне сочувственно: «Напрасно вы броетесь: волос у вас жорсткий, а шкура нежная».

Признанным королем ювелиров считался Израиль Рухомовский, который одно время жил на Ремесленной, 6, нынешней улице Осипова, и, годами работая над какой-нибудь одной вещью, превращал ее в подлинный шедевр. Один из них даже попал в Лувр. В.Е. Жаботинский назвал Рухомовского «одесским Бенвенуто Челлини», его творчеству была посвящена иллюстрированная книжка, и по сей день об одесском мастере-виртуозе появляются пространные статьи не только в отечественной печати.

В конце XIX века на Пушкинской, 14, была живописная мастерская Льва Веприка, которого называли не иначе, как «королем вывесок». Не Пиросмани он был, конечно, но его специально приглашали в Художественное училище демонстрировать учащимся альбомы с эскизами вывесок на дереве, железе, стекле и мраморе. В начале злосчастных 1920-х годов, когда исчезла частная коммерция и, соответственно, потребность в многочисленных вывесках, Веприку пришлось перебиваться всякими случайными заработками, для чего он собрал коллег в бывшем магазине готового платья «Братья Альшванг» на Дерибасовской, 14. Альбомы Веприка, по-видимому, не сохранились, на месте магазина давно выстроен другой дом, и память о мастере осталась разве что в повести «Золотая роза» Константина Паустовского: «Внизу, в первом этаже магазина, развертывала суетливую и несколько подозрительную деятельность художе-ственная артель. Во главе этого предприятия стоял старый ворчливый живописец, известный в Одессе под кличкой «Король вывесок».

Сын известного одесского библиофила Н.Н. Вусковича вспоминал, что отец переплетал старые, равно, как новые, книги исключительно у переплетчика Менделя. Непонятно, правда, кто имеется в виду, поскольку в данном случае Мендель — это не имя, а фамилия братьев Давида и Моисея, которые были тонкими знатоками своего старинного ремесла и в равной степени могли претендовать на «королевский» титул.

ИзменитьУбрать
(0)

Семейство переплетчиков Мендель вовсе не было исключением, потому как для ремесленников, вообще, была характерна преемственность профессии, примером чему часовщики Герш Острозецер и его сын Зеев, кондитеры Хаскель Вайнштейн с дочерью Рахилью, парикмахеры братья Шульц — Лейзер, Мотл, Сруль и его жена Перл, портные Файнштейны, несколько поколений которых обшивали одесситов в течение семидесяти лет и, возможно, продолжали бы этим заниматься, «не произойди то, что случилось»... И если мастеру не хватало жизни для того, чтобы развить дело, поставить его на широкую ногу, поднять на должную высоту, за него это могли сделать дети или внуки.

«На Дерибасовской командовали часы-великаны у магазина Баржанского, — вспоминал Одессу своего детства Юрий Олеша. — Они висели... поперек вашего хода, и низко над вами, так что, поднимая голову, вы довольно ощутительно видели, как большая стрелка совершала прямо-таки прыжок в следующую минуту». Изрядной высоты прыжок совершило когда-то и само это заведение. В 40-х годах XIХ века Хаим Баржанский исправлял часы в крошечной мастерской на Екатерининской улице, позже его сын Сруль расширил ее и перенес на Ришельевскую, а внук Иосиф уже ежегодно ездил за границу и оптом закупал там золотые и серебряные, мужские и женские часы самых престижных фирм для своего престижного, расположенного рядом с Пассажем, магазина, известного, без преувеличения сказать, всей Одессе. В одно время с Хаимом Баржанским «одесского хлебопекарского цеха мастер» Абрам Крахмальников держал на Малой Арнаутской улице небольшую, десятка на полтора работников, мастерскую по выпечке пряников, которую унаследовали сыновья и превратили в крупнейшее на юге кондитерское производство «Торговый дом братьев Льва и Якова Крахмальниковых».

ИзменитьУбрать
Сапожник
Шлема Шустер
(0)

Нередко профессии предков еще в незапамятные времена оборачивались фамилиями, и потом носили их даже далекие потомки-ремесленники — сапожник Шлема Шустер, жестянщик Абрам Бляхер, ювелиры Давид Злотник и Иосл Зильберг, портные Янкель Портной, Пинхас Шляфрок и Нухим Халат, которые, наподобие шолом-алейхемовского персонажа Мотла Камзола, шили, конечно, и всякую другую одежду...

Бывало, правда, и так, что яблоко далеко откатывалось от яблони, и фамилии уже только напоминали о занятиях предков. Абрам Портной и пуговицы не умел пришить, а занимался ювелирным делом. Иосиф Лесник не то, чтобы леса, но, как говорится, света Б-жьего не видел, ибо с утра до вечера выделывал кожи в полутемном подвале на Дальницкой улице. Лейб Табачник куревом баловался, чем и ограничивалось его касательство к ароматному зелью, поскольку на хлеб зарабатывал крашением тканей и одежды. Рувим Дехтяр дегтем даже сапоги не смазывал, и Нахман Фурман «возле коней» никогда не работал, а вот иглой, мелком и огромными портновскими ножницами орудовал мастерски. Исаак Токарь ни из металла, ни из дерева ничего не вытачивал, зато столярничал споро и небесприбыльно.

Традиционной семейной профессии изменяли по разным житейским причинам, наклонностям характера и поворотам судьбы. Янкель Вольперт день ото дня варил клейстер и, глотая бумажную пыль, переплетал, книги, а его сыну Мойше глянулась тонкая работа ювелира. Хаим Железник, он же «Фима раз-два-три», не в пример предкам, никогда не ковал «чего-то железного», но имел «золотые руки для открыть сейф» — такое тоже бывало в городе, полном соблазнов. Мордко Фунт всю жизнь простоял в длиннющем клеенчатом фартуке у котла с кипящим раствором краски для материи, а его сын Моисей в отглаженной рубашке и неизменном жилете сидел в своей чистенькой часовой мастерской на Ришельевской, 31, с вывески которой его фамилия «перекочевала» в роман И. Ильфа и Е. Петрова «Золотой теленок». Коллега Фунта-младшего Зельман Израилит давал ремонт самым хитроумным часам, но его дочь Лея решила, что это совсем не женское дело, и пошла в дамские портнихи.

А Хая Герцман с Преображенской улицы так вовсе не думала и выучилась на часового мастера, но это стало лишь тем исключением, которое только подтверждает правило, потому что круг занятий женщин-ремесленников был куда уже, нежели у мужчин. Они пекли знаменитые одесские бублики, мастерили искусственные цветы, набивали табаком папиросные гильзы, вязали трикотажные чулки, переплетали книги и стригли клиентов. Но больше всего женщин были, как их тогда называли, работницами иглы. Рухля Верховская, Песя Гольдштейн, Тауба Липовецкая, Лея Сандлер и многие другие их коллеги-соплеменницы сооружали замысловатые шляпки и облагораживающие всякую фигуру корсеты, шили ватные одеяла, крытые простеньким, в мелкий цветочек ситцем или нарядным алым шелком, изящные перчатки, элегантные и спасительные зимой муфты, всевозможное белье, усеянные крохотными перламутровыми пуговичками блузки, длинные до пола юбки и прочее платье.

Среди мужчин-ремесленников тоже больше всего было портных. И на них больше, нежели на других, сказались «прелести» национальной политики царской России. В 1844 году власти додумались ввести налог на ношение традиционного для евреев длиннополого сюртука, потом такой дискриминации подверглись ермолки, а 1 января 1851 г. российский император и вовсе «высочайше повелел соизволить употребление особой еврейской одежды воспретить повсеместно».

Но не раздетыми же людям было ходить, да и не только на своих соплеменников и земляков работали портные-евреи в Одессе, откуда масса готовой одежды уходила в другие губернии, в Крым и на Кавказ. Одни портные держали свои мастерские, коих в 1910-х годах имелось около двухсот, другие работали там на их хозяев, третьи трудились самостоятельно. Пид-жачники, брючники, жилеточники, шапочники, перчаточники, мастера по изготовлению крахмальных воротников и манжет... Они поставляли свои изделия в салоны, магазины и лавки готового платья или выполняли индивидуальные заказы, в том числе на требующий особого мастерства пошив офицерской формы, как известный Савелий Журочка. А многие жили с того, что перелицовывали, латали, штопали, отглаживали и отпаривали старые вещи, которые продавались потом на Толкучем рынке, что весь день гомонил на пересечении Большой Арнаутской, Старопортофранковской и Прохоровской улиц. В начале прошлого века в городах и местечках России портные составляли четверть всего количе-ства евреев-ремесленников, а в Одессе их было почти вдвое больше. Они были многочисленны, специфичны, колоритны, пребывали, что называется, на виду, и если даже без всяких комментариев, просто сложить воедино написанное о них нашими земляками и заезжими литераторами, получится занятная портретная галерея или своего рода портновская антология всех одесских времен и одного из одесских народов. «В глухом переулке стоял маленький ветхий домик, состоявший из трех или четырех комнат. В этом домике жил еврей, портной Генах Хмельник со своей женой и единственной семнадцатилетней дочерью. Он не имел своей мастерской, а брал у известных портных работу на дом, за которую ему платили со штуки. ...Будучи наделен от природы здравым рассудком и принадлежа к классу портных, которые, между евреями, вообще одарены особым остроумием и беззаботностью, Енох Золотой Шов никогда не говорил о своей трудной, хлопотливой жизни» (Осип Рабинович).

ИзменитьУбрать
(0)

«Портной Борух много лет живет на Молдаванке в обветшалом домике. И он, и домишко, оба они старые и дряхлые, равнодушно встречают наступающие дни и ночи, и словно поток над песчинками, проносятся над ними в вечность время. В длинные зимние ночи, когда спит вся Молдаванка, Борух, страдающий тяжелой одышкой, один бодрствует и, сидя на сундуке, кряхтит» (Антон Ловенгардт).
«Чудак! Он был влюблен в свою работу, как художник в свою картину. Его поэтому прозвали «второй Вайзовский» (Айвазовский). Поджав под собой ноги, на скамье, как правоверный, в расстегнутом и обвислом жилете, он священнодействовал, с головой уходил в штуку и, закончив ее, блаженно улыбался, прищелкивал языком и восклицал: «Вот это жикет! Я понимаю!.. Чего-нибудь особенного!..» (Лазарь Кармен).

«Ушер Боярский, владелец фирмы «Шедевр», горбатый закройщик Ефим и Беня Крик вертелись вокруг изуродованного папаши. «Ефим, — говорил Ушер Боярский своему закройщику, — будьте такой ласковый спуститься к нам поближе и прикиньте на мосье Крика цветной костюмчик prima, как для своего, и осмелюсь на маленькую справку, на какой именно материал они рассчитывают — на английский морской двубортный, на английский сухопутный однобортный, на лодзинский демисезон или московский плотный...» (Исаак Бабель).

«...Запахи залежавшегося коленкора, конского волоса, холстины или какого-нибудь другого портновского приклада... На столе с ногами сидел еврейский портной в железных очках и пейсах и шил» (Валентин Катаев).

«Старый торговец кепками Зусман, державший на задворках базара крошечную лавчонку с вывеской «Варшавские кепы»... «Приходите когда до меня поговорить, а то можно пропасть в этой пустой лавке. Я вам сошью такую летнюю кепку, что сам Ллойд-Джордж не имел, и не будет иметь такой никогда в жизни. Абы только достать хороший материал» (Константин
Паустовский).

Какую кепку имел английский премьер, если он вообще носил этот простецкий головной убор, Зусман вряд ли знал, но важно было удачно и вовремя сказанное слово, которое, чем незначительней товар, тем громче звучало, и наоборот.

Сообразно такому принципу, почти не рекламировали, но имеющие к тому интерес и деньги раскошеливались на дорогие золотые и серебряные изделия изящной работы местных ювелиров, коих только среди евреев насчитывалось сотни полторы. Не каждый из них мог похвастать тем, что ему хоть раз в жизни выпала удача изготовить бриллиантовое колье, жемчужное ожерелье или гранатовый браслет. Но в таком сказочно богатом городе, каким была когда-то Одесса, ни один ювелир не сидел без работы на лавочке у своей мастерской или магазина, ни Яков Кохрихт на Дерибасовской, ни Григорий Шендерович на Ланжероновской. И старый Меер Низгурецкий с Костецкой знал там «в лицо» все обручальные кольца, которые он освежал полировкой и подгонял по размеру, когда они по мере течения времени переходили от матери к дочке, от дочки к внучке...
Третьими по численности среди евреев-ремесленников были парикмахеры, чьи заведения располагались повсюду, чтобы клиентам, не безразличным к собственной внешности, не нужно было специально выбираться «в город». На Дерибасовской работал Бенцион Киндер, в начале Ришельевской — «король» Фонберг, в середине — Шая Фридман, в конце — Лейзер Шульц, на Ярмарочной площади — Идель Кляцкин, на Госпитальной (ныне улице Богдана Хмельницкого), 30, — Абрам Иосифович Перчикович, слывший среди коллег, знакомых, клиентов и соседей большим и «громким» оригиналом, потому что собрал из способных ребят любительский духовой оркестр, в котором малолетний Ледя Вайсбейн приобщался к музыке до того, как сделаться Леонидом Утесовым. А на Садиковской улице, 40, Моисей Глазман старательно придавал «сценический» вид своему соседу по дому Сендеру Певзнеру — неизменному скрипачу пивного заведения «Гамбринус», который под именем Сашка прямиком оттуда попал в рассказ Александра Ивановича Куприна.

ИзменитьУбрать
(0)

Уличные или, как их называли, холодные жестянщики носили с собой уголь, жаровню и медный паяльник, стекольщики — деревянную клеть с оконым стеклом, точильщики — тяжеленный станок на плече. И все они оглашали дворы привычно исполняемыми сольными партиями: «Пайять-починять, ведры, чайники, миски, кастрюли починять!», «Стеклы вставлям! Стеклы!», «Точить ножи-ножницы-бритвы!». Не отставали от них часовщики и механики по швейным машинам, предлагавшие совершить ремонт прямо на дому. И молочницы по утрам вовсю гремели жестяными бидонами из мастерской Гирша Киржнера на Мясоедовской.

До наступления нашего «пластмассового века» жесть различной толщины широко использовалась для изготовления множества необходимых вещей: дешевых кружек и мисок, овальных банок для рыбных консервов «Русско-черноморской паровой фабрики» Г.Е. Теплицкого, круглых коробочек для разноцветного монпансье фабрики братьев Крахмальниковых, так называемых блацанок — высоких банок, с которыми хозяйки ходили в топливные лавки за керосином для примусов...
Все это было заброшено в начале 1920-х годов, когда из-за топливного голода нечем стало топить прожорливые кафельные печи и в ход пошли железные «буржуйки», которым легко и быстро можно было «скормить» пачку старых газет или безжалостно разломанный для этого стул. И жестянщики повсеместно мастерили тогда трубы и колена для подсоединения их к дымоходам. «В первый же морозный день по городу замелькали эти печи, — писала потом Вера Инбер. — Их несли на плечах, везли на извозчиках, тачках и колясочках. Их покупали на последние деньги, выменивали на вещи, на хлеб. Лавчонки жестянщиков были мгновенно наводнены синими от холода людьми, жаждущими труб. Трубы продавались на аршин; колена и вьюшки шли отдельно. Самой убогой печке, как и человеку, полагалось два колена. Мы... пошли к жестянщику, стали там в очередь, плакали перед седобородым важным евреем». Но в давнишние мирные времена, о которых идет речь, «буржуек», конечно, в помине не было.

ИзменитьУбрать
А. М. Фарберович
(0)

И трубочист Ицык Ройтблат не расставался со стремянкой, веревками и тяжеленными чугунными шарами для прочистки дымоходов, дабы не стряслось то, чего, по словам Исаака Бабеля, так опасался старый биндюжник Мендель Крик: «Беня, ты знаешь, что мине сдается? Мине сдается, что у нас горит сажа...» Матрасник Абрам Фарберович ладил тугие, обтянутые полосатым тиком матрасы для тех, кто задолго до И. Ильфа и Е. Петрова уразумели, что «человек, лишенный матраца, жалок». Хаим Плессер точил деревянные колодки для обуви, Нисон Лейдерер кроил кожаные заготовки, а Дувид Фельдман «строил» сапоги, подбивал деревянными гвоздиками подошвы и закладывал в них стельки, предварительно выдержанные в уксусе, для получения того щегольского скрипа, без которого сапоги и не сапоги вовсе, а какие-то чувяки.

ИзменитьУбрать
(0)

Множество сапожников занимались исключительно ремонтом обуви и совсем неплохо на этом зарабатывали, в подтверждение чего придумали анекдотичную байку о профессоре, который зашел подбить к ботинкам отвалившиеся подковки, и был немало удивлен стоимостью такой нехитрой услуги: «Так мне же за целую лекцию платят немногим больше, чем вы хотите за несколько минут работы!» В ответ сапожник сочувственно посмотрел на него и назидательно произнес: «Профессор, надо иметь специальность!» Таковую имел когда-то Абрам Ройтенштейн, что по давнему семейному рецепту готовил ваксу и крем, которым уличные чистильщики доводили сапоги и штиблеты до немыслимого блеска.

Иосиф Макшейн делал из привозного хлопка белоснежную, без всяких примесей вату, в равной степени необходимую и медикам и портным. Токарь Юда-Хаим Ободовский мог выточить изящный бронзовый подсвечник, своенравный биллиардный шар из слоновой кости и незамысловатую, но незаменимую железную втулку для тележного колеса. Абрам Прилукер занимался изготовлением огромных кожаных сундуков и щегольских чемоданов, с коими не стыдно было отправиться в заграничный вояж. Мордко Сиркис варил из сала и поташа дешевое мыло, которое, сколько его ни вари, всегда расходилось без остатка. Шорнику Шае Бубису делали уважение все биндюжники Молдаванки за добротную, не знающую износа, сбрую. Бондарь Янкель Букштейн стягивал железными обручами бочки, пригодные и для кислой капусты и для бессарабского вина. Исай Гуз дробил мел и алебастр в таком количестве, что их хватило на строительство всего Городского театра. Моисей Шмуйлович лил из свинца смертельную для всякой дичи дробь разного калибра.

Хаим Швейцер мастерил роскошные кожаные бумажники с множе-ством отделений для банкнот разного достоинства и незатейливые кошельки, в которых гривенник не всегда соседствовал с зеленой трехрублевой бумажкой. Герш Тартаковский приготовлял чернила, коими писали метрические книги в раввинате, коммерческие письма в Торговом доме «Братья Л. и И. Славины», документы в канцелярии генерал-губернатора и диктанты в женской гимназии Т.Е. Жаботинской-Копп, родной сестры Владимира Евгеньевича. Шлема Лысый клеил бонбоньерки для конфет «от Фанкони» и огромные круглые «картонки» для шляп «от мадам Заславской» на Дерибасовской улице. Сруль Кессельман был докой во всем, что касалось шмуклерского товара: витых шелковых шнуров для абажуров, бахромы для бархатных скатертей, помпонов для плюшевых портьер, фитилей для керосиновых ламп...

ИзменитьУбрать
(0)

Меховщик Хаим Шварцман «работал разных шкурок», от дорогостоящих чернобурок до дешевых кроличьих. Иосиф Фиалка поставлял в кафе, буфеты и обычные будки изготовленную им волшебного вкуса зельцерскую воду, которую в свою собственную честь назвал «Фиалка», и она приметой далекого одесского детства осталась в повести Валентина Катаева: «Вместо воды с сиропом, стоившей две копейки, господин потребовал не больше не меньше, как целую большую бутылку воды «Фиалка» за восемь копеек». Гравер Исай Тесельман каллиграфически выводил резцом на крышке серебряного портсигара: «Дорогому шефу Абраму Моисеевичу в день 60-летия от признательных сотрудников фирмы...» Мебельщик Янкель Гольдштейн превращал добросовестно выдержанный сухой лес в массивные столы, за который могла усесться вся многочисленная семья совместно с гостями, и в высоченные резные буфеты с всякими окошками, дверцами, балкончиками и решеточками, более смахивающие на крепость. Цаль Шпиглер делал гребни из кости, а специально для щеголих — из панциря черепахи. Мраморщик Хаим Гомбах принимал заказы на белоснежные камины, лестницы престижных зданий, круглые столики фешенебельных кофеен и надгробные памятники для 1-го и 2-го еврейских кладбищ. Борис Фридман наловчился так чистить и окрашивать вошедшие тогда в дамскую моду страусовые перья, что они выглядели совсем как новые.

ИзменитьУбрать
Мастер мраморных дел
(0)

В слесарно-механической мастерской Ильи Пинхусовича умели приладить отвалившуюся ручку к самовару, исправить развалившиеся щипчики для сахара, изготовить ключ к крохотному замочку от шкатулки для драгоценностей или огромному амбарному замку. А с появлением примусов и керосинок «Гретц» мастера оказывали там «скорую помощь» этим, позарез нужным небогатым хозяйкам, приборам — обновляли помутневшее слюдяное оконце, взамен протершейся ставили новую «кожицу» на поршенек насоса, меняли прогоревшую горелку, извлекали из ее пистона застрявшую проволочку примусной иголки и одновременно вели неторопливый разговор «за жизнь» с давно знакомой постоянной клиенткой. Спрос определяет предложение, и ремесленники спешили заполнить в нем любую, даже самую тесную нишу. Герш Альперович на Дальницкой улице шлифовал до перламутрового сияния тусклые бугристые раковины, привезенные из далеких южных морей, Яков Гензельман делал булавки, платяные крючки и кнопки, которые расстегивались с таким соблазнительным звуком.
Во времена Воронцова Иосиф Швефельберг резал печати по камню и металлу, а Михаил Гринберг позднее открыл мастерскую каучуковых штемпелей. С появлением фотографии многие занялись и этим новоявленным ремеслом на грани искусства. И до сих пор в альбомах старинных одесских семей хранятся сохранившие первозданную четкость наклеенные на серый твердый картон фотографии, на обороте которых затейливым шрифтом «с раньшего времени» оттиснуты фамилии, изображения полученным на разных выставках наград и адреса заведений известных мастеров этого дела
Я. Белоцерковского, Л. Малкуса, П. Розвала, А. Ронеса, Я. Бескина, один из потомков которого еще в 1980-х годах запечатлевал лики одесситов в ателье на тогдашней Комсомольской, а ныне «обратно» Старопортофранковской улице. Абрам Куперман покрывал полудой медную посуду, а спустя годы Моисей Гринблат уже при посредстве чудодейственного электричества бронзировал и никелировал всевозможные металлические вещи. Словом, ремесленники старались не отставать ни от моды, ни от времени.

А потом само время споткнулось, остановилось и «покраснело», когда нежданно-негаданно появился «Красный жестянщик», «Красный лесопильщик», ««Красный шапочник», «Красный коробочник», «Красный бондарь», «Красный красильщик», «Красный одеяльщик», «Красный зеркальщик» «Красный пуговичник» и другие ремесленные артели с нелепыми названиями, вроде той, о которой написал в одном из рассказов Аркадий Львов: «...На углу Базарного переулка и Базарной улицы артель «Прогресс» держала за сеточной дверью свой кондитерский цех — двое рабочих в клеенчатых фартуках и огромные, крытые жестью столы. Засучив рукава, рабочие яростно замешивали барбарисовое тесто». На Запорожской улице, предвосхищая идею Остапа Бендера, открылась артель «Кость и рог», а в «Красный гужтранс» потянулись биндюжники со своими конями, площадками и крепкими словами по адресу тех, кто устроил весь этот сумасшедший дом. Оставались, правда, еще кустари-одиночки с мотором и без оного, но были обложены непомерным налогом. А в целом десятилетиями складывавшееся в Одессе ремесленное производство, включавшее «до несчастья» более двух тысяч мастерских, из коих половина принадлежала евреям, сначала проредили, а затем вырубили, но выкорчевать, к счастью, не удалось.

ИзменитьУбрать
Артель «Штампсиденье».
Конец 1920-х гг.
(0)

В отличие от фабричного рабочего, который выполняет одну технологическую операцию, ремесленник чаще всего от начала до конца трудится над каким-нибудь изделием, сообщая ему тепло своих рук и отблеск своего таланта. Потому-то всегда были востребованы, всеми правдами, а больше неправдами, выжили и теперь легализованы частные портные, сапожники, мебельщики, ювелиры... Многие же профессии ремесленников остались только в литературе и семейных преданиях типа: «Дедушка Фроим имел пекарню на Екатерининской и делал такие бублики, что сама мадам Ашкенази присылала за ними к вечернему чаю». И это, наверное, еще не самый худший случай. Как говорят в Одессе, могло быть хужее...


Добавление комментария
Поля, отмеченные * , заполнять обязательно
Подписать сообщение как


      Зарегистрироваться  Забыли пароль?
* Текст
 Показать подсказку по форматированию текста
  
Главная > Мигдаль Times > №60-61 > «Паять-починять!» или золотые руки ремесленников...
  Замечания/предложения
по работе сайта


2024-03-28 04:41:38
// Powered by Migdal website kernel
Вебмастер живет по адресу webmaster@migdal.org.ua

Сайт создан и поддерживается Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра «Мигдаль» .

Адрес: г. Одесса, ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.: (+38 048) 770-18-69, (+38 048) 770-18-61.

Председатель правления центра «Мигдаль»Кира Верховская .


Dr. NONA Еженедельник "Секрет" Jerusalem Anthologia