Владимир Жаботинский как-то написал: «Все, что есть на свете хорошего, все ведь это ласка: свет луны, морской плеск и шелест ветвей, запах цветов или музыка – все ласка… А лучшая и светлейшая ласка называется "Женщина"».
ХАВА
В самой полной мере эти слова относятся к его матери – Хаве (Эвве, Еве Марковне) Зак (1835-1926). Родилась она в Бердичеве, но корни ее родословной восходили к маленькому городку Дубно на Волыни (ныне Ровенская область в Украине). Прадед Хавы, Яаков бен Вольф Кранц (1741-1804), был тем самым знаменитым магидом из Дубно, который на протяжении восемнадцати лет произносил перед прихожанами местной синагоги проповеди, что приезжали послушать евреи всех окрестных общин. А еще Кранц прославился своими многочисленными религиозными сочинениями, среди которых особое место занимала «Книга этики», изданная уже после его смерти в 1860 году. Там он писал, что еврей как в богатстве, так и в бедности должен оставаться Человеком и не изменять ни вере своей, ни нравственным убеждениям.
Кажется, именно эти наставления далекого предка стали путеводной звездой в жизни Хавы. Отец ее, реб Меир Зак, был почтенным бердичевским купцом и даже принадлежал к еврейской верхушке города. Он не был чужд новым веяниям: послал дочь в обновленный хедер учиться немецкому языку и западным манерам. Интересно, что в молодости ее любимым писателем был Шиллер. По свидетельству сына, она также понимала древнееврейский язык и была «большим знатоком и немалым педантом во всем, что касалось религиозных установлений и обрядов»
С благословения родителей Хава вышла замуж за Иону (Евгения) Жаботинского, агента Российского общества мореходства и торговли (РОПИТ). Он был главным скупщиком зерна на всей территории Правобережной Украины, которая в то время фактически кормила Европу. В «Повести моих дней» Владимир Жаботинский вспоминал: «Мать родилась в богатстве, жила в богатстве, еще вчера был у нее дом полная чаша, муж – повелитель, царь и вождь, а она – царица его, и в момент все рухнуло: положение, капитал, будущее, и на ее плечах больной старик, одряхлевший за одну ночь и уже приговоренный к смерти».
Все сбережения семьи ушли на то, чтобы спасти Иону. Долгих два года длилась борьба с тяжелой болезнью. Когда наличные деньги закончились, Хава без колебаний продала или заложила мебель и драгоценности. Она обращалась за консультациями к медицинским светилам Одессы, Киева, Харькова, Берлина, но всюду ответ был неутешительным: надежды на выздоровление нет и остается уповать на Всевышнего.
«После смерти отца, – пишет дальше Жаботинский, – мы вернулись в Одессу. Помнятся мне маленькие комнаты и свежие булки, которые мама дает каждое утро сестре и мне, а сама ест только то, что осталось с вчера».
Богатые родственники посоветовали Хаве отдать дочку учиться на швею, а парня – столярному делу. Но она решила во что бы то ни стало дать своим детям высшее образование. Когда сын весной 1898 г., оставив ненавистную ему гимназию, решил ехать учиться за границу, она всячески поощряла это его желание.
…Много лет спустя, когда Жаботинский, уже признанный лидер ревизионистов, приехал в Одессу, «старая мать моя, вытирая глаза, призналась мне, что к ней подошел на улице один из виднейших воротил русского сионизма, человек хороший, но с прочной репутацией великого моветона, и сказал ей в упор:
– Повесить надо вашего сына.
Ее это глубоко огорчило. Я спросил ее:
– Посоветуй, что мне делать дальше.
До сих пор, как гордятся люди пергаментом о столбовом дворянстве, я горжусь ее ответом:
– Если ты уверен, что прав, – не сдавайся!»
Вместе с сыном мать ездила на 7-й Сионистский конгресс в Базеле (1905) – первый после смерти Теодора Герцля. На нем впервые было четко заявлено об отказе от создания еврейских поселений вне Эрец Исраэль и соседних с нею государств. И тут Жаботинский вспомнил, как будучи семилетним мальчиком, он спросил у матери: «А у нас, евреев, будет свое государство?», на что получил ответ: «Конечно, будет, дурачок!»
Для Хавы сомнений в этом не было. И для сына с тех пор тоже. Во время Первой мировой войны Жаботинский находился в разлуке с матерью. Но когда война закончилась, приложил все усилия, чтобы вывезти ее из большевистской России. В 1920 г. Хава приехала в Иерусалим и больше уже не расставалась с сыном, невесткой и внуком. Шломо Зальцман, друг Жаботинского, живший с ним в одной квартире в доме возле теперешней Центральной почты, рассказывал в своих мемуарах: «Его мать – женщина острого ума, отличных манер, глубоко верующая. Несмотря на возраст, она всегда умела найти точные слова, чтобы успокоить сына. Его (Жаботинского) глубокое почтение к старой матери – находившее выражение во всем: в том, как он ухаживал за ней, в беспрекословном подчинении к каждому ее слову – очаровывало всех, кто знал их. Особое удовольствие доставляли нам беседы с ней. Она умела разобрать по косточкам любую проблему. Иногда она спорила с нами – ясность и четкость ее аргументов не раз заставляли нас принять ее точку зрения»
Весной 1920 г. Жаботинский был арестован властями британского мандата за организацию еврейской самообороны во время арабских беспорядков и приговорен к пятнадцати годам каторги. Несмотря на преклонный возраст, мать восприняла арест сына с удивительным мужеством. Свидетели вспоминали, что в день депортации она спозаранку пришла на железнодорожную станцию, чтобы попрощаться с сыном. В первый и последний раз в своей жизни позволила она себе ехать в субботу и тем самым нарушить заповедь Торы. Она улыбалась сыну, стараясь поддержать его дух и веря в скорое освобождение (Жаботинский действительно через недолгое время вышел на свободу по амнистии).
Каждый день рождения матери был в семье Жаботинских праздником. В письме к родственнику из Иерусалима от 10 октября 1923 г. он сообщает: «Вчера отметили день рождения мамы. Даже водки выпили»
…2 декабря 1926 г., на второй день Хануки, Хава, едва преодолев девяностолетний жизненный рубеж, скончалась. Жаботинский узнал горькую весть в Гамбурге. Он не мог позволить себе поехать на похороны в Иерусалим, поскольку срыв лекционного турне по Европе нанес бы невосполнимый моральный и материальный ущерб возглавляемому им Союзу сионистов-ревизионистов.
Позже написал сестре: «Я пошел в синагогу. Зажег свечу, сказал кадиш…»
ИОАННА
Владимир Жаботинский, редко обращавшийся к поэзии, посвятил жене один из немногих своих стихотворных опытов на русском языке – «Мадригал»:
«Стихи – другим, – Вы мне сказали раз,
– А для меня и вдохновенье немо».
Но, может быть, вся жизнь моя – поэма,
И каждый лист в ней говорит о Вас.
…И будет там страница – вся в сирени,
Вся в трепете предутренней травы,
В игре лучей с росой… но свет, и тени,
И каждая росинка – это Вы.
…Мой псевдоним и жизнь моя – «Качели».
Но не забудь, куда б ни залетели,
Качелям путь – вокруг одной черты:
И ось моих скитаний – вечно ты.
Да, много струн моя сменила скрипка,
Играл на ней то звонко я, то хрипко, —
И гимн, и джаз: играл у алтарей,
И по дворам, и просто так, без толку…
Но струны все мне свил Господь из шелку
Твоих русалочьих кудрей.
(Приводится в сокращении)
«…Мне было пятнадцать лет, и я учился первый год в гимназии Ришелье в Одессе, когда один из еврейских учеников пригласил меня к себе домой и представил своим сестрам. Одна из сестер играла на рояле, когда я вошел в комнату; впоследствии она призналась мне, что странное явление – негритянский профиль под буйной шевелюрой – заставило ее расхохотаться за моей спиной. И все же в тот первый вечер я снискал ее благосклонность, когда назвал ее – первый из всех ее знакомых, "мадемуазель". Было ей десять лет, и звали ее Аней, Иоанной Гальпериной, и это моя жена»
Дальше в «Повести моих дней», откуда взят вышеприведенный отрывок, рассказывается, как в октябре 1907 г. они вступили в брак: «За пару дней до выборов в Думу я взял извозчика и вместе с матерью и сестрой отправился в синагогу… Нас ждали казенный раввин и десять евреев. Я сказал ей: "Ты посвящена мне по закону Моисея и Израиля". Мы стали мужем и женой. Из синагоги я отправился на предвыборный митинг». В итоге от медового месяца молодоженам пришлось отказаться. После выборов в Думу она уехала заканчивать курс в университете Нанси (Франция), а он отправился в Вену заниматься в библиотеках. И в дальнейшем они редко жили вместе, разве что два года после рождения сына не расставались, но это было скорее исключение, чем правило.
Серебряную свадьбу Анна Жаботинская (1884-1949) и ее муж отметили обменом телеграммами. А когда в очередной раз ненадолго встретились, подсчитали, что не провели рядом и пяти лет из двадцати пяти!
Друг Жаботинского Иосиф Шехтман вспоминал, что его постоянно мучило чувство вины за то, что не смог он создать для нее атмосферу покоя и устойчивости, на которые имеет право каждая женщина. Во время его долгих отлучек Жаботинский писал жене отовсюду, где ему довелось побывать, писал почти ежедневно. Письма его были подобны дневнику, в них он рассказывал о встречах с государственными деятелями, выступлениях на митингах, давал выход чувствам, надеждам, разочарованиям.
Однажды кто-то из приближенных поинтересовался, были ли у него романы с женщинами на стороне. Жаботинский ответил: «Ты не поверишь, но кроме всего прочего, это невозможно даже с практической стороны. Где бы я ни находился, со мной общается множество людей, после встречи они шумной толпой провожают меня в гостиницу. Там у моей двери всегда стоит почетный караул из двух бейтаровцев в форме. Посетители входят и выходят беспрерывной цепочкой. Мое расписание забито до предела, заранее расписан каждый час. В таких условиях сам Казанова не смог бы ни закрутить роман, ни даже пофлиртовать».
…Через месяц после начала Первой мировой войны Жаботинский оставляет в России жену с маленьким ребенком и отправляется за границу с целью создания Еврейского легиона. Позже он вспоминал, что перед отъездом «мать моего сына говорит мне, как обычно: "Все в порядке, все закончится благополучно. Не беспокойся о нас, береги себя"»
В 1917 г. тридцатисемилетний Жаботинский посылает жене из Лондона в Петроград телеграмму с единственным вопросом, вступать ли ему самому в новосозданный легион. В ответной телеграмме всего одно слово: «Благословляю!» Осознавая всю важность усилий мужа по спасению страдающих от войны единоверцев, Иоанна готова была претерпеть любые трудности и лишения.
В 1920 году супруги вроде бы «воссоединяются» в Иерусалиме. Но и здесь им не суждено организовать нормальную семейную жизнь. Едва наладился повседневный быт, как Жаботинского арестовывают за якобы незаконное противодействие арабским погромщиком и сажают в тюрьму в Акко. В который раз на плечи Иоанны ложатся заботы о сыне и снохе. В который раз она остается в одиночестве при живом-то муже. Но не падает духом и в разговорах с друзьями позволяет себе даже пошутить: «Никогда больше не сватайте меня за сиониста! Сионист никогда не бывает дома!»
Из Иерусалима Иоанна по поручению мужа часто ездит в Европу. Организует различные фонды, собирает средства для издания газеты, часто ведет переговоры с нужными людьми. Причем одной беседы с человеком ей было достаточно, чтобы составить точное и беспристрастное суждение о нем.
В январе 1938 г. в заключительной речи на пражском съезде Союза ревизионистов-сионистов Жаботинский, поблагодарив тех, кто помогал и поддерживал его, добавляет: «В этом зале сидит женщина, которой я хотел бы сказать несколько слов». И дальше произносит строки из библейской Книги Иеремии: «И было слово Господне ко мне: Иди и возгласи в уши дщери Иерусалима: так говорит Господь: Я вспоминаю о дружестве юности твоей, о любви твоей, когда ты была невестою, когда последовала за Мною в пустыню, в землю незасеянную»
В 1940 г. Жаботинский покидает Лондон, где он временно находится вместе с женой, и едет в США, чтобы привести в действие свой план создания еврейской армии для боевых действий против нацистов на стороне союзников. Иоанна должна была сопровождать супруга, но денег на второй билет не оказалось. Было решено, что она приедет позже, как только соберет требуемую сумму. Однако им больше не суждено было встретиться. 4 августа 1940 г. Жаботинский умер от разрыва сердца в лагере Бейтара около Нью-Йорка.
…Десять лет прожила Иоанна после кончины мужа. Сестра Жаботинского не раз предлагала ей вернуться в Иерусалим, но та все время отвечала отказом: «Не могу оставить его могилу». Опасалась, что в случае своей смерти будет похоронена отдельно от мужа, и они снова окажутся в разлуке. На сей раз – вечной. В написанном еще в 1935 г. завещании Жаботинский просил похоронить его там, где застигнет смерть, и перевезти прах в Палестину только согласно постановлению правительства еврейского государства, в грядущем образовании которого он никогда не сомневался.
В силу разных обстоятельств предсмертная воля выдающейся личности еврейского национального возрождения была исполнена лишь в 1964 году. Правительство Израиля во главе с Леви Эшколем приняло специальное постановление, согласно которому останки Жаботинского и его жены Иоанны перевезли на историческую родину и в торжественной обстановке предали Святой Земле на горе Герцля в Иерусалиме.
«Силуэт» (приложение к израильской газете «Новости недели»), IsraGeo.com
Сайт создан и поддерживается
Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра
«Мигдаль»
.
Адрес:
г. Одесса,
ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.:
(+38 048) 770-18-69,
(+38 048) 770-18-61.