№119

Мигдаль Times №119

ПОЭЗИЯ

Иеѓуда Галеви (1075-1141)

***
Офра одежды моет в слезах моих очей¹,
И ни к чему ей вовсе ни море, ни ручей...
Но незачем и солнце ей, чтоб высушить наряд, –
Огонь в глазах любимой – светила горячей!

***
Мой милый искуситель, проказник молодой
В моих глазах увидел себя перед собой.
Без устали уста его глаза мне целовали.
Кого же целовал он, меня иль образ свой?
Перевод Я. Либерман

———————————————————
Генрих Гейне (1797-1856)

За столиком чайным в гостиной
Спор о любви зашел.
Изысканны были мужчины,
Чувствителен нежный пол.

– Любить платонически надо! –
Советник изрек приговор,
И был ему тут же наградой
Супруги насмешливый взор.

Священник заметил: Любовью,
Пока ее пыл не иссяк,
Мы вред причиняем здоровью.
Девица cпросила: – Как так?
– Любовь – это страсть роковая! –
Графиня произнесла
И чашку горячего чая
Барону, вздохнув, подала.

Тебя за столом не хватало.
А ты бы, мой милый друг,
Верней о любви рассказала,
Чем весь этот избранный круг.
Перевод С. Маршака

———————————————————

Генрих Гейне (1797-1856)

Довольно! Пора уж забыть этот вздор,
Пора бы вернуться к расcудку!
Довольно с тобой, как искусный актер,
Я драму разыгрывал в шутку!

Расписаны были кулисы пестро.
Я так декламировал страстно,
И мантии блеск и на шляпе перо,
И чувства – все было прекрасно.

Но вот, хоть уж сбросил я это тряпье,
Хоть нет театрального хламу,
Доселе болит еще сердце мое,
Как будто играю я драму.

И что я поддельною болью считал,
То боль оказалась живая –
О боже, я раненый насмерть играл,
Гладьятора смерть представляя!
Перевод А. Толстого

———————————————————

Семен Надсон (1862-1887)

Только утро любви хорошо,
Хороши только первые робкие речи,
Трепет девственно чистой, стыдливой души,
Недомолвки и беглые встречи,
Перекрестных намёков и взглядов игра,
То надежда, то ревность слепая;
Незабвенная, полная счастья пора,
На Земле – наслаждение рая!..

Поцелуй – первый шаг к охлаждению, мечта
Возможной и близкою стала;
С поцелуем роняет венок чистота,
И кумир низведён с пьедестала;
Голос сердца молчит, зато говорит
Голос крови и мысль опьяняет:
Любит тот, кто безумней желаньем кипит,
Любит тот, кто безумней лобзает...
Храм любви в сладострастный гарем обращён,
Смокли звуки священных молений.
И греховно пылающий жрец распалён,
Знойной жаждой земных наслаждений.
Взгляд, прикованный прежде к прекрасным очам
И горевший стыдливой мольбою,
Нагло бродит теперь по открытым плечам,
Обнажённым бесстыдной рукою...
Дальше – миг наслаждения, и пышный цветок
Смят и дерзостно сорван... И снова
Не отдаст его жизни кипучий поток
Беспощадные волны былого...

Праздник чувства окончен... Погасли огни,
Сняты маски и смыты румяна;
И томительно тянутся скучные дни
Пошлой прозы, тоски и обмана!

———————————————————

Саша Черный (1880-1932)

ОШИБКА
Это было в провинции, в страшной глуши.
Я имел для души
Дантистку с телом белее известки и мела,
А для тела –
Модистку с удивительно нежной душой.

Десять лет пролетело.
Теперь я большой:
Так мне горько и стыдно
И жестоко обидно:
Ах, зачем прозевал я в дантистке
Прекрасное тело,
А в модистке
Удивительно нежную душу!
Так всегда:
Десять лет надо скучно прожить,
Чтоб понять иногда,
Что водой можно жажду свою утолить,
А прекрасные розы – для носа.

О, я продал бы книги свои и жилет
(Весною они не нужны)

И под свежим дыханьем весны
Купил бы билет
И поехал в провинцию, в страшную глушь:
Но, увы!
Ехидный рассудок уверенно каркает: Чушь!
Не спеши –
У дантистки твоей,
У модистки твоей
Нет ни тела уже, ни души.

———————————————————

Владимир-Зеев Жаботинский (1880-1940)

Мадригал

«Стихи – другим, – вы мне сказали раз, –
А для меня и вдохновенье немо?»
Но, может быть, вся жизнь моя – поэма,
И каждый лист в ней говорит о вас.
Когда-нибудь – за миг до той зари,
Когда Господь пришлет за мной коляску,
И я на лбу почую Божью ласку
И зов в ушах: «Я жду тебя, умри», –
Я допишу за час до переправы
Поэмы той последние октавы.
В ней много будет глав. Иной главы
Вам мрачными покажутся страницы:
Глухая ночь, без звезд – одни зарницы...
Но каждая зарница – это вы.
И будет там страница – вся в сирени,
Вся в трепете предутренней травы,
В игре лучей с росой: но свет и тени,
И каждая росинка – это вы.
И будет там вся быль моих скитаний,
Все родины, все десять языков,
Шуршание знамён и женских тканей,
Блеск эполет и грязь тюремной рвани,
Народный блеск и гомон кабаков.
Мой псевдоним и жизнь моя – «Качели»…
Но не забудь: куда б ни залетели,
Качелям путь – вокруг одной черты,
И ось моих мечтаний – вечно ты.
Да, много струн моя сменила скрипка.
Играл на ней то звонко я, то хрипко –
И гимн, и джаз; играл у алтарей,
И по дворам, и просто так, без толку...
Но струны все мне свил Господь из шёлку
Твоих русалочьих кудрей.

———————————————————

Хаим-Нахман Бялик (1873-1934)

Эти жадные очи с дразнящими зовами взгляда,
Эти алчные губы, влекущие дрожью желаний,
Эти перси твои – покорителя ждущие лани, –
Тайны скрытой красы, что горят ненасытностью ада;

Эта роскошь твоей наготы, эта жгучая сила,
Эта пышная плоть, напоенная негой и страстью,
Все, что жадно я пил, отдаваясь безумному счастью, –
О, когда бы ты знала, как все мне, как все опостыло!

Был я чист, не касалася буря души безмятежной –
Ты пришла и влила в мое сердце отраву тревоги,
И тебе, не жалея, безумно я бросил под ноги
Мир души, свежесть сердца, все ландыши юности нежной.

И на миг я изведал восторги без дна и предела,
И любил эту боль, этот яд из блаженства и зною;
И за миг – опустел навсегда целый мир надо мною.
Целый мир... Дорогою ценой я купил твое тело.

Перевод В. Жаботинского

———————————————————

Александр Кушнер (р. 1936)

***
Быть нелюбимым! Боже мой!
Какое счастье быть несчастным!
Идти под дождиком домой
С лицом потерянным и красным.
Какая мука, благодать
Сидеть с закушенной губою,
Раз десять на день умирать
И говорить с самим собою.
Какая жизнь – сходить с ума!
Как тень, по комнате шататься!
Какое счастье – ждать письма
По месяцам – и не дождаться.
Кто нам сказал, что мир у ног
Лежит в слезах, на всё согласен?
Он равнодушен и жесток.
Зато воистину прекрасен.

———————————————————

Юнна Мориц (р. 1937)

В алтайских травах полыхают маки,
Звенит источник дужкой по ведру,
Тюльпаны, как бегущие собаки,
Волной атласной льются на ветру!..

Твои глаза раскосы, вкусы тонки,
Шафраном твой благоухает плов,
Где пальчики и пальцы, как ребёнки –
Тайком от всех, и обо всём – без слов.

Я знаю этих пальчиков коварство
И этих пальцев разговор во тьме,
Им не одно принадлежало царство,
У них на языке – что на уме.

В лепёшку заворачивая листья,
Твои струятся пальцы, как волна.
Сейчас лизну я это мокрой кистью, –
Художник пьян, действительность пьяна!..

———————————————————

Юнна Мориц (р. 1937)

Люби себя круглые сутки,
Как тех, кто тобою любим.
Люби свои глупые шутки
И мудрость, подобную им.
Люби себя ежеминутно,
Как тех, кто возлюблен тобой,
Люби себя нежно, распутно,
Невинно, как лодку – прибой.
Люби себя – как на прощанье,
Прощай себе мелочь обид,
Чьё, надо сказать, верещанье
Неслабые судьбы дробит.
Люби, как творение Божье,
Себя, моя радость, себя.
Ничтожен, кто Бога тревожит,
Себя самого не любя.

———————————————————

Иосиф Бродский (1940-1956)

Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,
дорогой, уважаемый, милая, но неважно
даже кто, ибо черт лица, говоря
откровенно, не вспомнить, уже не ваш, но
и ничей верный друг вас приветствует с одного
из пяти континентов, держащегося на ковбоях;
я любил тебя больше, чем ангелов и самого,
и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих;
поздно ночью, в уснувшей долине, на самом дне,
в городке, занесенном снегом по ручку двери,
извиваясь ночью на простыне –
как не сказано ниже по крайней мере –
я взбиваю подушку мычащим «ты»
за морями, которым конца и края,
в темноте всем телом твои черты,
как безумное зеркало повторяя.

———————————————————

Иосиф Бродский (1940-1956)

Postscriptum
Как жаль, что тем, чем стало для меня
твое существование, не стало
мое существованье для тебя.
...В который раз на старом пустыре
я запускаю в проволочный космос
свой медный грош, увенчанный гербом,
в отчаянной попытке возвеличить
момент соединения... Увы,
тому, кто не умеет заменить
собой весь мир, обычно остается
крутить щербатый телефонный диск,
как стол на спиритическом сеансе,
покуда призрак не ответит эхом
последним воплям зуммера в ночи.

———————————————————

Давид Самойлов (1920-1990)

Беатриче

Говорят, Беатриче была горожанка,
Некрасивая, толстая, злая.
Но упала любовь на сурового Данта,
Как на камень серьга золотая.

Он ее подобрал. И рассматривал долго,
И смотрел, и держал на ладони.
И забрал навсегда. И запел от восторга
О своей некрасивой мадонне.

А она, несмотря на свою неученость,
Вдруг расслышала в кухонном гаме
Тайный зов. И узнала свою обреченность.
И надела набор с жемчугами.

И, свою обреченность почувствовав скромно,
Хорошела, худела, бледнела,
Обрела розоватую матовость, словно
Мертвый жемчуг близ теплого тела.

Он же издали сетовал на безответность
И не знал, озаренный веками,
Каково было ей, обреченной на вечность,
Спорить в лавочках с зеленщиками.

В шумном доме орали драчливые дети,
Слуги бегали, хлопали двери.
Но они были двое. Не нужен был третий
Этой женщине и Алигьери.

———————————————————

Давид Самойлов (1920-1990)

Пярнуские элегии

VIII
Как эти дали хороши!
Залива снежная излука.
Какая холодность души
К тому, что не любовь и мука!
О, как я мог так низко пасть,
Чтобы забыть о милосердье!..
Какое равнодушье к смерти
И утомительная страсть!

IX
Любить не умею.
Любить не желаю.
Я глохну, немею
И зренье теряю.
И жизнью своею
Уже не играю.
Любить не умею –
И я умираю.

---

¹1 Офра – молодая газель. Так Галеви называет красивую девушку. В дословном переводе эта фраза звучит так: «В моих слезах офра моет одежды», что осходит к «Моет в вине одежду свою и в крови гроздов одеяние свое» (Быт.,49:8-12).

Добавление комментария

Поля, отмеченные * , заполнять обязательно * Подписать сообщение как  Имя  без пароля (гостевой вход)  Ник  Пароль  Войти?        Зарегистрироваться  Забыли пароль? * Текст  Показать подсказку по форматированию текста