+4

№53

Мигдаль Times №53

Чуден Бней-Брак при тихой погоде

Яков ШЕХТЕР

(0)

Поначалу Шая только улыбался в усы, но скоро понял: да ведь это Моти смеется над ним и над его заношенными до блеска русскими прибаутками.

В какой-то момент племянник начал регулярно приезжать к Шае на субботу. По его мнению, дядя созрел для последнего рывка к «сияющим вершинам иудаизма».

— Дядя, — говорил Моти, — покайся, окаянный, пока не поздно. Идем в синагогу!
И Шая шел. Причина, правда, была куда как прозаична: в синагоге работал мощный кондиционер. Тихие голоса молящихся приводили Шаю в состояние сладкого оцепенения, плавно переходившего в дремоту, а из нее в глубокий сон. Первое время племянник тыкал его локтем в бок и шипел в ухо: «Не храпи так громко!» — а потом стал просто выбирать места в задних рядах, которые обычно пустовали.

— Ничего не могу с собой поделать, — оправдывался Шая после двухчасового сна в прохладной атмосфере. — Стоит кантору приоткрыть рот, как я начинаю зевать.

В одну из суббот Шая в синагогу не пошел. Причина была весьма уважительной — к нему приехал в гости старый знакомый, поэт Александр. Работал он, правда, бухгалтером в маленькой фирме по ремонту сантехники, но в свободное время писал стихи. Иногда ему удавалось «продавить» подборку в одной из русскоязычных газет, и это практически никем не замечаемое событие наполняло Александра чувством собственной значимости и смысла.

— Поэт, — говаривал он, — может быть большим или маленьким, но он всегда другое существо, лишь внешне похожее на человека. У поэта особый глаз, особый слух, особый нюх, он живет и умирает по своим, особым законам — законам поэзии!

— Ну-ну, — отвечал Шая, который уже слышал похожие разговоры в старом кинофильме про шпионов, — а как у поэтов насчет холодной водки?

— Очень хорошо! — восклицал Александр, после чего обсуждение высоких тем уступало место несколько более приземленному, но не менее любопытному процессу. Завершив бутылку, приятели возвращались к искусству. И было, было им что сказать, оценить — поднять или ниспровергнуть.
На этот раз темой разговора послужила первая часть Пятикнижия, наконец осиленная Шаей. По ходу чтения у него возникло множество соображений, которые он грозился свести в комментарий.

— Вот написано, — сказал Шая, хрустко надкусывая соленый огурчик, — «и сотворил Б-г на пятый день творения больших рыб». Это на русский так перевели — рыбы, — Шая с презрением махнул огурцом куда-то в сторону Иерусалима, где проживала незадачливая редколлегия, — а на иврите-то ясно написано — крокодилы! И что же это за рыбы такие, которые одновременно крокодилы? Понятное дело — ихтиозавры! Значит, есть в Торе прямое подтверждение существования ящеров!
Шая остановился и торжествующе посмотрел на Моти. Тот молча сидел у края стола и с рассеянным видом водил ножом по тарелке.

— Или написано, — продолжил Шая, не дождавшись реакции племянника, — «не вари козленка в молоке его матери». А в молоке тетки или просто соседней козы — не написано! Тем более, если бросить курицу в коровье молоко! Ergo — все запреты молочного тортика после свиной отбивной — просто раввинские штучки. Оно и понятно: каждый хочет войти в историю. А как легче всего увековечиться — взять, запретить, что до тебя не успели! Вот и набралось за две тысячи лет — ни вздохнуть, ни повернуться!

— Всему причина — жажда славы, — поддержал приятеля Александр, который тоже успел прочитать избранные места Танаха и составить по их поводу отдельное мнение.

— У Авраама были две жены, у Яакова — четыре, у Давида — шестнадцать, а у Соломона — вообще шестьсот. На каком же таком основании нам разрешают только одну? Герострату пришлось сжигать храм Афродиты, а этот, как его, забыл... одним росчерком пера разрушил святилище еврейской семьи!

Женский вопрос стоял у Александра особенно остро. Последние тридцать лет он регулярно женился и с не меньшей регулярностью расторгал брачные узы. Что же касается жажды славы, то, как и всякий человек, причастный к литературному процессу, он неплохо разбирался в течении болезни. Короче говоря, беседа приятелей приобрела теологическое или, на худой конец, философско-глубокомысленное направление. Было высказано немало ценных замечаний и комментариев, а попутно воткнуто не меньшее количество шпилек в черное тело раввината вообще и его паствы в частности. Несчастный раввинат напоминал быка в последней стадии корриды: утыканный множеством бандерилий, он затравленно поводил глазами, тяжело дышал и поминутно ронял на арену черную шляпу.

— Ну почему, почему? — сокрушался Александр, небрежно возлагая локоть на рыбу под майонезом, — почему поэту Давиду разрешали шестнадцать жен, а поэту Александру больше одной ни-ни?!

— Да ты и одну не в состоянии прокормить! — резал Шая правду-матку. — Куда тебе еще пятнадцать?

— Если Отец Наш небесный, — отвечал Александр, извлекая локоть из рыбы и воздевая руки к небу, — пошлет мне еще одну жену, он пошлет и средства для ее содержания.
При виде такого благочестия Моти, представлявший за столом силы фанатизма и реакции, наконец нарушил молчание и прыснул от смеха.

— Не вижу повода для веселья, — обиженно произнес Шая. — По-моему, наша беседа весьма конструктивна.

— В ваших рассуждениях есть одно слабое место, — сказал Моти. — Они не совпадают ни с мнением рабби Меира, ни с позицией рабби Иегуды.

— Поэт — эхо мира, — важно объявил Александр, — он пророк, или почти пророк, и мнение его ни с кем не обязано совпадать.

— Обсуждая вопрос, насколько может ошибиться человек, — продолжил Моти, — определяя время в пасмурный день, мудрецы не пришли к единому мнению. Рабби Меир считает, что ошибка не должна превысить двух часов, рабби Иегуда допускает три. Вы же говорите глупости целый вечер подряд...

— За что я люблю религиозных, — сказал Александр, — так это за самоуверенность. Они, видите ли, присвоили себе монополию на Тору. А если у кого возникает собственное мнение, так он сразу дурак и невежда.

— Дядя Саша, — возразил Моти, — в любом деле есть профессионалы и любители. Но вы же не ходите рвать зубы к сантехнику?

— Тора для меня — прежде всего литература, — сурово сообщил Александр. — А запреты и ограничения — дело рук не шибко умных апостолов, мнение которых меня не интересует.
Он рванул рубаху на груди и извлек медальон с курчавым профилем.

— Вот он — бог мой!
Александр поцеловал изображение Пушкина и с вызовом посмотрел на Моти.

— А это уже просто идолопоклонство, — сказал Моти. — Во времена Сангедрина вас бы, дядя Саша, забросали камнями.

— Да-да, — горько усмехнулся Александр. — Торквемада, Лойола, святые отцы-ревнители... Знаем, проходили.

— Он гордо запрокинул голову. — Да за искусство я готов и на костер!

— Никуда вы не готовы, — сказал Моти. — Даже зарплатой, и той поступиться не можете, оттого и работаете бухгалтером.

Атмосфера начала заметно накаляться, и Шая, как хозяин дома, решил вмешаться.

— Оставь нас в покое, — приказал он племяннику, разливая по рюмкам остаток водки, — поздно нам перевоспитываться. У вас своя духовность, у нас своя!

— Поднимем бокалы, — начал декламировать Александр, — содвинем их разом, да здравствуют музы, да здравствует этот, ну как его, совсем вылетело из головы...
Моти приподнял опустевшую бутылку и повернул ее горлышком книзу.

— Вот и кончилась ваша духовность...
Капли лениво отрывались от края и, падая на скатерть, расплывались по ней, образуя сплошное мутное пятно.

— Это у вас в ешиве, молодой человек, — взревел Александр, — что-то может закончиться, а искусство вечно! И не смейте в моем присутствии душить изящную словесность!

— Успокойся, Саша, — обнял Шая приятеля за плечи. — Давай лучше споем!
Он глубоко вдохнул и завел высоким голосом:

— На речке, на речке, на том бережочке...

— Мыла Марусенька белые ножки, — подхватил Александр.
Через несколько секунд из соседней комнаты примчалась жена Шаи.

— Немедленно уймитесь, — зашипела она, судорожно захлопывая окна. — Алкоголики... Что я соседям скажу!

— А они все равно русского не понимают, — еле ворочая языком, отозвался Шая. — Скажи, что пели хабадскую песню о страданиях еврейского народа в галуте.

— Шли бы вы лучше погулять, интеллектуалы, — продолжила Шаина жена, — растрясли бы хмель.

— Да-да, — забормотал Александр, пытаясь встать из-за стола, — хочу на воздух, гардеробщик сонный дает... что же он дает, в самом деле, что же он мне дает...

На улице шел снег. Искрящиеся снежинки, кружась в причудливом танце, затеянном в честь царицы-субботы, неспешно опускались на крыши Бней-Брака. С треском проламывая подмерзшие лужицы, друзья не спеша брели к центральной елке на площади рабби Акивы. Вокруг хасидская детвора с визгом лепила огромного снежного Ребе.

— Совсем хасидята от рук отбились, — сказал Шая, — нельзя ведь в субботу создавать формы. Куда только родители смотрят?!

Он машинально взглянул в освещенное окно первого этажа и остолбенел. Странное зрелище открылось его взору. Бородатый еврей в круглой меховой шапке сидел за столом и, широко распахнув рот, пристально взирал на блюдо с фаршированной рыбой. Кусочки «гефилте фиш» сами собой подскакивали в воздух и, окунувшись в тарелку с тертым хреном, летели прямо в раскрытый рот.

— Чуден Бней-Брак при тихой погоде, — раздался голос Александра, — ни тебе шелохнет, ни, как его там, загремит...

Грузное тело с шумом и треском выломилось из подъезда и понеслось вдоль улицы. Совсем оторопевший Шая узнал своего компаньона, реб Мойше, крепко уцепившегося за обе рукоятки ритуальной кружки. Кружка фыркала и дергалась в его руках, как свинья во время убоя.

— Вы куда, реб Мойше? — только и успел крикнуть Шая.

— На урок Каббалы, — отозвался компаньон. — Начало ровно в полночь, приходите и вы! — донеслось уже из-за угла.

— Эге, друже, — сказал Александр, многозначительно заломив бровь, — странные дела творятся у вас в Бней-Браке!

— Так пойдем на урок чи нi? — спросил Шая, нервно покусывая снежок.

— Пойдем, но только чтобы с первыми петухами обратно, — согласился Александр.
Друзья повернули за угол и ускорили шаг. Они шли вдвоем, ночь отстала, и луна была неправдоподобно велика...

Моти распахнул окно и, пытаясь уловить хоть малейшее дуновение ветерка, полностью открыл жалюзи.
«Хороши пророки, — думал он, глядя на покрытые потом лица дяди и приятеля. — И ведь происходит эта пьянка не где-нибудь в Тамбовской области, а в Бней-Браке. Вот уж действительно, легче вывести евреев из галута, чем галут из евреев».

Моти надел шляпу, ополоснул руки и шепотом, чтобы не будить спящих, принялся читать благословения после трапезы.

Источник: Рисунок Т. Устиновой

Добавить комментарий

Добавление комментария

Поля, отмеченные * , заполнять обязательно * Подписать сообщение как  Имя  без пароля (гостевой вход)  Ник  Пароль  Войти?        Зарегистрироваться  Забыли пароль? * Текст  Показать подсказку по форматированию текста