0

№169

Мигдаль Times №169

ПОЛЁТЫ ВО СНЕ И НАЯВУ

Яков ШЕХТЕР

О своём сне она рассказала отцу. У них всегда были доверительные отношения, которые после внезапной смерти матери переросли в настоящую дружбу. Отец, совладелец одного из крупных банков Брюсселя, работал с утра до поздней ночи, а немногие свободные часы любил проводить с дочерью.

Её осмотрели лучшие врачи Бельгии и не нашли ничего опасного. Главный их совет полностью совпадал с тем, что без конца твердили Клер бабушки с обеих сторон: пора выходить замуж. Она только улыбалась в ответ. Её интересовала лишь музыка, а замужество… замужество никуда не убежит.

Музыка обладала чудесным свойством уносить душу Клер в иные пространства. Границы реальности вдруг истончались, и, прорвавшись сквозь них, можно было улететь далеко-далеко, или, наоборот, нырнуть совсем близко, куда в голову не пришло бы заглянуть. Рояль, детские штудии на котором она не принимала всерьёз, вдруг оказался главным в её жизни. Клер всегда хвалили, всегда прочили большое будущее, но она, по своей привычке ко всему относиться легкомысленно, лишь отмахивалась.

Отец оплатил лучших педагогов, и Клер помчалась по музыкальной дистанции семимильными шагами. Её первый сольный концерт собрал мало зрителей, но много журналистов. Как потом выяснилось, отец пустил в ход свои связи, и на следующий день две влиятельные газеты опубликовали небольшие, но очень лестные отзывы. За первым концертом последовал второй, пятый, десятый. Отцу уже не приходилось вмешиваться: и публика, и музыкальные критики в один голос называли Клер восходящей звездой, надеждой бельгийской музыки.

А потом в её жизнь вошёл Да­ниэль. Их объединила страстная увлечённость любимым делом. Даниэль был подающим большие надежды конькобежцем. Его семье принадлежали верфи в Антверпене, но наследник, вместо юриспруденции или, на худой конец, инженерных дисциплин, предпочёл носиться по льду, отсекая рукой холодный воздух. Однако семья отнеслась к этому увлечению снисходительно: если человек умеет достичь высот в одной сфере человеческой деятельности, качества победителя помогут ему добиться успеха и в другой. К тридцати годам наследник уйдёт из спорта и станет чемпионом в управлении верфью.

Они познакомились на вечере в королевском дворце. Ав­гус­тейшая семья чествовала чемпионов зимних видов спорта. Даниэль был в числе победителей, а Клер – среди участников праздничного концерта. На торжественном ужине они оказались за столом друг против друга. Их глаза встретились… всё остальное было лишь данью традиции и приличиям.

Отец ничего не сказал, но она видела, он доволен, что её избранник – еврей. Только перед свадьбой у них состоялся короткий разговор на эту тему.

– Видишь ли, дочка, прелесть страсти и многое, что движет нами в молодости, с годами уходит. Уходит бесследно, словно и не было никогда. Оглядываясь назад, многие не понимают, как решились на столь опрометчивые шаги. А что остаётся, когда мутный вал любовного влечения уходит, оставляя двух людей, связанных законами социума?

Остаются общие сказки, услышанные в детстве, принадлежность к одной вере, к одной национальности, к одному духовному движению. Идеи и слова не материальны, но зачастую они оказываются более живучими, чем переполня­ющие молодых людей бурные страсти.

Брак Клер оказался удачным, Даниэль души в ней не чаял и с отцом сразу поладил. Пред­сказания врачей и бабушек сбылись, кошмар пропал. Судьба повернулась к молодожёнам улыбающимся ликом. Они строили планы на будущее, мечтали о детях, большом доме, о поездках на французскую Ривьеру.

А потом… потом пришли нацисты. Не­ожи­данно и молниеносно прежняя жизнь закончилась.

Отец был уверен, что без труда купит для семьи безопасное убежище, а в случае необходимости – переход через границу. У него было столько друзей-бельгийцев, пользующихся влиянием и обладающих возможностями. Так бы оно и получилось, но помощник управляющего банком, как выяснилось, затаил злобу на патрона и, как только немцы вошли в Брюссель, немедленно донёс в гестапо. Вся семья оказалась в концентрационном лагере возле городка Мехелен, расположенном на полпути между Брюсселем и Антверпеном.

В лагере они пробыли до апреля 1943 года. Условия жизни были тяжёлыми, особенно для людей, привыкших к богатству, но главное, самое главное, это всё-таки были условия жизни, а не смерти. В марте лагерь стали расформировывать. Пунктом назначения первого эшелона была станция Аушвиц в Польше. Среди заключённых поползли слухи, что так называется фабрика смерти: всех, кто прибывает в Аушвиц, ждёт неминуемая гибель.

От слухов отмахивались, но они возвращались снова и снова. У многих заключённых за проволокой остались друзья-бельгийцы, некоторые из них, невзирая на опасность, регулярно навещали попавших в беду евреев. И все, все они твердили в один голос: постарайтесь сбежать, постарайтесь не доехать до Аушвица. Только выберитесь отсюда, а дальше мы вас спрячем.

Но как сбежать? Три ряда колючей проволоки, вышки с прожекторами, сторожевые собаки. Постоянные переклички, проверки... Невозможно!

Семейство Клер попало в первый транспорт. За два дня до отправки эшелона отец тяжело заболел. Поднялась температура, он с трудом понимал, где находится, что происходит вокруг. Клер не отходила от отца, но, как назло, их распределили в разные вагоны: её с мужем – в шестой, а отца – в четвёртый. Пришлось немало побегать, и расстаться с обручальным кольцом, чтобы уговорить мужчину примерно такого же возраста обменяться купоном с её отцом.

В поезде подтвердились самые страшные предположения; так могли везти лишь людей без будущего. Тем, кто загонял их в вагоны, было всё равно, доедут ли пассажиры живыми или умрут по дороге.

Ни еды, ни воды, ни постели, ни скамеек – голый грязный пол, и единственное зарешёченное окно, в которое едва проникал воздух. Скоро стало тяжело дышать, старые люди начали падать в обморок, Клер сидела у стены вагона, держа на коленях голову пребывающего в беспамятстве отца, Даниэль прислонился рядом.

Поезд тронулся, и сразу стало легче: по ходу движения ветер врывался в окно, принося свежий запах талой воды. Запах весны, последней весны их жизни.

(0)

Несколько мужчин принялись ломать оконную решётку. Откуда-то вытащили ломик, молоток, клещи и под перестук колёс и шум поезда споро взялись за дело. Видимо, они приготовились заранее, потому что орудовали быстро и слаженно. Спустя полчаса путь к спасению был открыт. Один за другим мужчины стали подтягиваться и исчезать в бархатно-чёрном квадрате. Даниэль, словно зачарованный, стоял возле них. Наконец все желающие покинули вагон.

Клер смотрела на всё это со страхом. Прыгать в темноту из поезда, идущего на скорости около восьмидесяти километров в час, – это больше походило на само­убийство, чем на спасение!

(Всего из этого эшелона выпрыгнули 300 человек. Видимо, речь шла о хорошо подготовленной операции. 75 разбились насмерть, 50 получили тяжёлые ранения, были найдены под утро и отправлены в Аушвиц, 175 спаслись. Немцы учли ошибку, и следующий поезд был оборудован решётками, которые невозможно было взломать.)

– Клер, – Даниэль тронул жену за плечо. – Клер, нужно прыгать.

– Прыгать? Как, зачем? – от усталости и душевной горечи она с трудом шевелила языком.

– Туда, – он указал на окно. – Это наш единственный шанс уцелеть.

– Я не брошу отца! – возразила Клер. – Не оставлю его, больного, без помощи и заботы.

– Ты не хуже меня знаешь, куда нас везут. Там твоя помощь ему не понадобится. Да и здесь, что ты можешь сделать, кроме как держать его голову на коленях? У нас даже нет воды смочить ему губы.

– Я не могу, – заплакала Клер. – Не могу, понимаешь!

– Решайся быстрее, – настаивал Даниэль. – Скоро поезд пересечёт границу с Германией, а там бессмысленно прыгать.

Клер замолчала. Вагон раскачивался, колёса мерно стучали по стыкам рельс. В чёрный квадрат окна врывался холодный ночной воздух. Огонёк свечи в единственном фонаре трепетал и бился, чёрные тени прыгали по потолку. Стало зябко, люди, недавно изнывавшие от жары, принялись кутаться в одежды и плотнее прижиматься друг к другу.

– Папа, – Клер приблизила губы к уху отца. – Папа, ты меня слышишь?

Больной не реагировал. Он дышал часто и неровно, а лоб, несмотря на холодный ветер, покрывали капли пота.

– Папа, как мне поступить? Подскажи, помоги мне!

– Знаешь что, – сказал Даниэль, опускаясь на пол рядом с женой. – Я готов разделить твою участь. Если ты считаешь, что нам лучше погибнуть, но не оставить отца, пусть будет так.

– Чего ты хочешь от меня? – зарыдала Клер. – Я не могу, понимаешь, не могу! Не перекладывай на меня этот груз, ты мужчина, ты и решай.

– Поднимайся, Клер! – голос Даниэля обрёл непривычную ему жёсткость. – До границы осталось совсем немного. Ради наших будущих детей, внуков твоего отца, поднимайся!

– Хорошо, – Клер сняла кофту, свернула её и подложила под голову отцу.

Они протиснулись к окну. Ветер раздувал рукава тонкой блузки Клер, но она словно не чувствовала холода.

– Я подсажу тебя, – сказал Даниэль. – Через окно выберешься на крышу. Встань лицом по ходу поезда, прикрой голову руками и прыгай вбок изо всех сил, чтобы отлететь подальше от насыпи.

Клер молча кивнула и ухватилась руками за край окна, Даниэль приподнял её, и через минуту она была уже на крыше.

(0)

Вот он, её сон, её наваждение, её кошмар. Она стояла в кромешной темноте, на дрожащей и дёргающейся крыше вагона, в лицо ударял сильный ветер, нужно было оттолкнуться и прыгнуть прямо в сердце мрака. Только теперь она точно знала, зачем.

Клер повезло. Она угодила на осыпь, несколько раз кувыркнулась, набрала полный рот песка, в клочья разорвала блузку и юбку, но поднялась на ноги невредимой. Только кисть правой руки сильно болела, видимо, ушиблась о камень. Рядом грохотал поезд, и Клер в испуге снова упала на песок и распласталась, пытаясь стать незаметней. Мигнул и пропал за поворотом красный огонёк последнего вагона, и наступила тишина.

«Где Даниэль? – лихорадочно думала Клер. – Он прыгнул позже, значит, надо искать впереди!»

Осторожно, боясь оступиться, она двинулась вперед. Глаза привыкли к темноте, из мрака проступили очертания предметов. Вот кусты, деревья, вот насыпь и рельсы. Но где же Даниэль?!

Холодные пальцы страха сжали сердце Клер. Одна, среди ночи, непонятно где, без помощи и поддержки!

– Даниэль! – негромко позвала она. – Даниэль, Даниэль, Даниэль!

Из темноты раздался негромкий ответ:

– Клер, ты где? Я иду!

Даниэлю тоже повезло. Он отделался ушибами и большой шишкой на лбу. До утра они, обнявшись, просидели в роще. Ушибленная кисть болела всё сильней.

Радостно поднялся рассвет. Солнцу не было дела до несчастья и боли двух людей, прячущихся в кустарнике. Птицам тоже не было до них никакого дела, они распевали весело и бойко, словно ничего не случилось на проклятой земле. Клер и Даниэль огляделись и, крадучись, двинулись на поис­ки людей.

Бельгийские крестьяне прятали их до окончания войны. Сидели в тёмном подвале. Еды хватало, картошкой и хлебом они наелись до конца жизни. Тяжелей всего оказались бездействие и скука. Вот тогда Клер и припомнила слова отца про общие сказки и общую судьбу. За полтора года в подвале они с мужем переговорили обо всём на свете и по-настоящему стали семьёй.

После войны Клер и Даниэль перебрались в Южную Америку. Жить на земле Европы, залитой кровью евреев, было немыслимо. Но и в Аргентине они не прижились. Там появилось слишком много эмигрантов из Германии с очевидной военной выправкой. Через два года Клер и Даниэль уеха­ли в Израиль.

Даниэль прямо с парохода ушёл в армию, воевал, был ранен под Латруном. В те годы крытых катков ещё не существовало, и его конькобежные навыки и страсть остались невостребованными. Однако привычку к спортивному образу жизни он сохранил, его молодцеватый вид привлёк внимание соседа, работавшего в полиции. Так бывший наследник антверпенской верфи, разрушенной налётом союзной авиации, и восходящая звезда бельгийского спорта стал полицейским в Тель-Авиве.

Клер пошла работать в тель-авивскую гимназию «Герцлия» учительницей музыки. Родилась дочь, потом сын. Мальчика назвали Йехезкелем, в честь отца Клер.

Не было дня, когда бы Клер не вспоминала отца. Нет, она не сожалела о принятом решении. Глядя на подрастающих детей, Клер в тысячный раз говорила себе: всё было сделано правильно. И, тем не менее… Вечером, когда темнота укрывала прохладным пологом раскалённые под солнцем белые дома Тель-Авива, Клер возвращалась мыслями к холоду той ночи и к пышущему жаром отцу. А во снах… в тысячный раз она стояла на крыше вагона, в тысячный раз прыгала в никуда, и летела, летела, летела в кромешном мраке, со сжимающимся от ужаса сердцем.

На исходе одной из майских суббот 1963 года Клер и Даниэль вышли прогуляться. Возле площади Дизенгоф их остановила немолодая женщина, с усталым, словно помятым лицом.

– Простите, вы не из Брюс­селя? – спросила она.

– Да, – ответила Клер. – Вы тоже оттуда?

Вместо ответа женщина тяжело вздохнула.

– Вас зовут Клер?

– Откуда вы знаете?

– Я была вместе с вами в Ме­хе­лене. Не помните меня?

Сердце Клер тревожно забилось, предчувствуя приближение чего-то большого и важного.

– Нет, совсем не помню!

– Всмотритесь хорошенько. Мы ехали в одном вагоне, шестом. Вы держали на коленях голову отца, а я сидела у него в ногах.

Клер побледнела, колени её подкосились. Чтобы не упасть, она ухватилась за руку мужа.

– Давайте присядем, – предложил Даниэль. Они нашли относительно тихий уголок в кафе, и женщина продолжила:

– Я ищу вас уже двадцать лет. В ту ночь, спустя час после того, как вы прыгнули, ваш отец пришёл в себя и стал вас звать.

Клер показалось, что свисающие с потолка лампы закружились в хороводе. Она была на грани обморока. Даниэль побрызгал ей в лицо холодной водой, поднёс стакан и заставил сделать несколько глотков. Зубы стучали по стеклу, Клер трясло, как лихорадке. Сбывались её ночные кошмары, воображаемая сцена, которую она столько лет гнала от себя, оказалась подлинной.

– Успокойтесь, успокойтесь, – повторяла женщина. – Выслушайте меня до конца.

– Говорите, говорите же!

– Он позвал вас, я услышала и рассказала, что вы выпрыгнули из поезда ещё на бельгийской территории. В вагоне было темно, единственная свечка мало что освещала, но я увидела, как ваш отец улыбнулся и снова впал в забытьё. Я поправила тряпку в его изголовье, и он открыл глаза.

– Мне бы только знать, что Клер не расшиблась и сейчас в безопасности, – сказал он. Я лишь пожала плечами. Кто мог дать на это ответ? Он несколько минут лежал молча, будто прислушиваясь к чему-то.

– Обещайте мне, – вдруг заговорил ваш отец. – Когда закончится война, найдите мою дочь.

Я заплакала. Разве можно такое обещать? Мы в поезде, который везёт нас на смерть, а он говорит о конце войны.

– Я знаю, вы спасётесь, – сказал ваш отец, словно прочитав мои мысли. – Отыщите мою дочь, её зовут Клер, она музыкант, известная пианистка. Вы спасётесь и будете жить ещё долго, а я скоро умру.

Я возмутилась, сказала, что нельзя так говорить, нужно надеяться на лучшее, верить, и Б-г даст силы.

– Она совестливая девочка, – вместо ответа произнёс ваш отец. – И будет страдать, что оставила меня. Скажите Клер, если бы она спросила моего совета, я бы сказал... нет, я бы приказал ей прыгать.

Я пообещала, он слабо улыбнулся и почти сразу впал в забытьё. Несколько раз я пробовала с ним заговорить, но ваш отец не отвечал. Когда эшелон прибыл в Аушвиц и началась выгрузка, я решилась его потормошить. Он был уже холодный.

Клер снова зарыдала. Даниэль и женщина молча ожидали, пока она успокоится.

– В Аушвице я прошла все круги ада. И вы не поверите, выжила лишь благодаря наказу вашего отца. Очень многие не выдерживали ужаса лагерной жизни, несколько моих соседок по нарам совершили самоубийство. Я их хорошо понимаю: не было сил продолжать страдать. Честно признаюсь, и я два раза сидела на краю нар с верёвкой на шее. Оставалось лишь спрыгнуть, но просьба вашего отца и моё обещание удержали меня от последнего шага.

Женщина вдруг разрыдалась. Клер снова вытащила платок и уткнулась в него покрасневшим носом. Даниэль молча курил.

– Я искала вас все эти годы. Писала антрепренерам Бельгии, Америки, Аргентины. В Израиле обошла все оркестры, но никто даже не слышал о пианистке по имени Клер.

– Да, – грустно улыбнусь Клер. –

Выпрыгнув из поезда, я сильно повредила руку, не могла шевелить пальцами. Рука опухла, мы боялись перелома, к счастью, это был просто ушиб, но былая чувствительность к пальцам не вернулась. Поэтому о сцене пришлось забыть.

Даниэль нежно обнял её за плечи. Женщина окинула их взглядом и спросила:

– Вы счастливы? – и сразу, уловив неловкость такого вопроса, уточнила: – Вы довольны новой жизнью?

Клер не ответила, отвернувшись к окну. За стеклом текла нарядная толпа, отдохнувшие за субботу люди фланировали по улице Дизенгоф. Высокое, живое небо стояло над Тель-Авивом, а звёзды, старые звёзды востока словно подмигивали друг другу: смотри-смотри, евреи опять здесь, евреи вернулись.

Рисунки Алексея КОЦИЕВСКОГО

Добавить комментарий

Добавление комментария

Поля, отмеченные * , заполнять обязательно * Подписать сообщение как  Имя  без пароля (гостевой вход)  Ник  Пароль  Войти?        Зарегистрироваться  Забыли пароль? * Текст  Показать подсказку по форматированию текста