+12

№32

Мигдаль Times №32

Оперетта, любовь моя?

Елена Каракина

(0)

Интересно, кто ходит сейчас в оперетту? Знаю, что некоторые ходят, но я там лет двадцать не была. Из-за этого, естественно, мне трудно судить, хорош или плох сегодня Театр музыкальной комедии. Не здание, конечно. О нем-то Гарри Голубенко, представляется, сказал лучше всех. Дело в том, что когда строилось на улице Белинского здание в крестиках, увенчанное позолоченными крышками гробов, нам, одесситам, активно вешали лапшу на уши. Дескать, возводится шедевр современной архитектуры, последнее слово городского дизайна. Строили очень долго, но когда, наконец, построили, выяснилось, что глазам прохожего открывается типовое театральное здание брежневской эпохи, каковых по всей бывшей нашей стране разбросаны были десятки, если не сотни. Вот Голубенко, драматург, писатель, юморист, на вопрос, как он оценивает вновь выстроенный храм искусств, сказал: «Если архитектура — это застывшая музыка, то это — застывшая оперетта».

Конечно, не оттого, что новое здание музыкальной комедии не отвечает моим высоким эстетическим запросам, я не хожу наслаждаться искрящимися мелодиями Штрауса, Кальмана и Оффенбаха. И не оттого, что девушку с лирой в руках, оседлавшую дельфина у входа на театральную площадь, привыкла называть «девушкой с чайником». Когда приезжают гастролеры, скажем, хор Турецкого или антреприза Райхельгауза, я легко закрываю глаза на внешность здания, вмазанного в городской пейзаж, как масло в хлеб скупца. Даже если в зале температура не намного выше, чем на улице. И не могу сказать, что с годами я стала свысока относиться к легкомысленному жанру музыкальной комедии. Или перестала с уважением смотреть на таинство рождения спектакля. И не стану врать, что нынешняя труппа театра не блещет талантами — очень даже блещет. Толком я даже не могу ответить, отчего я больше не хожу в оперетту.

Может, что-то изменилось в расположении звезд? Может, я постарела и подрастеряла щенячий театральный энтузиазм? Может, ушло что-то неповторимое из атмосферы города? Наверное, так.

Чем была оперетта для Одессы каких-нибудь тридцать лет тому назад? Фирменной маркой, отличительным знаком, самым выдающимся театром города. Можно спорить о качестве этого отличительного знака. В те времена лучшими голосами страны мог похвалиться театр Московской музыкальной комедии. Одна Татьяна Шмыга чего стоила! С опереттой столичной соперничала оперетта Свердловска. Но вот одесская — это была, как говорится, особая статья. Вне конкуренции.

Принято рассыпаться в восторгах перед Одесским театром музыкальной комедии времен Матвея Ошеровского. Я этих восторгов не разделяю. Верней, разделяю, но не совсем. Тем не менее, я хорошо помню дифирамбы, распеваемые одесситами Ошеровскому и его труппе. Фамилии Водяного, Дембской, Деминой, Сатосовой, Крупника, Дынова, Силина, чуть поздней Гольдата, Жадушкиной, Барды-Скляренко произносились с придыханием. Подражать голосу Михаила Водяного считалось хорошим тоном. А уж пригласить его на свадьбу или на день рождения — верхом жизненного успеха.

Достать билеты на премьеру было сложно. Еще сложней бывало выбрать одежду для нее. Что там задрипанные москвичи, являющиеся в свои «Современники» и «Ленкомы» прямо с работы, в свитерках и польских джинсиках! На премьеру нужно было прийти одетым. Вы же понимаете, одетым! Поэтому фойе и вестибюли театра в день премьеры являли лучшие образцы мод, которые могли поставить одесские толчок и «торгсин». Гипюровые и кримпленовые платья, двубортные костюмы, «построенные» одесскими портными, соперничали с выходящими из моды воротниками из чернобурки и вступающей в силу норочкой. О количестве золотых колец, цепей, серег и говорить не приходится. Публика искрилась, блистала, сияла, «несла себя», фланировала, дефилировала... Публика, состоящая из городской верхушки, всяких там первых и вторых секретарей, завов и замов, директоров магазинов, цеховиков-деловаров, парикмахерш, маникюрш, «морячек», зубных врачей, рихтовщиков и мясников. Мелькал в толпе народ попроще и победней — педагоги, работяги, бухгалтера, ИТРовцы, КБшники и прочие инженеры.

В общем, понятно, что вся Одесса стремилась на представления музыкальной комедии — на людей посмотреть и себя заодно показать. Оперный или Русский театры лишь изредка могли похвалиться таким наплывом публики. А оперетта — практически ежедневно. Раскупались и входные, «стоячие» билеты (за трешку потом можно было получить у капельдинера стул). В чем же заключался секрет притягательности? Почему я, тридцать лет назад, уже тогда понимая качество этого шоу, выделив лично для себя реальные таланты и дутые, пользовалась любым случаем, чтобы попасть на представления театра оперетты? Не гнушаясь безбилетно проходить на второе действие «Черного дракона», «Целуй меня, Кэт!», «Донны Люции», смешавшись с летней толпой курортников и одесситов.

(0)

Одесская оперетта не была образцом театра хорошего тона. Вовсе даже наоборот. Шутки более чем сомнительного пошиба, толстоватый кордебалет, асинхронно выколачивавший столбы пыли из старенькой сцены, мешковатые или, наоборот, коротковатые костюмы, криво сидящие на плечах, прима, разминающая губы перед арией прямо на авансцене, вполоборота к публике... Объективно, одесская музыкальная комедия тридцатилетней давности оправдывала все жестокие и строгие слова, когда-либо произнесенные или написанные по поводу этого легкого жанра. Их легко передать одной лишь фразой: пошлость, бьющая через край. Но, возможно, именно в ней заключалось зерно успеха. Потому что она, эта одесская пошлость, самодовольная и жизнелюбивая, существовала вне рамок и решеток, вне границ дозволенного советского искусства. Плевала она на эти границы, соответствуя «закону подушки». В подушку, как известно, нельзя вбить гвоздь. В камень можно, в кирпич, о дереве и речи нет. А подушка — она не сопротивляется, она просто этот гвоздь поглощает. Так поглотили высокий революционный и патриотический пафос популярнейшие музыкальные спектакли «На рассвете» и «Четверо с улицы Жанны». Музыка революции, низведенная до гула одесского «Привоза» — до такого издевательства могли додуматься разве что Франсуа Рабле или Ярослав Гашек! Не думаю, чтобы публика, посещавшая спектакли Театра музыкальной комедии, осмысливала соль подобной издевки. Зато она ее чувствовала, каждой порой тела, каждым фибром души. И бегала на спектакли. И была благодарна своим кумирам — Ошеровскому, Деминой, Дембской, Водяному, Дынову, Крупнику, Силину, Боровскому, Пославскому, Жадушкиной, Гольдату...

Не было второго такого театра во всей многомиллионной стране, где бы так открыто и безнаказанно оплевывали все каноны официозного советского искусства. Причем делали это смачно, красиво, не без наивной наглости и с особым шармом. Не исключено, что стены театрального здания на Греческой сыграли здесь не последнюю роль. Здание-то строилось специально для Лит-Арт клуба. После того, как Октябрьский переворот перетасовал все карты, на сцене дома, созданного для одесской интеллигенции, жил и процветал еврейский театр, то есть та же самая одесская интеллигенция. Еврейский театр благополучно прикрыли в конце тридцатых. Опереточная труппа, привезенная где-то в 1950-х из Львова, почувствовав эманацию, исходящую от стен, быстро «ободессилась», чтобы не сказать хуже, и стала выдавать на-гора продукцию, отмеченную знаком здорового одесского цинизма, суть которого сводилась к тому, что лучше быть богатым и здоровым, чем бедным, больным и политически грамотным. Жизнь одесской оперетты была выражением одесской позиции, когда дешевенькая шутка дороже лозунга «Народ и партия едины». Когда салат из помидоров с черноморской скумбрией стоит тонны кумача, на котором начертано: «Учение Маркса всесильно, ибо оно верно». И эта позиция утверждалась в спектаклях одесской музкомедии 1960—1970-х. А потом...

Лет двадцать назад мы всей семьей отправились на «Принцессу цирка» уже в новое здание. В спектакле был занят наш знакомый, сменивший российскую провинцию на Одессу. Он играл превосходно (он всегда отличался блестящим исполнением комических ролей), остальные тоже старались, как могли. Увы, на втором действии глаза мои начали слипаться, князья и бароны в дурно сидящих фраках начали превращаться в какой-то расплывчатый блин... Я засыпала. Я себя щипала, я меняла позу, но дрема была сильней меня, и я чуть не вывалилась из театрального кресла. Пошлость провинциальной оперетты — она осталась. А тот кураж, тот блеск, то противостояние одесско-буржуазной жизни и социалистической идеологии — оно ушло. Публика стала другой, время поменялось, расположение звезд сменилось... Вот с тех пор я и не хожу в оперетту. Чтобы сохранить благодарную память о том, как наэлектризовывала своей энергией зал Людмила Сатосова, о порхающей легкости Эмиля Силина, о шарме Юрия Дынова, в которого были влюблены все представительницы слабого пола города Одессы, о чувстве исключительности, отличия от всех прочих, которое нам дарила когда-то оперетта времен Матвея Ошеровского.

Добавить комментарий

Добавление комментария

Поля, отмеченные * , заполнять обязательно * Подписать сообщение как  Имя  без пароля (гостевой вход)  Ник  Пароль  Войти?        Зарегистрироваться  Забыли пароль? * Текст  Показать подсказку по форматированию текста