Из воспоминаний Семена Дубнова
«…Насколько Менделе был несносен в коллективной дискуссии в комиссии, где он своими импровизациями нарушал ход прений, настолько он был интересен в интимных беседах, где я ему предоставлял возможность вести длинные монологи.
…Бывало, соскучусь по старом друге, если долго его не вижу, и направляюсь к нему знакомою дорогой, от приморского конца Успенской улицы, до того конца ее, который упирается в Дегтярную улицу, где на углу красуется большое новое здание Талмуд-Торы. Вхожу во двор и поднимаюсь на верхний этаж, где в больших апартаментах живет заведующий. Абрамович недавно встал после дневного отдыха … и я застаю его одиноко сидящим за письменным столом в кабинете или у столика за занавеской, отделяющей спальню от кабинета. Он читает или пишет и производит впечатление напряженно думающего человека. Обыкновенно он уже с первого слова восклицает: “А знаете, о чем я сейчас думал?” – и пойдет дальше развивать мысль, которая его сейчас занимает.
...Он обладал редким свойством, присущим только избранным умам: он мог жить один с своими думами, не испытывая той душевной пустоты, которая заставляет людей бежать от самих себя в толпу; он мог непрерывно беседовать с самим собою, если не было близко родственной души, которой он мог бы поведать свои заветные мысли, искания, догадки и порою гениальные разгадки».
Из воспоминаний Софии Дубновой-Эрлих
«Язык Менделе был выразителен, но далеко не безупречен … импровизации Менделе всегда приковывали внимание – будь то в беседе с глазу на глаз или за чайным столом. Его появление в кругу гостей вносило особую ноту в разговоры, которые редко выходили за пределы постоянной темы – административный и общественный антисемитизм. Старый писатель решительным жестом отстранял эту тему: ему хотелось говорить о другом.
По пути к нам он впитывал в себя запахи, краски и звуки одесской улицы; подолгу простаивал на Привозе – огромной базарной площади, заполненной толпами и запруженной телегами ... В замкнутость нашего жилья врывалось с его приходом дыхание города, и людям становилось не по себе. Старый писатель овладевал разговором, и нередко в его глазах загорались озорные искорки, изобличая желание эпатировать окружающих неожиданным горьким парадоксом.
Перед слушателями появлялся не только зоркий наблюдатель, но и беспощадный сатирик, любивший свой народ по-некрасовски – “с печалью и гневом”. Монотонные жалобы на разные “гзейрес” [напасти – идиш] казались ему пресными, и однажды он раздраженно буркнул: “В мире есть только два настоящих антисемита, первый – это Б-г, а второй – я”.
...Менделе не любил публичных выступлений, но, поддавшись настояниям друзей, согласился участвовать в диспутах, происходивших в клубе “Беседа”. Когда папа, считавший логическую последовательность обязательной для участников дискуссий, уличил своего друга в противоречии, сопоставив точки зрения, высказанные на двух очередных собраниях, Менделе сердито пробормотал: “Разве я обязан каждую субботу говорить одно и то же?”»
Бен-Ами – о встречах «одесского кружка с Абрамовичем во главе»
«Часто мы настоящими лаццарони валялись часами на берегу моря, отправлялись в прогулки по окрестностям, чаще всего в так называемый "сад Шульце", находящийся верстах в двух от Люстдорфа. Как-то светло на душе становилось среди этих чистеньких длинных улиц с двумя рядами приветливых, красиво выкрашенных белых домов, большею частью с зелеными железными крышами, зелеными ставнями, с выбеленными каменными оградами. Сад же Шульце, с его большими тенистыми деревьями, столь редкими на юге, с его зелеными лужайками, богатыми цветниками, множеством беседок, представлял собой поистине райский уголок.
Мы усаживались все с женами и детьми за круглым деревянным столом, в тени большой яблони, стоявшей в самом уединенном месте, где было так уютно, так хорошо. На столе немедленно появлялся большой кувшин сметаны, да еще со свежим хлебом вдобавок. И начинался кутеж, как подобает четырем еврейским писателям, собравшимся вместе. И как дружески и тепло лилась беседа среди этой милой идиллической обстановки и ласковой летней природы! И как часто, помню, оглашался ясный прозрачный воздух звонким, чисто детским смехом, каким могут смеяться только писатели, эти вечные дети...» (Бен-Ами. Фруг (Воспоминания) // Рассвет, 1917. – № 10-11.)
Из воспоминаний дочери Менделе – Надежды Абрамович
«…отец любил совершать прогулки по разным местам. Обычно его сопровождали зять (мой муж, В. Абрамович) или художник Кишиневский. С последним отец любил ходить по людным местам – в порт, на толкучку и т.д., в поисках интересных типажей. ...Во время прогулок встречавшие отца знакомые, зная его рассеянность и близорукость, всегда приветствовали его первыми, даже дамы.
Один раз во время дачной прогулки отцу показалось, что издали ему кланяется почтенная дама в пестром платье... Он вежливо приподнял шляпу, но, поравнявшись с ней, увидел... корову!»
Из статьи Шуламит Шалит «Он крылья расправлял, взлетая…»
«В 1964 г. в Польше на идише вышла историко-биографическая повесть Ирмы Друкера "Дер зейде Менделе" – "Дедушка Менделе". Жительница Хайфы, Иона Эшель, не профессиональный литератор, но женщина образованная, с тонким чувством юмора, была настолько очарована содержанием и стилем книги, что, уже будучи больной, взялась за его перевод на иврит и посвятила ему два последних месяца жизни – февраль и март 1974 года. Но не успела увидеть плоды своей работы.
Тогда друг семьи Менаше Гефен, редактор и знаток идиша и иврита, взялся за доработку текста и редактирование, и книга "Саба Менделе" была опубликована в Израиле в 1975 г. как дань светлой памяти переводчицы.
Одна из глав книги называется "За одним столом с Толстым". Из биографии Менделе известно, что после многих скитаний в 1881 г. он поселился в Одессе и стал директором реформированной еврейской школы. По-русски Мойхер-Сфорима все называли Соломон Моисеевич, под этим именем он фигурирует и в книге. Вот один эпизод. Раз в неделю директор посещал по уроку в каждом классе. На переменах он часто стоял у окна кабинета и наблюдал за возней мальчишек во дворе, радовался играм и проделкам озорников и с жалостью смотрел на бледных и тихих детей, не принимавших участия в играх. Его надеждой были первые. Из таких вырастет новое поколение. Потомков Иакова не удастся согнуть.
Однажды он увидел, как кто-то из учителей вмешался в детскую возню, остановил поединок двух бесстрашных потомков Иакова и разогнал ребят… Соломон Моисеевич вызывает к себе этого ревнителя порядка и отчитывает его. "Вы кого хотите воспитать – боязливых, бегущих собственной тени? Нам нужны дети – дети, а не дети-старички. У евреев, куда ни глянь, слышишь одно – дух да душа, а нам нужны простые нормальные люди, с плотью и кровью, дети – живые и здоровые, и люди – живые и здоровые".
Другой эпизод. Перед Менделе стоит бюст Льва Николаевича Толстого, вылепленный и подаренный ему бывшим учеником. Он смотрит на него и записывает: "Если ты сидишь за одним столом с Толстым, это, знаете ли, обязывает подтянуться – надо сметь, дерзать, не сдаваться, стать выше самого себя".
Потом его взгляд падает на кипу бумаг. Вот жалоба учителя языка и литературы. Начинается она изложением проблемы с учеником Нехемьей, с Молдаванки. В школу приходила его мать. Весь хлеб, имеющийся в доме, мальчик переводит на лепку фигур из мякиша, а ей оставляет одни корки. Но суть письма открывается ниже. Ах, вот оно что, ученик досаждает и лично пишущему. И другие учителя жалуются, что мальчишка, на потеху товарищам, лепит на них, учителей, карикатуры, подрывая их авторитет.
Соломон Моисеевич красным карандашом пишет в верхнем углу жалобы, наискосок: "Прежде всего ознакомиться с работами юного скульптора, возможно, в нем скрывается талант, может, это будущий Антокольский?"» (7iskusstv.com)
Из воспоминаний Ирмы Друкера
«Менделе, который по натуре не был слишком дружелюбным, который не так уж легко мог ужиться с людьми, на чужбине, в Швейцарии очень изменился. Он постоянно тосковал по человеку из России и постоянно искал такого человека. Не имело значения даже, если такой человек из России находился в Швейцарии дольше, чем он сам. Все равно Менделе должен был получить от него привет: “Что слышно там у нас? Что там происходит?”
Об одесситах даже и говорить не приходится. Одессит для него был “деликатесом”.
Одессит должен был описать для него Одессу вдоль и поперек, перечислить все улицы, не спеша пройти Молдаванку, прогуляться с ним от станции до станции, от первой до шестнадцатой, до Большого Фонтана, спуститься к морю, зайти с ним в виноградники и опьянеть вместе с ним от запаха акации… Каждый день перед утренней чашкой чая Менделе прежде всего должен был прочитать одесские и центральные российские газеты, которые ему доставляла почта». (Перевод М. Юшковского)
Из воспоминаний Ицхака-Дова Берковича
«Шолом-Алейхем был большим мастером имитации, подражания голосам своих знакомых и близких, со всеми их характерными интонациями. Он сам называл это "копированием". …Летом 1908 г. Шолом-Алейхем приехал в Одессу, чтобы принять участие в известном "Писательском вечере", который Э. Левинский устраивал в честь вдовы Иегуды Штейнберга . Первым делом он, с большой компанией одесских литераторов, отправился нанести визит "дедушке". Менделе был в этот момент занят наверху (на верхнем ярусе дома размещалась Талмуд-Тора).
В ожидании, пока Менделе спустится, вся компания расположилась внизу в просторном кабинете писателя. Между делом Шолом-Алейхему пришло в голову развеселить компанию. Он вышел в другую комнату, "преобразился" в "дедушку" Менделе – и вот из полуоткрытой двери раздался типичный голос их любимца, неповторимый старческий, но еще сильный, голос:
– Гляди-ка, кто это? Я мог бы поклясться, что это Шолом-Алейхем?.. Откуда слетаются мои орлята?.. Ну, удостоился, в кои-то веки... Очень хорошо!.. Слышали новость?.. Песеню, надо же раскочегарить печь, закипятить самовар – шутка ли, у нас такой гость, Шолом-Алейхем приехал, залетный мой!.. Не стоит возиться с самоваром, ты считаешь?.. Может ты и права, обойдемся... Ша, смотри: вон сидит вся честная компания "свистунов" – Левинский, Бялик, Равницкий!..
С этими словами Шолом-Алейхем появился в дверях перед смеющейся компанией, в характерной позе Менделе – с высоко поднятой головой и грудью, выгнутой колесом. Но тут же Шолом-Алейхем увидел среди друзей и самого Менделе, который вошел в кабинет с другого входа. К счастью, Менделе смеялся над проделкой "внука" громче всех». (Из кн.: «Дос Шолом-Алейхем бух», Нью-Йорк, 1926; isrageo.com)
Из воспоминаний Саула Борового
«Дачное лето 1917 г. оказалось особенно памятным. К нам очень часто приходил Х.-Н. Бялик, поэт Я. Фихман (он тогда жил в Одессе). Очень сблизился с нашей семьей Менделе Мойхер-Сфорим. Он снимал дачу где-то недалеко от нас. Там было неуютно, тесно из-за большого числа соседей, и он почти ежедневно приходил к нам, проводил часы в беседе с отцом (когда тот бывал на даче), с братом и со мною.
К сожалению, я не записывал его рассказы, в которых он вспоминал о своем прошлом, о том, например, как был горд, когда надел форменный сюртук («с блестящими пуговицами»), в качестве преподавателя житомирского раввинского училища (государственного!), и о многом другом. Мог ли я тогда подозревать, что через двадцать три года мне придется стать редактором и комментатором собрания его писем.
Эта книга, сданная в книгоиздательство накануне войны, так и не вышла, а два моих сотоварища по редактуре – я был "бригадиром" – погибли: А. Воробейчик на фронте, а И. Риминик – от рук оккупантов. Погиб в рядах московского ополчения и издательский редактор книги – незабвенный А. Гурштейн... Вспоминаю, как Менделе говорил о своей мечте – создании приюта-академии для ученых и писателей, в которой они, свободные от жизненных забот, могли бы вольно творить и общаться с собратьями по духу и интересам.
В его суждениях на общественно-политические темы, особенно по еврейским национальным проблемам, часто сказывались черты сухого рационализма, скептицизма, развенчивания романтических идеалов, было что-то от просветителя 1870-х годов... И вместе с тем он говорил, что тянет опять к писанию на иврите. И совсем были удивлены отец и брат, когда, посетив его, застали на молитве в талесе и тфилин... Это было последнее лето его жизни…»
Сайт создан и поддерживается
Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра
«Мигдаль»
.
Адрес:
г. Одесса,
ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.:
(+38 048) 770-18-69,
(+38 048) 770-18-61.