БС"Д
Войти
Чтобы войти, сначала зарегистрируйтесь.
Главная > Мигдаль Times > №127 > Светлая память
В номере №127

Чтобы ставить отрицательные оценки, нужно зарегистрироваться
0
Интересно, хорошо написано

Светлая память
Сергей Гешелин

В 1930-е годы юный Гилельс часто бывал в доме моих родителей – Александра Исааковича и Татьяны Яковлевны Гешелиных.

Моя мать дружила с педагогом Гилельса Бертой Михайловной Рейнгбальд1. Не завершив в 20-е годы образования в Петроградской консерватории, мать стала преподавателем английского языка, но на всю жизнь сохранила любовь и преданность музыке. Берта Михайловна прислушивалась к ее мнению, считалась с ее оценками.

В доме родителей был великолепный рояль, как-то связанный с именем С.В. Рахманинова: он то ли подарил его первой жене моего отца, пианистке Эсфири Александровне Чернецкой-Гешелиной2, то ли играл на нем в их петербургской квартире. Среди семейных реликвий, оставшихся у отца после смерти первой жены, хранились ноты с дарственными надписями композитора. И рояль, и ноты сгорели в 1941 году.

Именно здесь, в этом доме, на этом рояле проходили постоянные занятия мальчика Гилельса под руководством Берты Михайловны. Они подолгу работали, репетируя перед выступлениями Эмиля. Обычно подряд исполнялось несколько пьес, потом Берта Михайловна что-то объясняла, реже – показывала сама, и ученик повторял эпизоды, фразы, пассажи, а иногда и отдельные ноты. Я не понимал, чего они добивались. По моим, тогда еще совсем детским представлениям, невозможно было играть лучше, чем играет этот большой мальчик. Позднее я понял, что именно этот казавшийся мне ненужным труд и привел феноменальное дарование Гилельса к вершинам.

В обширной библиотеке отца Гилельс брал книги. Мать с Бертой Михайловной горячо обсуждали, что он должен прочесть, потому что это ему необходимо, а что – просто для развлечения.

Изредка дома устраивались музыкальные вечера. Приходил профессор Александр Маркович Сигал, известный терапевт-кардиолог, отличный знаток музыки, дирижировавший спектаклями в оперном театре (теперь это выглядит неправдоподобно!); профессор Федор Маркович Чудновский, хорошо игравший на скрипке. Мой отец, профессор Одесского медицинского института, играл на виолончели, мать – на рояле. Иногда они музицировали, чаще – беседовали, спорили, обсуждали. Событием на таких вечерах были выступления молодого Гилельса, который приходил с Бертой Михайловной, и они, по-видимому, «прогоняли» программу будущего концерта.

Ираклий Андроников в одном из устных рассказов говорит об «атмосфере интеллектуального озона». Не опасаясь показаться нескромным, я полагаю, что эта броская метафора определяет атмосферу, которая царила в довоенном доме моих родителей. Думаю, что общение с людьми высокой культуры способствовало гармоничному развитию юного Гилельса, ставшего впоследствии одним из величайших музыкантов мира.

Эмиль Григорьевич всегда сохранял исключительно теплое и уважительное отношение к моим родителям.

...Зима 1943 года. Война. Отец – в армии. Мы с матерью – в эвакуации в Душанбе. Мать преподает в школе английский язык, я учусь в шестом классе. Мы бедствуем. 27-летний Гилельс, тогда уже пианист с мировым именем, приезжает на гастроли в Таджикистан. Разыскав нас, он появляется перед самым концертом с двумя контрамарками, изюмом, урюком, рисом и большим куском конины – лакомством неслыханным даже для тех, кто вынужденно преодолевал неприязнь к непривычно пресному и тощему мясу.

Из всей программы концерта в памяти осталось одно сочинение – Прелюдия g-moll Рахманинова. Гилельс показался мне тогда полубогом. Пианист исчез. Передо мной был кумир, всадник, скачущий на взнузданном могучей волей коне. В кованом, неповторимом гилельсовском ритме и торжествующем fortissimo Прелюдии тогда, в 1943-м, мне слышалась Победа. И не только мне! Отзвучали последние аккорды, и зал взорвался аплодисментами. Я не понимал тогда, что это был не просто успех блестящего исполнителя. Это был триумф художника, который своим искусством поведал о преодолении зла, о торжестве правды, о жертвах, без которых Победы не бывает. И хотя артист говорил с залом на языке музыки, он сумел сказать все. И все его поняли.

...Весной 1943 года мы переехали в Москву. До войны я учился в музыкальной школе-десятилетке имени П.С. Столярского. Но за два года эвакуации растерял технические навыки, приобретенные в первых четырех классах школы. В таком состоянии меня представили Гилельсу. Эмиль Григорьевич был немногословен, спокоен и невозмутим: «Нет ничего в руках? Отстал? Поработаешь – наверстаешь!». Он задал мне сонату Скарлатти, несколько пьес из Партиты Баха и еще что-то, не требующее виртуозности. Отсутствие чисто технических трудностей позволило довольно быстро выучить программу. Окрыленный успехом, я не уразумел безошибочного педагогического хода, связанного с моей технической беспомощностью. Много лет спустя, слушая, как ту же сонату Скарлатти играл сам Гилельс, я понял, что в простоте – основная ее трудность, и только артист высочайшего класса может позволить себе исполнение этого технически легко преодолимого и потому обманчиво кажущегося простым произведения.

Гилельс занимался со мной все лето. Осенью 1943 года «нечаянно пригретый славой» великого пианиста, я был принят в Центральную музыкальную школу при Московской консерватории. Однако не музыка, а хирургия, область, далекая от творчества музыканта-исполнителя, стала моим жизненным призванием. И все же общение с Гилельсом оказало влияние на формирование моего внутреннего мира. Безгранично одаренный, Гилельс не эксплуатировал свой талант, не «стриг купоны», а постоянным трудом развивал и оттачивал его. И хотя лишь единицы приближаются к Гилельсу по степени профессиональной одаренности, я считаю, что каждый специалист, наделенный от природы какими бы то ни было – большими или малыми – профессиональными способностями, должен относиться к ним так же ответственно и бережно, развивать их так же трудолюбиво, как Гилельс. Тогда каждый покорит свою, пусть не такую высокую, вершину.

Гилельс был человеком долга, и чести. В 1944 году в Одессе трагически оборвалась жизнь его педагога Берты Михайловны Рейнгбальд. Все хлопоты, моральные и материальные обязательства, связанные с увековечиванием памяти учителя, Гилельс взял на себя. А хлопот было немало. В то время отношение к памяти людей, даже весьма заслуженных, уходивших из жизни в состоянии душевного кризиса по собственной воле, было весьма жестким. Гилельс проявил настойчивость. После окончания войны на кладбище появился невысокий строгий памятник. На мраморе высечено:

Дорогому учителю, другу

Берте Михайловне Рейнгбальд
1897–1944

Немногие знают об этой дани благодарности и любви учителю, принесенной гениальным учеником, завоевавшим к тому времени мировую славу.

В послевоенные годы, гастролируя в Одессе, Гилельс неизменно бывал в нашем доме, посещал и Сигала. Последняя встреча с ним, при которой мне тоже довелось присутствовать, состоялась, когда Александр Маркович был уже стар, плохо видел, с трудом передвигался, почти не выходил из дому. Печально и неуютно выглядела просторная и казавшаяся мрачной квартира одинокого угасающего человека.

Гилельс, восхищавшийся в юности интеллектом, разносторонней эрудицией и безупречным вкусом Сигала, запомнивший его сильным, энергичным, эмоциональным, уверенным в себе, был ошеломлен. Однако он сразу овладел собой и разрядил обстановку, стал вспоминать «старую Одессу», Берту Михайловну, моего отца, рассказывал «и в шутку, и всерьез» о своих поездках и – главное! – подчеркнуто заинтересованно обсуждал с Сигалом свои новые программы, всячески показывая, как важно для него мнение Александра Марковича. Я думаю, что эта встреча была последним ярким впечатлением и светлым воспоминанием, которое унес из жизни старый профессор.

Возвращаясь с гастролей, Эмиль Григорьевич обычно звонил нам, приглашал к себе в гости. Однако, часто бывая в Москве, я никогда не тревожил его телефонным звонком. Один только раз, очень давно, вероятно, в начале 50-х годов, был у Гилельсов дома. Никогда не забуду их радушного приема. С меня взяли слово, что, приезжая в Москву, я обязательно буду давать о себе знать. Слово я дал. Но не сдержал его. Мне хотелось прийти к Гилельсу с какими-то достижениями, которые, как мне казалось, должны были извинить мои необоснованные юношеские музыкальные притязания. Глупо, но это – так!

В 1962 году я защитил в Москве кандидатскую диссертацию. И не пришел. Не решился. Потом в 1974 году в Москве же защитил докторскую. И опять не решился. Получил клинику, стал профессором. Опять не решился. А потом... Потом стало поздно.

Теперь я решусь. Мы придем к Ляле Александровне, принесем запоздалые цветы, я поцелую ей руку и попытаюсь рассказать, кем для нашей семьи был и навсегда остался в благодарной памяти Эмиль Григорьевич Гилельс. Я это обязательно сделаю. Если решусь...

«Советская музыка», 1986 г.


1См. МТ №36-37 (ред.).
2Эсфирь Александровна была сестрой композитора и дирижера, впоследствии – инспектора военных оркестров Красной Армии, генерал-майора Семена Александровича Чернецкого.

Добавление комментария
Поля, отмеченные * , заполнять обязательно
Подписать сообщение как


      Зарегистрироваться  Забыли пароль?
* Текст
 Показать подсказку по форматированию текста
  
Главная > Мигдаль Times > №127 > Светлая память
  Замечания/предложения
по работе сайта


2024-12-14 10:55:51
// Powered by Migdal website kernel
Вебмастер живет по адресу webmaster@migdal.org.ua

Сайт создан и поддерживается Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра «Мигдаль» .

Адрес: г. Одесса, ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.: (+38 048) 770-18-69, (+38 048) 770-18-61.

Председатель правления центра «Мигдаль»Кира Верховская .


Jerusalem Anthologia Еврейский педсовет Jewniverse - Yiddish Shtetl