Те, кто родились в России в конце 19 века и не покинули ее в начале 20-го, не могли рассчитывать на нормальную жизнь. Выжить – это в лучшем случае. Читая иные биографии, ловишь себя на желании закричать, словно чувствительный зритель в кинозале: «Бегите! Опасность! Ничего здесь не будет, кроме крови, боли, унижения и мучительной гибели!» Какое там. Кто-то не успел, не сумел вырваться, как Булгаков, кто-то не пожелал, как Мандельштам, Волошин, Пастернак. Кто вернулся из Европы в советскую Россию – потерял близких и себя самое.
Вот и Ольгу Михайловну Фрейденберг хотелось бы спасти, вместе с ее любимой мамой, но куда там. Они даже из блокадного Ленинграда не уехали. Стоицизм или нечто иное? «Решение, предусматривающее смерть, легкое всегда решение», – напишет Ольга. Саморазрушение, одиночество, забвение постепенно станут основным и горчайшим лейтмотивом ее судьбы. Будто мало было великих бедствий, сотрясших страну одно за другим: 1917, 1937, 1941-1945… Нет, просто их было слишком много.
Уцелевшая в этой лавине, но опустошенная, Ольга Михайловна все чаще думает об уходе: «только мысль о смерти может меня оживить».
*
Семья Фрейденберг всегда находилась в гуще культурной жизни. В 1890 г., когда родилась Ольга, они жили в Одессе – известный журналист и недооцененный изобретатель Михаил Филиппович Фрейденберг (1858-1920)1 и Хася Иосифовна (Анна Осиповна) Пастернак, родная сестра Леонида Пастернака, женщина светская, обаятельная и образованная. (Ольга вспоминала в блокадных дневниках, что мама, едва придя в себя после инсульта, процитировала ей остроту Лукулла, переданную Плутархом.) «Фантастические люди были эти последние представители предреволюционного поколения. Может, и не пережить бы им ни революции, ни репрессий, ни блокады, – если бы не остроты Лукулла, переданные Плутархом». (Д. Быков, «Борис Пастернак», 2007)
У них было трое детей. Старший сын Женя, любимец и Пастернаков, и Фрейденбергов, умер в 14 лет от перитонита. Это потрясло семью. Анна Осиповна, имевшая талант к музыке, оставила занятия и много лет не снимала траура. Михаил Филиппович мечтал уехать из Одессы. В 1903 г. они перебрались в Петербург, где ему предложили работу в газете.
Ольга окончила женскую гимназию Е.М. Гедда. Из-за процентной квоты не смогла поступить на Высшие женские курсы, но в течение года была вольнослушательницей.
Фрейденберги гармонично вписались в пространство гордой северной столицы. В их квартире на Екатерининском канале неизменно царил порядок, который поддерживала мама – тетя Ася, так звал ее Борис Пастернак. Он находил здесь «облагораживающую атмосферу чистоты, прохлады, душевной высоты и ясности». Все это ассоциировалось у него с Петербургом (в отличие от хаотичной, распахнутой на все пуговицы Москвы) и с умом и характером Ольги – строгим и стройным. Не случайно именно у них в 1935 г. он укрывался от нервного срыва.
Ольга могла бы всю жизнь складывать слово «вечность» из ледяных фигур и быть счастливой этим. Знаток древних языков (изучала санскрит, ассирийский, иврит), незаурядный ученый-филолог, специалист по античной культуре. Ее не по-женски упорядоченный, острый, безжалостный интеллект – ее главная ценность, оружие и… уязвимое место. Порой выживают не столько жесткие и прямые, сколько гибкие, легкие, сумбурные, компромиссные, знающие сиюминутную радость бытия.
Радость была одной из тех вещей, что трудно давались Ольге. Еще в юности она замечала за собой приступы страха и депрессии – «страшной сердечной тоски», о чем она пишет Борису. Она могла в панике прибежать домой, чтобы убедиться, благополучны ли родные. Может, это не паника была, а своего рода предвидение? «…свою судьбу я тоже знаю, и что ждет меня, и чего не будет. Это не предчувствие, а скорее болезнь духа … В 17 лет я чувствовала страшную усталость». («Пожизненная привязанность. Переписка с О.М. Фрейденберг». М., 2000)
В характере Ольги были и иные краски: ироничность, чувство юмора. В юности, как всякий нормальный студент-филолог, она сочиняла шуточные стихи и рассказы, вдохновленные университетскими лекциями; нередко писала забавные пародийные письма (например, тому же Борису и его отцу). Но все это кануло…
Все же некая толика южного солнца жила в ней памятью одесского детства. В одном из поздних писем Ольга Михайловна заметит, что море и загар всегда делали ее другим человеком. Детские годы на даче, которую Пастернаки снимали на Большом Фонтане, запомнились обоим, и в письмах они возвращались к этим воспоминаниям снова и снова.
Двоюродные брат и сестра, ровесники, люди одного круга, близкие по духу и миропониманию, – Ольга и Борис были обречены на роман. И роман этот был обречен. «Никаких препятствий к встречам, родственные поездки друг к другу, полное благорасположение родителей»... Их переписка начинается в 1910-е гг. как любовная, но довольно быстро переходит в глубоко дружескую, братско-сестринскую, и продолжается более 40 лет. Их личные встречи удавались нечасто и проходили неловко (так было у Пастернака и с Мариной Цветаевой). А письма бывали – как поэмы, на пять-шесть страниц. Иногда это разговор, понятный только двоим, иногда – высокая художественная проза.
«…как человек и как писатель – она не уступает своему партнеру … Ее ум и талант сверкают в каждой строке, и это заставляет Пастернака вкладывать в письма к ней всего себя. Уровень его мысли и напряженность его поисков мобилизуют в ней все ее незаурядные дарования, но и она – ее беспредельная искренность, неподражаемая точность слова и глубина оценок – вызывают в нем высшее напряжение всех его духовных сил». (Е. Эткинд)
Никто из ближайшего окружения не смотрел на Бориса Леонидовича с такой любовью, пережившей все. «Говорила я тебе или нет, что значит то странное счастье, которое испытывает человек, "состоящий (буквально!) в родстве" с искусством? … Я любила тебя больше всех на свете, и не было тех слов, которыми я умела бы передать, как двуединен ты мне… ты, выразивший и всегда выражавший то мое, что называется человеческой жизнью. Во мне не было никогда ничего, что я не могла бы тебе сказать. А это бывает только к одному, не к двум, на свете». (Из письма 1954 г.)
Эта переписка увидела свет только в 1981 г. за границей, после того, как случайно в 1973‑м были обнаружены 129 писем Пастернака – в сундуке с рукописями Фрейденберг, которые хранились у ее наследницы Русудан Орбели2 . Тогда трудами ее никто особенно не интересовался. И только филолог Нина Брагинская неустанно пробивала лед забвения вокруг имени Фрейденберг. (liveinternet.ru) В 1978 г. была издана монография «Образ и понятие». Основной материал исследований Ольги Фрейденберг – мифология и основы мифологического мышления, ее главный интерес – возникновение литературы как искусства.
Ольга много и серьезно читала. Отец поощрял занятия языками. К ней приходила француженка, потом англичанка и итальянка, были занятия испанским, португальским и шведским.
В 1910-х, перенеся туберкулезный плеврит, Ольга лечилась в Швейцарии. Она много путешествовала по Европе, знакомилась с людьми, наслаждалась свободой. Даже как будто собиралась замуж. Когда началась Первая мировая война, она находилась в Швеции, в городке со сказочным названием Эльфдален. Вернувшись в Россию, в 1914 г. стала сестрой милосердия (это была, скорее, «культурно-просветительная работа среди раненых»).
В 1917 г. Ольга поступила на историко-филологический факультет Петроградского университета. Одной из немногих ее подруг стала знаменитая пианистка Мария Юдина, некоторое время тоже слушавшая университетские лекции. Юдина вспоминает «громадные хрустально-дымчатые очи» Ольги и пишет о ней: «сама – миф, сама – сивилла, сама – философ, … еще не понятая, не разгаданная, не узнанная...» (М. Юдина. Статьи, воспоминания, материалы)
Занятия спасали ее «от скверной стороны жизни»: голод, холод, нужда… Однако «жизнь пустела. Профессора умирали. Живых арестовывали. Университет перестал функционировать... Все боролись, как на войне, дома...» Ольга слегла с обострением туберкулеза, и в том же 1920 г. тяжело заболел и умер отец, Михаил Филиппович.
К этому времени относятся два эпизода, незначительные с точки зрения биографии, но яркие в смысле семейного характера Фрейденбергов.
«Мама порвала с дядей Ленчиком [т.е. со своим братом, Леонидом Осиповичем Пастернаком. – О.К.]. Она не могла простить ему, что он после смерти папы не заехал к нам и, легально покидая Россию, не нашел возможности повидать маму и проститься. … он предложил нам с мамой переехать к ним в Москву… С какой горькой гордостью мы отринули это приглашение!»
Горькая гордость – еще один лейтмотив этой судьбы.
Окончив университет, Ольга в 1924 г. первой из российских женщин успешно защитила магистерскую диссертацию по классической филологии – о происхождении греческого романа. Считалось, что это материя для женщины слишком сложная.
В ее кругу появляется еще один значимый человек – коллега, филолог Израиль Франк-Каменецкий (1880-1937). Друзья звали его Хона (от полного имени Исроэл-Хона). Он был рецензентом ее труда, всячески ее вдохновлял и поддерживал в дальнейшем. Отношения их из уважения и дружбы переросли в глубокую сердечную привязанность.
После окончания учебы Ольга Михайловна долго не могла найти работу. В семье зарабатывал только брат Саша, но уживаться с ним было тяжело. Позже он женился и переехал к жене.
Борис Леонидович обещал Ольге помощь в ее трудностях с публикациями и поиском работы. Сложно судить, что и почему ему не удалось, но Ольга, уязвленная неудачами, измученная житейской неустроенностью, категорически относит это на его безразличие и безответственность.
«Чтоб скрасить картину, Боря выслал нам 100 рублей, якобы от дяди. О, как мы волновались! Эти деньги мы поклялись с негодованьем отправить обратно. Но наша нужда была так велика, что деньги начали, как прогнившая ткань, расходиться под нашими пальцами. Я хотела задержать этот процесс – и не могла.
Но принять эту подачку, эту затычку, эту плату за поруганные надежды – о, нет! Со слезами я взяла нашу последнюю опору, мамину золотую цепочку, и отнесла ее на продажу. С каким трудом, с каким чувством утраты я возвращала Борису его подлые сто рублей…»
И ведь речь не о предателях, клеветниках, подлецах, – речь о самых близких и любимых. В сердцах Борис пишет: «Вы не можете жить без галереи мерзавцев, ну и чудесно, – коллекция пополнилась мною». При этом Ольге не хватает средств, чтобы даже добраться до Москвы, где должны решаться ее дела… Борис мягко упрекает ее: «так карьеры не строят и путей не прокладывают». «Исключительная порода людей (несовременная)!!» – замечает Леонид Пастернак в письме к сыну.
А Борис, побывав уже после примирения у Фрейденбергов, пишет отцу: «всю совокупность дарований, составляющих природу их дома, пронизывает тема неутоленной или надорванной гордости».
Несколько лет Фрейденберг сотрудничала с Институтом языка и мышления, которым руководил Николай Яковлевич Марр. Сотрудничество это надолго бросило на нее тень, хотя Ольга Михайловна стремилась сохранить научную объективность. Академик Марр (1864-1934) – персонаж одиозный по причинам, которые долго объяснять. Яркая, увлекающая других личность и перспективный ученый вначале, он после революции развивает «марксистские» идеи в области языкознания, отчасти конъюнктурные, отчасти просто бредовые (ходили даже слухи о душевной болезни). Однако в России 1920‑х годов подобного рода «новые учения» проходили на «ура». Марр был полностью поддержан властью и значительной частью ученых3 , и умер в почете. Только в 1950 г. марризм был лично осужден «главным языковедом» страны – Сталиным. Это коснется и судьбы Фрейденберг.
С 1932 г. Ольга Михайловна возглавила кафедру классической литературы Ленинградского университета. После закрытия в 1921 г. всех российских классических отделений она практически создала ее заново, собрав вокруг себя лучших ученых в этой области. Приходилось преодолевать жесткое сопротивление начальства. Но она была искренне увлечена.
«Мне пришлось самой сочинять учебные курсы. …Я специально привлекала к работе всех, несправедливо затертых жестокой академической средой… Я ввела в университет Беркова, Баранова, византинистку Ел. Эмм. Липшиц… Так у меня получали работу и становились на ноги Мих. Карл. Клеман, Ал. Ник. Зограф, Гинцбург (переводчик Горация), Малоземова, Егунов, Доватур, Ернштедт, Раиса Викт. Шмидт, Залесский, Казанский… Я умела находить применение для каждого…»
В 1935 г. она защитила докторскую диссертацию, опубликованную под названием «Поэтика сюжета и жанра». Немедленно эта книга была заклеймена ведущими советскими газетами и изъята из продажи. «Фрейденберг никак не могла взять в толк – почему скромная работа об античной литературе вызывает такое беспокойство прессы? Проблема была в том, что работа слишком отличалась от предписанного уровня, – ругали не за концепцию, а за факт ее наличия». (Д. Быков)
Ее близкий друг Израиль Франк-Каменецкий отправился в Москву, чтобы предложить Пастернаку поговорить с Бухариным. Ни в письмах, ни по телефону они уже не решались обсуждать такие вещи. Пастернак сказал, что Бухарин и сам «под вопросом». Вокруг Фрейденберг образовался вакуум. «В эти дни я увидела, что значит трусость, какой цвет лица у низости, как выглядит обезличенность, лакейство, отсутствие чести».
В отчаянии она написала «вождю». Через два месяца замнаркома просвещения Волин принял ее очень доброжелательно. Но суть новой эпохи она уловила точно: «Сейчас нельзя анализировать. Боря чудно сказал: анализ принимается за осуждение. Нужно восхвалять».
В 1937 г. Франк-Каменецкий погиб по нелепой случайности: его сбил грузовик. Где-то в дневниках Ольга упомянула с гневом и болью, что водитель был пьян…
В том же году старший брат Александр – разносторонне одаренный человек, изобретатель, инженер оптико-механического завода – вслед за женой и тестем, был арестован «по обвинению в шпионаже» и расстрелян. Семье сообщили, что он в лагере, и Ольга приложила много усилий, чтобы собрать для него передачи. Отправить их так и не удалось. Позже, в блокаду, запасы из «Сашиного сундука» помогут им с мамой.
Что касается блокадных записок Ольги Михайловны, слабонервным их читать не рекомендуется. Научная добросовестность служит Фрейденберг своего рода психологической защитой (впрочем, как мы позже увидим, весьма слабой). С точностью документальной киносъемки она описывает преступное бездействие властей, беззастенчиво пафосное патриотическое вранье газет и радио, ненависть, вскипающую в людях – к советскому режиму, к Сталину, друг к другу. Ужас, когда в любую минуту можно погибнуть под бомбежкой или артобстрелом. Жирующие милиционеры, энкаведешники, доносчики продолжают «работать» даже в осажденном городе. Аресты видных ученых, «добровольческие» батальоны, формируемые с помощью страха и насилия, голодные психозы, убийства, суициды. Нечистоты буквально заливают город: света и воды нет, канализация не работает, а люди массово болеют расстройствами от голода и скверной еды; возникают эпидемии. Морозы и грабители добивают не умерших от болезней и истощения. Собственное тело отказывается служить. Кажется, сами время и
пространство изменяют свои свойства. Анна Осиповна переносит инсульт и после многих месяцев мучений умирает в 1944 году. Дочь заботится о ней до последних минут. С матерью уходит часть ее жизненных смыслов.
Однако в те годы Ольга Михайловна нашла возможность записать и оформить прочитанный перед войной курс лекций по античному фольклору, подготовить к изданию свои книги. Любимая работа придавала ей силы.
Мария Юдина, изгнанная из Ленинградской консерватории, где она была профессором, уехала в Москву. Но в начале блокады она добилась, чтобы ее самолетом отправили с концертами для жителей осажденного города. Мария Вениаминовна бывала у Фрейденбергов. От нее в ноябре 1943 г. Борис Пастернак узнал, что мать и дочь дожили в Ленинграде до самого снятия блокады.
Блокадный город был похож на концлагерь. Ольга Михайловна размышляет: зачем куда-то двигаться, когда каторга на самом деле – везде? «В России мы все ненадежны, есть ли блокада или нет. Она всегда есть; человек всегда в осаде». Она задает себе вопрос: предопределена ли стойкость защитников города их советскостью? Как связано предыдущее двадцатилетие с тем, что происходит сейчас? «Советский человек обладал неизмеримой емкостью и мог растягиваться, как подтяжка, сколько угодно, в любую сторону. Его безразличие к жизни и смерти было огромным оружием. Он мог умирать и воскресать сколько угодно раз». Эта мысль очень важна, пишет Д. Быков: «советский человек был воспитан страхом и отказом от традиционных ценностей... цена собственной жизни была в его глазах ничтожна».
В 1950 г., после разгрома марризма и в разгар антисемитской кампании, Фрейденберг уволили из университета, запретили публиковаться. Свое сложное душевное состояние она описывала Борису Леонидовичу просто: «У меня утрата, и невознаградимая. Я потеряла себя».
Сегодня мы сказали бы – посттравматическое стрессовое расстройство, депрессия… Возможно ли было помочь? Она была одинока. Ее труды не печатались, научные прозрения остались достоянием немногих учеников. «Я доживаю дни. У меня нет ни цели, ни желаний, ни интересов. Жизнь в моих глазах поругана и оскорблена. Я пережила все, что мне дала эпоха: нравственные пытки, истощение заживо. Я прошла через все гадкое, – довольно. Дух угас. Он погиб не в борьбе с природой или препятствиями. Его уничтожило разочарование. Он не вынес самого ужасного, что есть на земле – человеческого унижения и ничтожества. Я видела биологию в глаза. Я жила при Сталине. Таких двух ужасов человек пережить не может… Мою жизнь вырвало с корнем».
При этом, по воспоминаниям Е.Б. Пастернака, «в квартире ее, как и в костюме, по-прежнему царил образцовый порядок».
Последние годы ее жизни были согреты памятью об отце. Фрейденберг решила написать о нем («ведь я – последняя. На мне оборван ряд») и, разбирая его архив, нашла множество патентов и большую рукопись «Воспоминания изобретателя». «Я поняла значение "написанного". Написанное – создает. Там, где его нет, – хаос и обрыв». Впоследствии о М.Ф. Фрейденберге вышла целая литература в издательстве Академии наук. К Ольге Михайловне стали обращаться за информацией о нем, просить фотографии. (club.berkovich-zametki.com)
За год до смерти Ольга Михайловна побывала на премьере спектакля «Гамлет» в переводе Бориса Пастернака – в Александринском театре, 11 апреля 1954 года. Поздравляя двоюродного брата, она комментирует перевод и постановку:
«Спектакль великолепный, но без Шекспира. Гамлета ставят, как современную психологическую реалистическую драму… Купюр масса. Убраны шекспировские метафоры и афоризмы. Стих “снят”: читают как говорят. Если б мы не жили в яркую, замечательную эпоху, я сказала бы, что такое противоборство стиху, ритму, страсти, темпераменту могла бы породить только эпоха, распластавшая человека и вынувшая из него внутренности, эпоха растоптанного стиха и оплеванной души».
Этим и закончим.
Замечания/предложения
Сайт создан и поддерживается
Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра
«Мигдаль»
.
Адрес:
г. Одесса,
ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.:
(+38 048) 770-18-69,
(+38 048) 770-18-61.
Председатель правления центра
«Мигдаль» —
Кира Верховская
.
