БС"Д
Войти
Чтобы войти, сначала зарегистрируйтесь.
Главная > Мигдаль Times > №167 > ЕВРЕЙСКАЯ ГРАФИКА ИЛЬИ ШЕНКЕРА
В номере №167

Чтобы ставить отрицательные оценки, нужно зарегистрироваться
+4
Интересно, хорошо написано

ЕВРЕЙСКАЯ ГРАФИКА ИЛЬИ ШЕНКЕРА
Евгений ГОЛУБОВСКИЙ

У меня в руках сокровище. Сижу и лист за листом перебираю, пересматриваю рисунки Ильи Шенкера, подаренные Музею истории евреев Одессы.

Казалось бы, наброски. Кухня художника.

Тут же в папке две гравюры, для которых эти наброски послужили первоосновой.

Не предполагал Илья Яковлевич их выставлять, на каждом рисунке делал для себя памятную запись, чаще всего с юмором, а он был ироничным, веселым человеком.

«Опять нет воды!»

«Рахиль пробует очередное изобретение деда».

«Мадам Брин пришла в гости к Рухле».

«Абрам читает "Три мушкетера"».

ИзменитьУбрать
Беба приехала, Беба делает икру из синих
(0)

«Беба перебирает горох…»

ИзменитьУбрать
Рахиль и Чара
(0)

Часто надписи на идиш, но русскими буквами. Язык Илья знал, но, как видно, только на слух.

ИзменитьУбрать
Рахиль пробует очередное изобретение деда
(0)

Сегодня то, что для художника было кухней, – замечательный выставочный материал. Наброски Шенкера легки, никакого пота, он рисует, как дышит, ему интересны лица людей, изгибы фигур, жизненные ситуации.

ИзменитьУбрать
Мадам Брин пришла в гости к Рухле
(0)

Шестьдесят лет назад познакомился я с Ильей, тогда молодым художником-акварелистом, но уже совсем не молодым человеком. За его плечами была Великая Отечественная война, которую он прошел от Одессы до Берлина.

ИзменитьУбрать
"Наконец-то Рухля позавтракает"
(0)

Не раз мы разговаривали о его творческом пути, об учебе на архитектурном, о влиянии на него выдающегося мастера, его учителя Теофила Фраермана, а вот о войне говорили только один раз.

В 1967-м я был корреспондентом «Ком­со­моль­ской искры», отвечал за культуру, мы готовили номер – отчет о праздновании дня рождении Пушкина, и я заказал Шенкеру рисунки к стихам, прозвучавшим 6 июня. Договорились встретиться на Пушкинской и Чка­ло­ва (мы называли ее по-старому – Боль­шой Ар­наут­ской).

ИзменитьУбрать
Из серии "Пушкиниана" ("Демон")
(0)

Илья подошел с папочкой рисунков, но был взвинчен, нервен, хотел поговорить… Повел меня в ресторан на железнодорожном вокзале. Заказал бутылку «Московской», какую-то еду.

– Я всю ночь не спал, уже вторую ночь, сквозь все глушилки слушаю, что происходит в Израиле. И ощущаю себя сволочью. Я должен быть там. Я механик авиации. Чаще чинил самолеты на земле, но иногда товарищи поднимали меня в воздух. Я не могу сидеть и рисовать, когда наши братья воюют за независимость.

Это шла война, которую сейчас мы знаем как «Шестидневную», Израиль против коалиции арабских стран.

Таким Илью, а у него были слезы в глазах, я до этого не видел.

Еще раз подчеркну, он всегда великолепно владел собой. Жить ему помогал юмор.

А жизнь была трудной. Илья родился в голодном 1920-м (в этом году, 23 августа, его столетие), мать умерла в 1922-м, оставив двоих сыновей. Их воспитала двоюродная сестра матери, которая и стала им мамой, и отец, выходец из белорусского местечка, живой персонаж с картин Шагала.

В доме говорили на идиш. В доме жили еврейские притчи и мансы. Нужно ли удивляться, что до Пушкинской серии, до Дон-Кихота, которые принесли ему всесоюзную известность, Шенкер создал еврейскую графику, запечатлев быт, жизнь людей собственного дома.

Это была первая еврейская графика, которая попала на выставки в нашем городе, до ­Ост­ровского, до Межберга…

ИзменитьУбрать
Это "бычки"?
(0)

Сейчас я вижу, что сюита рисунков, подаренная музею, – это подготовка к гравюрам еврейского цикла. Гравюры монументальны, хоть невелики по размерам, статичны, а рисунки легки, воздушны, очаровательны.

В 1974 г. Илья Шенкер и его жена Ляля Шваль­бина эмигрировали из СССР.

Это не была «колбасная» эмиграция, хоть никого не осуждаю, люди стремились лучше жить, но для Шенкера это был идеологический поступок. Ему надоело двуличие советской власти – лживые лозунги, лживая Конституция, царящий антисемитизм.

Почти сорок лет прожил Илья Шенкер в Нью Йорке. И там, как и в Одессе, получил признание. Он перешел с гравюр и акварелей на масляную живопись, создавал большие полотна на темы из истории еврейского народа.

ИзменитьУбрать
Светочка, Беккера внучка
(0)

Но начало этому было положено еще в Одессе.

Хорошо бы в этом году, году столетия Ильи Шенкера, показать выставку этих рисунков, полученных музеем в подарок.

Да и в частных коллекциях одесситов есть великолепные работы Шенкера. Я мог бы представить на выставку портрет Валентины Голубовской, с которой Илья и Ляля Шенкеры дружили многие годы. А здесь я помещаю Валин очерк об этой дружбе.

Валентина ГОЛУБОВСКАЯ

«Но мысленно на юбилее…»

...на прошедшем юбилее одного из самых тонких, самых талантливых одесских художников, уже более тридцати лет живущего в прекрасном далеке – в городе Нью-Йорке – Ильи Шенкера. Недавно ему исполнилось 85!

Для меня это двойной юбилей – ровно полвека тому назад судьба подарила мне знакомство с замечательной парой – Ильей Шенкером и его женой Ларисой.

Нет, полвека назад все было иначе. После школы я начала работать в Гипрограде, где и познакомилась с Лялей Швальбиной, молоденькой прелестной женщиной с поблескивавшими серебряными нитями ранней седины в густой шапке темных волос, переживавшей как раз в это время, очевидно, свой первый творческий успех – на Всесоюзном конкурсе архитекторов Ляля получила высокое признание, что у многочисленных друзей Ляли вызвало радость, и до боли в скулах – зависть и раздражение у недоброжелателей. Может быть, Ляля тогда в первый, но не в последний, думаю, раз встретилась и с радостью, и с завистью ее окружающих. (Помню, друзья Ляли удивлялись, как это она не забыла денежную премию конкурса где-нибудь на стуле, на чертежной доске. Тогдашняя привычка Ляли оставлять кошелек, ключи и подобные «мелочи» в самых не­ожиданных местах вошла у ее коллег в поговорку.)

Родители меня всегда учили, что к старшим нужно обращаться по имени-отчеству. И хоть я только окончила школу, а Ляля недавно институт, я, помня родительские наставления, стала (по-моему, единственная в Гипрограде!) обращаться к ней по имени-отчеству: «Лариса Иосифовна!» Ляля меня высмеяла, и с тех пор, хоть давно она известна под «взрослым» именем – Лариса Шенкер, для меня она остается – да простится мне эта слабость! – Лялей Швальбиной тех далеких лет.

Правда, вспоминается, что задолго до знакомства с Лялей я слышала от моей мамы с благодарностью произносимое имя «доктор Уланицкая!». Потом и сама за какой-то справкой оказалась в районной поликлинике, в районе Вознесенского переулка, и после сутолоки коридора попала в кабинет к доктору Уланицкой, очаровавшей меня и благородной внешностью, и внимательным участием, и безукоризненной интеллигентностью. Я поняла свою маму.

Доктор Уланицкая была мамой Ляли Шваль­биной.

Я вспоминаю Гипроград тех лет, и многих-многих, работавших там людей и с восхищением, и с благодарностью, и с печалью. И Рашель Абовну Владимирскую – «Валечка, почему вы не хотите у меня работать?!» «Рашель Абовна, я вас боюсь!» – по простоте душевной отвечала я. Рашель Абовна славилась строгостью и взыскательностью, а я не отличалась рвением в работе над чертежной доской… И Ноэми Григорьевну Мильграм, с которой я ездила в командировки, и она открывала мне прелесть провинциальной архитектуры. И Александра Ивановича Николаева, отсидевшего в сталинских лагерях, вернувшегося оттуда совершенно глухим. Мы сидели с ним одно время рядом, больше переписывались, а во время прогулок в обеденный перерыв он рассказывал о «Юрке Олеше». Они были одноклассниками в гимназии, играли вместе в футбол, а потом встречались на «Зеленой лампе». Я прочла в «Литературке» сообщение о смерти Юрия Олеши, и утром, придя на работу, написала Александру Ивановичу: «Умер Олеша». Он схватился за голову, и я услышала подобие глухого стона… Как
же невежественна я была, почему ничего тогда не записала из его воспоминаний?! Почему так мало спрашивала?!

И Людмилу Николаевну Пав­лов­скую, с таким тактом вписавшую новый дом на углу Пушкинской и Жуковского, и это среди помпезности сталинского новостроя.

ИзменитьУбрать
Илья Шенкер и Лариса Швальбина
(0)

Словом, вспоминать можно и должно многих. Но именно Ляля Шваль­бина ввела меня в свой дом, познакомила со своим мужем – Ильей Яковлевичем Шенкером. И теперь, полвека спустя, возвращаясь в то далекое время, я поняла, что именно они, Ляля и Илья, для меня, только-только окончившей школу, стали первой художественной академией. Может, нескромно, но все же могу сказать, что девочкой я была начитанной, ходила в музеи, на выставки, в библиотеки. Но живая живопись! Это впервые – Илья Шенкер.

И сейчас, проезжая, проходя по Ека­те­ри­нин­ской, на квартале между Малой Ар­наут­ской и Пантелеймоновской (хоть мне больше нравится сохранившееся в литературе название улицы Новорыбная) я задираю голову вверх и с нежностью смотрю на окна последнего (высокого!) этажа старого дома.

Счастливая «Голубятня»! Там жили родители Ляли (отец тоже был врачом) и Ляля с Ильей.

Илья из строительного института ушел на ­войну, отвоевал все четыре года, вернувшись, окончил архитектурный факультет, но одновременно учился живописи у Теофила Борисовича Фраермана. Причащение к Гар­мо­нии через архитектуру (в те времена было у кого учиться) и бесценные уроки Фраермана, а также воздух, свет, прозрачные, цветные тени Одессы, ее среда, живописные обитатели ее домов и улиц и были, очевидно, той основой, на которой и выросло, отточилось, отгранилось, расцвело, засияло тихим светом творчество художника Ильи Шенкера.

Когда Ляля познакомила меня с Ильей, введя в их дом, у него и мастерской не было. Узкая маленькая комната с единственным окном – она и была его мастерской в те времена. Для меня здесь все было откровением, и краски, и уже написанные акварели, и многочисленные рисунки, но прежде всего сам Мастер.

Боже мой, – думаю я, – ведь когда мы познакомились, Илье было всего 37 лет.

Но он не просто мне, девчонке, казался мудрецом, он и был уже тогда мудрым.

Это была библейская мудрость его народа, мудрость цадиков местечек, из которых родом были его предки, это была мудрость человека, сполна познавшего горечь и жестокость войны, фронтового лиха и послевоенного лихолетья с его «борьбой с космополитизмом» и «делом врачей», перенесшего утрату своих учителей – Г. Готгельфа и Т. Фраермана…

За 37 лет Илья Яковлевич пережил уже столько, что могло бы хватить на несколько жизней. Но испытания не ожесточили его. Он и в те, такие молодые годы, был не только мудрым, но и ироничным, веселым, общительным, доброжелательным, щедрым человеком. Этот список можно продолжать и далее.

Не знаю, не могу судить, за что судьба оказалась так расположена ко мне, что подарила мне не просто знакомство, но доброжелательное отношение Ильи и Ляли ко мне. Не только я с предвкушением радости от общения с ними часто поднималась в их «поднебесье», но и они заходили за мной, в мое «подземелье».

Именно от Ляли и Ильи я впервые услышала: «Надо тебе познакомиться с Женей Голубовским!» Как-то мы шли втроем по Большой Арнаутской. От Ришельевской нам навстречу шел молодой человек в коричневом пальто и шляпе (!). Шел очень быстро (теперь я думаю, бежал за каким-нибудь книжным раритетом). Мои спутники и молодой человек, не останавливаясь, поздоровались. «Это Женя Голубовский», – услышала я и оглянулась. Знать бы!.. Однажды мы втроем пошли в филармонию, где я и познакомилась с Женей…

Они водили меня к своим друзьям, и я до сих пор помню, какое впечатление произвела на меня библиотека Жанны и Лени Бериных (я еще не была знакома с Голубовским и его библиотекой!). Случались и смешные истории. Однажды, это было первого или второго мая, Илья и Ляля за­шли за мной, а на улице стоял незнакомый молодой человек. «Саша Фрейдин», – представился он. Мы дошли до Потемкинской лестницы, где рядом с ней, над Луна-парком, было кафе-мороженое. Мы втроем разговаривали, смеялись, Саша сидел молча. Вдруг он прикрыл ладонью лицо, я, ни о чем не догадываясь, только успела участливо спросить: «Вы себя плохо чувст­вуете?», как на мой вопрос последовал материализованный ответ. До встречи с нами Саша уже «отметил» Первомай. Многие годы спустя мы с Сашей весело вспоминали наше первое знакомство. А тогда Илья и Ляля сетовали: «Вот, называется, познакомили молодого человека с девушкой!»

Но особенно часто мы гуляли по Одессе, над морем.

Как-то майским днем мы, гуляя, дошли до Лермонтовского курорта и присели на траву под тенистыми деревьями. Солнце пробивалось сквозь листву, по траве прыгали солнечные зай­чики. Илья и в такие прогулки, в это одесское «dolce far niente», брал альбом и карандаши. Через полчаса, может быть, на бумаге появился набросок. Через какое-то время Илья «тронул» его аква­релью, и уже в июле подарил мне мой портрет. На нем дата и подпись «Шенкер. 12.VII.1958». Он висит на стене, как маленькая драгоценность, и, глядя на него, я вспоминаю симоновские строчки: «И, постарев, владелица одна себя к своим портретам приревнует…»

ИзменитьУбрать
Портрет Валентины Голубовской
(0)

Илья несколько раз меня писал. И всякие истории случались. Помню, как однажды он написал совершенно волшебный портрет, там, наверху, на Екатерининской. Во время работы Илья рассказывал то грустные, то веселые истории. В тот раз он вспоминал своего старшину авиаполка во время войны. История, в артистическом исполнении Ильи, была очень смешная. Я до сих пор помню, как Илья воспроизводил завершение монолога злившегося на кого-то старшины: «От яхидный – ложками стучить!» Я уже падала от смеха, и то ли я подтолкнула Илью, то ли он, видя мою неудержимую реакцию, сделал неверное движение, но, о Боже, на моем мокром акварельном глазу появилось непоправимое пятно. Было не до смеха, так жалко было изуродованный портрет. Но Илья оставался самим собой. Через какое-то мгновение он написал на месте пятна черную повязку и воскликнул: «Все, Валя, будете Кутузовым!» О Моше Даяне мы тогда еще не знали…

ИзменитьУбрать
Портрет Валентины Голубовской
(0)

Но этот случай ничто по сравнению с другой моей провинностью. Писавший в начале своего живописного пути только акварелью, Илья во второй половине пятидесятых все чаще и чаще обращался к масляной живописи. Он задумал большую композицию маслом и попросил меня попозировать, еще на стадии пленэрных этюдов. Я с радостью согласилась. Илья и Ляля приходили на склоны Отрады, я усаживалась на траву, Илья писал, Ляля что-нибудь рассказывала, иногда уходила к подруге, которая жила рядом, на Отрадной улице. Мы встречались по будним дням, после работы, в долгие предзакатные часы одесского лета. Однажды мы договорились встретиться в воскресенье, в ставшее уже привычным время.

Воспользовавшись воскресным днем (в те годы суббота была еще рабочим днем, правда, Никита Сергеевич сократил в субботу рабочий день на два часа, и мы долго не могли к этому привыкнуть!), я со своей компанией сверстников отправилась на пляж, в Отраду, целый день купаясь, загорая, опять купаясь до посинения, опять загорая… Солнце уже начало клониться к закату. «Боже! Меня же ждет уже Илья Яковлевич!» Набросив сарафан, я полетела вверх по крутым склонам Отрады. Слава Б-гу, не опоздала, радовалась я, увидев идущих навстречу Илью и Лялю. Рано радовалась! Увидев меня, Илья воскликнул: «Валя, что вы сделали!» и с горькой обреченностью махнул рукой. Я растерялась и стала оглядываться по сторонам, одергивать сарафан, может, прилип к мокрому купальнику? «Валя, лицо, лицо!» Вместо моей привычной бледности, которая, очевидно, входила доминантой в живописный замысел художника, мое лицо полыхало красным пламенем одесского загара. Деликатнейший Илья Яковлевич все же предложил мне сесть на мое место среди пахучих отрадненски

х трав, взялся за кисть, но ясно было, что писать ему уже не хотелось. Краснорожее пятно разрушило весь тонкий колористический строй. Я чувствовала себя преступницей, темпераментная Ляля из-за спины мужа грозила мне своим маленьким кулачком. Больше в Отраду мы не возвращались…

Потом я уехала в Ленинград, в университет, а когда вернулась, мы с Женей стали бывать у них в другой квартире, на Новорыбной, угол Новой. К этому времени у Ильи уже была мастерская на Большой Арнаутской, угол Белинского.

Именно туда мы уже водили своих друзей – из Москвы, из Питера. Блестящий талант художника осваивал все новые пространства. Прежняя верность акварели и мощная масляная живопись соседствовали с графикой – его Дон-Кихота знала не только вся Одесса, но шенкеровский рыцарь из Ламанчи на своем Росинанте прошел по необъятным просторам бывшего Союза. Вдохновенный пушкинский цикл гравюр стал событием в отечественной художественной пушкиниане. Я счастлива, что наша дочь, работая над изданием «одесской» главы «Евгения Онегина» в переводе на несколько европейских языков, получила разрешение Ильи Яковлевича и использовала его мотивы в оформлении этой книги.

Моя последняя встреча в качестве натурщицы с Ильей Яковлевичем была в 1966 году. Он в это время писал портрет Петра Тодоровского. И мой портрет. Моделью я по-прежнему была бездарной. Однажды пришла не в той юбке. В этот раз Илья Яковлевич не церемонился, он мне уже выдал и за «Кутузова», и за загар Отрады, и за юбку сполна! Моей любви к нему от этого не убавилось.

А потом начался исход. Уехали и Шенкеры. И пространство Одессы стало сжиматься, как шагреневая кожа…

Ляля Швальбина стала Ларисой Шенкер, знаменитым редактором журнала «Слово/Word», который я смотрю в Интернете, Илья – знаменитым художником, чьи выставки – событие, о нем много пишут в престижных изданиях.

ИзменитьУбрать
Илья и Лариса Шенкеры в Нью-Йорке
(0)

А что пишу я? Конечно, не искусствоведческий очерк. Чем завершить этот текст? Может, строчками из того же стихотворения Бориса Пастернака, слова из которого я вспомнила и поставила как заголовок.

Вы – подлинность, вы – обаянье,

Вы вдохновение само.

Об этом всем на расстояньи

Пусть скажет вам мое письмо.

Так что это – «цветы запоздалые» к прошедшему юбилею?..

Нет, все-таки запоздавшая на полвека благодарность за «Голубятню», за «Кутузова», за От­ра­ду, за то, что жили в Одессе Илья Шенкер и Ляля Шваль­бина, чьи имена волшебным образом рифмуются и продолжают друг друга.


Добавление комментария
Поля, отмеченные * , заполнять обязательно
Подписать сообщение как


      Зарегистрироваться  Забыли пароль?
* Текст
 Показать подсказку по форматированию текста
  
Главная > Мигдаль Times > №167 > ЕВРЕЙСКАЯ ГРАФИКА ИЛЬИ ШЕНКЕРА
  Замечания/предложения
по работе сайта


2024-11-12 03:28:20
// Powered by Migdal website kernel
Вебмастер живет по адресу webmaster@migdal.org.ua

Сайт создан и поддерживается Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра «Мигдаль» .

Адрес: г. Одесса, ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.: (+38 048) 770-18-69, (+38 048) 770-18-61.

Председатель правления центра «Мигдаль»Кира Верховская .


Еврейский педсовет Jerusalem Anthologia Всемирный клуб одесситов