-2

№67

Мигдаль Times №67

Континент

Александр БИРШТЕЙН

Полагаю, излишне напоминать, что так было не всегда. В советское время эмиграция была сопряжена с унижениями, издевательствами, болью и страхом никогда больше не увидеть близких и друзей. И это не зависело от того, сам человек хотел покинуть страну или его вынуждали.

Уезжали многие. И среди них те, без кого русская культура была бы существенно скуднее. Была? Слава Б-гу, именно «была», ибо сейчас нам вполне доступно творчество тех, кто живет в Америке, Израиле или Франции.

Кстати, Франция во все века была местом, где преимущественно оседали лучшие представители русской культуры и искусства. Такая уж, видно, это страна. Соблазнительно даже употребить штамп, сказав что-то об «островке русской культуры»... Но какой же это островок? Это целый континент!

Василий Бетаки

(0)

Кстати, о континенте. Именно в Париже издавался журнал «Континент», имевший целью объединить под одной обложкой всех деятелей культуры. Одним из членов редколлегии «Континента» был выдающийся поэт и переводчик Василий Павлович Бетаки. С его стихами вы, уважаемые читатели, немного познакомитесь здесь. А переводы... Достаточно сказать, что его перевод на русский язык «Ворона» Эдгара По считается одним из лучших. А ведь есть еще переводы из Вальтера Скотта, Редьярда Киплинга, Томаса Элиота, Сильвии Плат, Ярослава Сейферта...

Василий Павлович любезно разрешил мне воспользоваться его воспоминаниями при написании этого очерка. Что с удовольствием и делаю. А поскольку строки Василия Павловича будут довольно часто цитироваться на этих страницах, наверное, надо рассказать о нем подробней. Впрочем, он это сделает сам. Выдержки из воспоминаний Василия Павловича выделены курсивом.

(0)

Мой учитель Павел Григорьевич Антокольский, поэт, вахтанговский режиссер и театральный художник, когда-то прозвал меня «человеком лоскутного происхождения». Во мне смешаны русские, греки, евреи, эфиопы, поляки.

Еще одним учителем Василия Бетаки была Татьяна Григорьевна Гнедич.

До эмиграции Василий Бетаки был автором только одного поэтического сборника «Земное пламя» (1965, Ленинград). Второй сборник, уже напечатанный, уничтожили, ибо Василий Бетаки решил покинуть страну, влившись тем самым в волну эмиграции, которую потом назовут третьей. И вот — Париж...

И вс? сидят,
дымят в кафе студенты
И говорят на разных языках.
Официант протиснулся
вдоль стенки
С подносом переполненным
в руках,
Там громоздятся чашки
Вавилоном...
Кафе шумит.
Нет, тут определенно
Нет из моих знакомых
никого:
Меня видали в обществе Вийона,
И в обществе Катулла
до того,
А в Петербурге...
Но помилуй Б-же,
В какой коктейль смешал
Ты времена!
Кафе, таверна и кабак похожи,
И безразличны столик
и страна,
И разницу между «тогда»
и «ныне»
Не объяснить — слов
подходящих нет...
Вот Вавилон — руина на руине,
А мне все те же
девятнадцать лет.
Не убраны осколки Вавилона?
Да мало ль битых чашек
на столах!
. . . . . . . . . . .
Сидят и давят ложечкой
лимоны
И говорят на разных языках.

Невеселые строки, правда? Но что делать, когда в стране, где родился, уже нечем дышать? Но вернемся к журналу.

«Идея была — соединить силы литераторов из всей Восточной Европы. По предложению А.Д. Сахарова журнал был назван «Континент». Он начал выходить с середины 1974 года.
...Журнал выходил в Париже в течение двадцати с лишним лет регулярно — по четыре номера в год. Редакция неизменно состояла из пяти человек: Владимир Максимов, Виктор Некрасов, Наталья Горбаневская, Виолетта Иверни и я.
...С самого основания «Континента» членом его редколлегии был Иосиф Бродский. Все первые публикации его стихов за эти двадцать лет тоже осуществились в «Континенте». В каждое свое посещение Парижа он заходил в редакцию или домой к Максимову.

И вот в 1987 году — Нобелевская премия. Это была огромная радость. Наверно, премия Бродскому воспринималась отчасти еще и как премия русской культуре.

Премия русской культуре. Культуре, которую в своей стране всячески уничтожали, лучшие представители которой оказались за пределами родины.

Начиная с конца 60-х годов, из СССР была отчасти разрешена эмиграция. Однако официально считалось, что существует лишь выезд для воссоединения с родственниками. Это существенно облегчало полный контроль над эмиграцией со стороны государства, так как при отказе всегда можно было сослаться на недостаточное родство. Практически «родственники» (совершенно несущественно, реальные или фиктивные) признавались лишь в трех странах и лишь для трех групп населения: в Израиле для евреев, в Америке для армян и в Германии для «этнических немцев». Все это явление, микроскопическое по размерам в конце 60-х, достигавшее нескольких десятков тысяч в год в 70-е и снова практически закрытое в 80-е, получило общее название «третьей волны».

Далеко не все представители «третьей волны» покидали страну добровольно.

Ефим Григориевич Эткинд

(0)

В начале 1974 года в Питере шла свинская возня вокруг Ефима Григорьевича Эткинда. Его книги изымали из библиотек, его в один день уволили из института, лишили звания профессора и даже — чего и в СССР еще не бывало, — докторской степени. Ему вменяли в вину разное, но все же самое дикое: «методологические ошибки 1949 года». В общем, власти перед всем миром расписались в том, что они и ныне стоят на тех же самых мракобесных позициях, что и четверть века назад, и являются без какого-либо преувеличения наследниками сталинской опричнины!

... Когда я в очередной раз уже осенью позвонил ему в Питер, Е. Г. сказал мне, что, вероятно, мы скоро увидимся. А через пару недель после этого моего звонка Никита Струве сообщил мне, каким поездом Эткинд с семьей прибывает из Вены в Париж. На вокзал приехал Струве, я и двое профессоров-славистов из «Нантера» (университет «Париж-10», где Эткинда, естественно, уже ждала работа).

... Часа через полтора, когда Струве и другие профессора уехали, мы вышли, вдвоем с Е. Г., побродить по дорожкам. Он сказал, что самое непривычное ему не то, что вот он, прочно «невыездной», разгуливает около Эйфелевой башни, а то, что зима уже на носу (это по его питерским представлениям: ведь был всего лишь конец октября!), а трава все еще ярко-зеленая. Про башню все пишут, а вот про траву эту никто и не рассказывает.

Потом разговор перешел на нашего общего друга и моего учителя — Павла Григорьевича Антокольского. Ефим Григорьевич вспомнил, как на спуске к Неве в сотне шагов от «Большого дома» Антокольский как-то «прорычал» ему стихотворение, которое, как я думал, мало кто знает, — «Мы все лауреаты премий»:

Пускай нас переметит правнук
Презрением своим,
Всех одинаково, как равных —
Мы сраму не таим...

Это были стихи об ответственности поколения.

Первое, что Е. Г. собирался сделать в парижской жизни, — это подготовить к печати свою, как он считал, главную и многострадальную работу «Материя стиха». Он еще в Питере узнал, что парижский «Институт Славистики» взялся ее издать. Потом работа затянулась: ему все время хотелось что-то добавить или переделать, и эта замечательная книга вышла только в начале 1978 года.

Замечу далее, что замечательная книга Ефима Григорьевича Эткинда «Материя стиха», в конце концов, вышла и в России, но в 1998 году. Спустя двадцать лет... А вот что пишет об Ефиме Григорьевиче Эткинде его ученица Нина Гучинская: «До “изгнания” Ефим Григорьевич успел создать школу стихотворного перевода, опубликовать более 200 научных сочинений, в том числе и книг, не считая великолепных переводов немецкой и французской лирики, и составить славу не только Института им. А.И. Герцена, но и славу России».

Вот такой человек был изгнан из своей страны. Но его приютила Франция! Как приютила она еще одного изгнанника — Александра Аркадьевича Галича. (См. МТ №42.)

В Максимов, А. Галич,
В. Делоне у входа в редакцию
«Континента». 1977 г.

(0)

... Мы с Некрасовым на второй день после приезда Галича в Париж провожали его из редакции «Континента» пешком на другой берег Сены в помещение радио. «И щуку бросили в реку», — сказал Галич, войдя в свой новый кабинет на улице Рапп.

Я очень горжусь тем, что мы в соавторстве с ним сделали несколько больших радиопрограмм. Особенно я люблю нашу тридцатиминутную композицию «Париж в русской поэзии». Мы оба читали стихи поэтов разных времен, рассказывали о них и о Париже, Галич пел. Вел эту передачу, как и все другие такого рода передачи, Шагинян.
Все эти парижские годы Галича мы встречались, как минимум, раз в неделю в редакции радио, время от времени у него дома, иногда в редакции «Континента», или двумя этажами ниже, в квартире у Максимова. В Париже Галич написал «Осенние прогулки» — свой вариант «Оперы нищих». А я все думаю: может, отыщется в России режиссер, который сможет поставить этот спектакль?

Мы все довольно часто бывали у Александра Аркадьевича дома — Шагинян, Некрасов, Эткинд, я... Иногда он пел для нас, троих или четверых. Пел новые песни, а по нашим просьбам, и старые. Я читал новые стихи и переводы, Эткинд читал свои переводы. Разговаривали...

Последний мой разговор с Галичем был о Николае Алексеевиче Некрасове. Разговор был 15 декабря 1977 года около 11 часов утра. Уговорились, что я приду к Галичу домой в три часа, чтоб вплотную заняться передачей. До моего прихода он собирался заехать в специальный магазин, купить какую-то особенную американскую антенну к недавно приобретенной радио-магнитофонной системе.

Перед тем, как идти к Галичу, я примерно в половине третьего завернул... на улицу Лористон к Максимову. Поднимаясь по лестнице, я громко сказал, что зайду только на минутку — Галич ждет меня в три (он жил в пяти минутах от улицы Лористон).

Наверху скрипнула дверь, на площадку вышел Володя Максимов и сказал, что Галич умер полчаса назад и что он, Максимов, только что оттуда.

Мы все пошли туда. В квартире еще были пожарники с врачом-реаниматором.

Когда Галич вернулся домой с новой антенной, Ангелины Николаевны не было дома. Он прошел прямо в свой кабинет и уже там скинул пальто на стул. Ангелина Николаевна, вернувшись и не увидев его пальто в передней, решила, что его еще нет, и пошла в кухню.

А он в это время уже лежал в кабинете на полу...

Галич совсем ничего не понимал в технике, и ему страшно хотелось поскорее испробовать новую антенну. И вот он попытался воткнуть ее вилку в какое-то первое попавшееся гнездо. Расстояние между шпеньками вилки было большим и подходило только к одному гнезду, которого Галич, наверное, не заметил. Он взял плоскогубцы и стал сгибать шпеньки, надеясь так уменьшить расстояние между ними. Согнул и воткнул-таки в гнездо, которое оказалось под током ...
По черным полосам на обеих ладонях, которые показал нам врач-реаниматор, было ясно: он взялся двумя руками за рога антенны, чтобы ее отрегулировать. Сердце, перенесшее не один инфаркт, не выдержало этих 220 вольт.

А скрипка вопит
в переходах метро,
Играет венгерку
мальчишка лохматый,
И в шапку — чуть брякнув —
то зло, то добро,
То смерть, то любовь,
то взгляд виноватый.
И плачет смычок
в лабиринтах подземки,
О чем-то никчемном
еще беспокоясь,
Когда по кольцу,
пяля желтые зенки,
Забыв остановки, —
взбесившийся поезд...
И каждые, каждые
сорок минут
Вся серия станций
опять повторится,
Все в том же порядке,
те самые лица,
И те же стоп-краны
бессмысленно рвут;
Кольцо — без концов.
Состраданье — старо.
Ни улиц, ни смеха,
ни ветра, ни горя —
Есть просто взбесившийся
поезд метро
И вовсе за ним никаких
аллегорий.
. . . . . . . . .

А скрипка вопит
в переходах метро.
Не струны так рвут —
парашютные стропы,
Так болью в подполье,
в пещеру циклопа,
Вываливается живое нутро.
Не струны так рвут,
а рубаху враспах,
Не жилка смычковая —
нож гильотины!
Так лопаются
при пожаре картины,
Так сам над собой
измывается страх...
Но — прет минотавр.
Состраданье — старо.
Рубильники ржавы.
Вагоны — по кругу.
В подполье Европы —
железную фугу!
А скрипка царапает
своды метро...
20 декабря 1977
(«Памяти Александра Галича», В. Бетаки)

Похоронили Галича на русском кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа, в дальнем пригороде Парижа. Свое место, запасенное на этом кладбище, уступил Галичу архиепископ Георгий.

Здесь похоронены Иван Бунин, Алексей Ремизов, Зинаида Гиппиус, Дмитрий Мережковский, Константин Коровин, Сергей Лифарь, а теперь уже и Виктор Некрасов, Рудольф Нуриев, Андрей Тарковский, Владимир Максимов...

Виктор Некрасов... Человек, который почти в одиночку боролся за то, чтобы не смыли Бабий Яр, превратив в стадион. Человек, который 29 сентября приходил сюда с цветами, чтобы почтить память погибших. Человек! И за это его, большого, настоящего писателя, благороднейшего из людей, сживали со свету в родной стране. Его обвинили в организации массовых сионистских сборищ, в квартире его был произведен обыск, длившийся сорок два часа!

Некрасов не смог больше оставаться в Советском Союзе. В 1974 году он уехал в Швейцарию, а оттуда вскоре перебрался во Францию, в Париж. Он жил там, писал свою великую прозу, работал в «Континенте». Умер Виктор Платонович Некрасов 3 сентября 1987 года...

В 1979 году в замечательной книге «По обе стороны Стены» он писал, обращаясь ко всем друзьям: «Хочется повторить: доживем еще! И не такое было... И будем слушать экскурсовода у обломков Берлинской Стены».

Не дожил. Всего-то год с небольшим не дожил Платоныч до дня, когда стену эту — «по камушку, по кирпичику»...

Добавить комментарий

Добавление комментария

Поля, отмеченные * , заполнять обязательно * Подписать сообщение как  Имя  без пароля (гостевой вход)  Ник  Пароль  Войти?        Зарегистрироваться  Забыли пароль? * Текст  Показать подсказку по форматированию текста