Участие Исаака Бабеля в польско-большевистской войне 1920 года было основной причиной, по которой в довоенной Польше его произведения не издавались и не ставились. Ситуация существенно переменилась после реабилитации писателя в 1954 году, когда польский читатель впервые смог познакомиться с "Конармией" и с "Одесскими рассказами", и полностью оценить их достоинства. Путь драматургии Бабеля в Польше прокладывала его проза - сжатая до предела, лаконичная, полная неожиданных образов и сравнений, известных польскому читателю по творчеству хотя бы таких писателей, как Бруно Шульц или Юлиан Стрыйковски. Интерес к драматургии писателя проявился после 1957 года, когда был опубликован текст пьесы "Закат" в переводе Ежи Помяновского.
Показателем растущей популярности Бабеля в Польше стало то, что "Закат" поставили две главные сцены сразу — «Стары Театр» в Кракове и "Атэнэум" в Варшаве. Оба спектакля стали поводом для сравнений и анализа — как в плане выражения заглавной мысли автора, так и его отношения к еврейской традиции, определяемому в польском переводе словом "zmierzch" (в обратном переводе - "сумерки").
Польская премьера "Заката" состоялась в Кракове 29 декабря 1966 года. Режиссер спектакля, Ежи Яроцки, придал ему "значение, близкое шекспировским символам"1, выявляющим все связи и аналогии с "Королем Лиром", - с тем, однако, что трагедия власти подменялась историей вражды в семье Криков. Спектакль последовательно строился вокруг центрального образа пьесы, Менделя Крика, с целью показать неизбежность его поражения. В раскрытии облика этого персонажа ключевой становится сцена в трактире, где старый еврей "выкрикивает" свой бунт против старости. Главным достоинством краковской постановки была неоднозначность в оценке главного героя. Мендель Крик - король Молдаванки - обретает символическую значимость в системе экзистенциальных отношений, акцентирующих раздельный смысл быта и бытия, мечты и реальности. Ежи Яроцки реализовал свой творческий замысел в духе конвенции чеховского театра с его "поэтикой сжатости, сгущения драматического контрапункта"2. Смягчая тональность диалогов до такой степени, что их "еврейскость" становилась почти незаметной, Яроцки избежал конфронтации не только с цензурой, но и с нарастающими в кругах власти антисемитскими настроениями. Благодаря такой "полутональности" краковская премьера сохранила за собой все качества современной театральной реализации. Ее автор и режиссер обращается не только к популярной в то время традиции Чехова, но в целом и к театру абсурда, предоставляя право голоса главным его представителям: Ионеско, Беккету, Ружевичу.
Несколько дней спустя после краковской премьеры - 19 января 1967 года - состоялась премьера "Заката" в столичном театре "Атэнэум". В варшавском спектакле, поставленном Бохдаком Коженевским, критика усмотрела родственные связи автора пьесы с традицией русского реализма. Один из рецензентов так писал по этому поводу: "В этой пьесе мы фактически имеем дело с проблематикой, которой русская литература занималась многократно - от Островского до Горького"3. Особенно подчеркивалась ее идейная близость творчеству Горького, поскольку "как и произведения Горького, открывает она страшную правду о человеческой жизни»4. Бросая резкий отсвет на "закат" жизни старого Менделя, режиссер варшавского спектакля придавал ему трагическое звучание финала "Егора Булычева и других" - лучшей послереволюционной пьесы Горького, акцентирующей бунт заглавного героя против своей среды.
Такое "революционное" прочтение бабелевского "Заката" отрицательно отразилось на его дальнейшей судьбе на польской сцене. Прямым доказательством этому стала премьера "Заката" в Театре Выбжеже в Гданьске, состоявшаяся 23 сентября 1967 года. Режиссер гданского спектакля, Петр Парадовски, воспринял бабелевскую пьесу уже целиком в контексте "Егора Булычева" - как драму "о смерти личности и мира"5. Такой подход делал беспредметной любую творческую дискуссию об оригинальности Бабеля-драматурга. С сегодняшней перспективы хорошо видно, что автор "Заката" не является, как Горький, писателем идеи, он создает свой особый мир, воспринимаемый чувствами.
В 70-е годы, ввиду усилившейся антисемитской кампании, на постановку "Заката" решился только варшавский Театр Жидовски им. Э. Каминьской - уникальный в Европе еврейский профессиональный театр, ставящий свои спектакли на идиш. Спектакль, премьера которого состоялась 17 января 1976 года, был единогласно признан синтезом предыдущих постановок, включающим в себя «реминисценции таких произведений, как "Егор Булычев" Горького, "Король Лир" Шекспира, или - в ином плане - "Судьи" Выспяньского»6. Режиссер спектакля, Анджей Витковски, усилил в нем звучание еврейской темы, хотя, как подчеркивалось, она была лишена «признаков избранного народа»7 и представляла собой скорее трактовку в духе античной трагедии, для которой коллектив еврейского театра нашел соответствующий ритм и образное воплощение.
"Закат" на сцене еврейского театра в Варшаве возобновлялся еще в 1983 году - по случаю юбилея директора этого театра Шимона Шурмея, выступившего также в роли главного героя бабелевской драмы. Шурмей сыграл Менделя, "пьяного" мечтой о неограниченной воле, которого уже "тронула бацилла русской тоски о чем-то другом"8. Однако в целом спектакль строился на предыдущих творческих предпосылках, вызывавших в памяти древних греков и Шекспира.
В самом начале 80-х годов, переломных для польской истории и культуры, своеобразное второе рождение имела краковская премьера "Заката". Ее автор, Ежи Яроцки, уехал в Югославию, где с коллективом Драматического театра в Белграде подготовил новый вариант своего спектакля. Спектакль был показан также польскому зрителю - в рамках III Международных театральных встреч. Яроцки углубил религиозный контекст восприятия бабелевской драмы. Построил в фойе театра синагогу, через которую проходят зрители и в которой свершается действие центральной сцены "Заката". События текут неспешно - в библейском духе и стиле, преобладает, как подчеркивалось, "религиозная тема народа без земли".{{Jozef Szczawinski, Krol Lear z Odessy // "Slowo Powszechne", 1983, nr 133, s. 4.}} В канве этой "повторной" постановки, где значимость обретает не фабула, а экспрессивный образ, впервые просматривалось, что "Закат", хотя и считающийся шедевром, «шекспировским "Лиром" однако не является»9.
Начало второй половины 80-х годов прошло под знаком двух инсценировок "Заката" - в Польском Театре в Познани и в Театре им. А. Мицкевича в Ченстохове. Концепции обоих спектаклей взаимодополняли друг друга и, вместе с тем, исходили из разных творческих предпосылок. Познаньская премьера показывала стилистические возможности, скрывающиеся в форме бабелевского произведения. Режиссер спектакля, Яцек Паздро, ввел в действие главного героя из мюзикла "Скрипач на крыше", заставляя его молча следовать за Менделем Криком, чтобы постоянно напоминать о его еврействе. Ченстоховский же спектакль базировался на исходной лаконичности бабелевского текста, причем, лишенное многозначности слово служило "разоблачению" старого Менделя, уходящего со сцены жизни. Своеобразным продолжением этого наметившегося в середине 80-х годов "двухголосия" стала постановка "Заката", с которой выступил «Театр Новы» в Лодзи 18 января I986 года. Здесь на сцене уже постоянно присутствовал детский хор, воссоздающий атмосферу синагоги, но в целом спектакль был выдержан в традиционном духе пессимизма, морализаторства и великого плача над судьбами народа, обреченного на гибель. Лодзинский спектакль показывал еврейский мир разбитым, «сливающимся все явственнее с реалиями других языков, культур, религий»10
Театральным событием конца 80-х годов стала премьера "Заката", состоявшаяся 14 января 1987 года в Театре им. Вилама Хожицы в Торуне. Режиссер спектакля, Кристина Мейсснер, явно отдавая предпочтение Бабелю-прозаику, создала авторский пролог, базирующийся на фрагментах бабелевских рассказов. На фоне мертвого города перед глазами зрителя проходят Арина и Серега из гостиницы «Мадрид и Лувр», Элья Гершкович и проститутка Маргарита, мадам Шварц и вор Коля из рассказа «Ди Грассо», еврейский" вундеркинд" со скрипкой и, наконец, все персонажи "Заката" второго плана. Режиссер уже в самом начале создала монументальную фреску, представляющую мир, уходящий в небытие, исчезающий во мраке исторической сцены. В становлении спектакля решающую роль сыграла сценография Александры Семенович, которая в подробностях быта одесской Молдаванки нашла широкую перспективу для выражения авторской идеи. В ее художественном оформлении сценическое пространство, лишенное занавеса, разделялось на три уровня, высший из которых - на фоне синагоги - предназначался для молитвы, низший - для ежедневных занятий, средний же - распятый между небом и землей - был местом для любви. Использование принципа сценического симультанизма привело к тому, что "каждая из восьми картин пьесы становилась частью более широкой картины"11. Несмотря, однако, на новаторский характер режиссерских и художественных приемов, финальная сцена реализовалась в хорошо уже известной конвенции поминок, а вся история вражды Криков — «в извечной теме конфликта родителей и детей»12. Заглавный "закат" и здесь обозначал не только конец старого Менделя, но и созданного им мира, который только на миг - и с применением силы - был задержан в своих границах Беней Криком.
В 90-е годы бабелевская пьеса ставилась четырехкратно - в драматических театрах Валбжиха, Гданьска, Сосковца и Вроцлава. Обращает на себя внимание отсутствие отзывов на них как в локальной, так и в центральной прессе, вызванное, как кажется, общим процессом десоветизации культуры. Важнее здесь другое - этот знаменательный для Польши период показывает, что Исаак Бабель сохранил свою высокую позицию в репертуаре польских театров.
Этот краткий перечень польских постановок "Заката" свидетельствует скорее о высоких критериях польского театра, чем о правильном прочтении главной бабелевской мысли. Причиной такого непонимания был польский перевод "Заката", автор которого снабдил его заглавием, близким по значению к слову "сумерки". Оно упреждает проблематику пьесы, заставляя усматривать в ней историю падения еврейской семьи и еврейства в целом. Между тем уже поверхностный анализ значения заглавия вызывает целый ряд сомнений. Как природное явление оно связано с культом солнца, характерным для нееврейских народов, в то время, как еврейский народ ассоциируется с лунным календарем с его фазами прибавления и убавления. В метафорическом значении главное нарушение Менделем собственной традиции заключалось в том, что, как говорится в финале, до конца жизни хотел он "жариться на солнцепеке". Бабелевское творческое мышление отличается особым библейским антитетическим параллелизмом, благодаря чему слово зачастую включает в себя два противоположных значения, смысл которых уясняется в процессе интеллектуального поиска. Слово "закат" обозначает принятый на Ближнем Востоке тип "очищающей" милостыни, которая, например, в мусульманских странах превратилась в государственный налог. Для изначального "опознания" этой ситуации Бабель помещает среди случайных гостей Рябцова старого турка, с которым Мендель здоровается в знак уважения. Сама ситуация указывает на ее глубинные связи с еврейской традицией. Арабский корень "зкт" представляет собой одну из трансформаций древнееврейского "цдака"13, обозначающего справедливость, целью которой является освящение жизни - в том числе и через подаяние. Требование это обязательно для всех без исключения, ибо сказано в Священном Писании - "Благотворящий бедному дает взаймы Г-споду; и Он воздаст ему за благодеяние его" (Кн. Притчей 19, 17). Итак, не падение старого Менделя, но только его "очищение" от чуждой ему традиции, не "сумеречное" состояние еврейства, а только выплывающий из мрака образ еврейской "справедливости" имел в виду Бабель, когда в 1927 году закончил свой "Закат".
Мало кто обратил внимание на то, что действие бабелевской пьесы относится к 1913 году. Дата эта знаменательна, но отнюдь не по той причине, что автор якобы имел здесь ввиду трагические последствия, которые повлечет за собой I мировая война. В 1913 году в России праздновалось 300-летие царствования династии Романовых, экономические показатели были впечатляющими, страна обретала державную мощь в мировом масштабе. На этом фоне — имя последнего из Романовых упоминается неоднократно - Бабель показывает принципиально иную ситуацию русских евреев. Изолированные от внешнего блеска столичной жизни, выброшенные за черту оседлости, они вынуждены были заняться, как старый Мендель, каторжным трудом или, как его сыновья, темными делами. В переносном значении бабелевская пьеса, относящаяся к 1913 году, была протестом против экономической, моральной и общественной деградации, столь остро воспринимаемой в то время членами еврейской общины.
Но время действия и связанные с ним опасения Бабеля за судьбы русского еврейства являются лишь отправным пунктом для более глубоких размышлений о культурных влияниях, определивших характер отношений между двумя народами. Проблема уходит своими корнями в ассимиляционное движение среди европейских евреев, инициатором которого был в конце ХVШ века Мозес Мендельсон. Имя главного героя "Заката" является исторической параллелью этому известному немецкому просветителю, который открыл еврейские диаспоры для культурного влияния извне. История старого Менделя и его семьи, раздираемой внутренними распрями, носит все следы еврейско-русской ассимиляции в ее последней стадии. Вся семья Криков искажена российскостью, которая проявляется в их неуважении друг к другу и в бандитских отношениях к собратьям. Патрон рода страдает типично русской, унаследованной от Достоевского, карамазовщиной, - что производит особо удручающее впечатление, поскольку сам по себе образ Менделя Крика строится по образцу библейского Самсона и так же, как и он, отличается вспыльчивым нравом. Его отношения с Марусей являются современной иллюстрацией ветхозаветной истории Самсона и Далилы. Если воспользоваться словами третируемой жены Менделя, Нехамы, русская культура дала евреям "бешеный язык". Сама проблема, однако, намного сложнее и касается сущности языка как средства межчеловеческой коммуникации. Русский язык, которым пользуются все персонажи "Заката", распадается на две противоположные друг другу части. С одной стороны грубый и примитивный язык вечно пьяной мадам Холоденко, с другой - утонченный, окрашенный специфическим еврейским юмором, полным афоризмов и неожиданных подтекстов язык месье Боярского. Для коренного одессита Бабеля нет сомнений в том, каким должен быть ответ на вопрос, чья культура и кому дала больше - русская еврейской или еврейская русской.
Только в таком антитезическом осмыслении слово "закат", дающее амбивалентное заглавие пьесе, обретает своего адресата. Закат - не русского еврейства, как считалось до сих пор, а самой русской культуры, обреченной историей на гибель. Уже в половине двадцатых годов Бабель отлично видел и понимал, что в погрязшей в идеологическом бандитизме России трагическая участь ждет и многих евреев.
Бабелевский театр далеко уходит от поэтики чеховского театра, соединяющего в себе символическое содержание с импрессионистской тональностью. Адресуя свою пьесу зрителю, воспитанному в этой традиции, Бабель со свойственным ему чувством юмора придает иное звучание известному чеховскому принципу, - что ружье, висящее на стене в первой сцене, обязательно должно выстрелить в четвертой. В пьесе Бабеля этот атрибут чеховского театра появляется несколько раз, стреляет не в четвертом, а в пятом акте, причем его единственной жертвой становится крыса, случайно появившаяся в синагоге. Удар револьвером по голове, полученный Менделем Криком, наглядно показывает, что иудаизм не имеет ничего общего с культурой смерти и что ему в корне чужд "чеховский" жизненный детерминизм, ведущий к безнадежной старости. Не с живым трупом или падшим античным героем - как хотели это видеть постановщики "Заката" - мы имеем дело в финале пьесы, а только с богобоязненным старым евреем готовым принять на себя судьбу скитальца.
Неправы были те постановщики "Заката", которые, как бы отказывая пьесе в еврейскости, дополняли ее фрагментами прозы Бабеля или других еврейских авторов. Давление еврейской традиции здесь настолько сильно, что любые дополнения разрушают драматургию событий. Ее форма и содержание указывают на начала еврейского профессионального театра на идиш, связанного с уже упомянутым просветительским движением среди европейских евреев конца XVIII века. Именно тогда существенные изменения претерпели традиционные еврейские театрализованные представления, называемые Пуримшпиль. Еще до начала второй мировой войны живой была среди европейских евреев традиция домашних театральных спектаклей с обязательным участием переодетых актеров, исполняющих библейские сцены или фрагменты библейских драм. Превращение Пуримшпилей, исполняемых по еврейским домам, в общедоступные театральные представления было связано с введением в их притчевую структуру комических персонажей, которых, отметим, немало в бабелевском "Закате" как с одной, так и с другой стороны. Эти представления реализовались уже профессиональными исполнителями - на общедоступной театральной сцене и с участием, как в "Закате", раввина и его учеников. Радостный финал "Заката", собирающий как еврейских, так и нееврейских персонажей, служит напоминанием об этой театральной традиции и заодно об атмосфере самого веселого еврейского праздника, отмечающего избавление евреев от гибели. В чисто творческом плане финальная сцена этой оригинальной пьесы является своеобразные авторским Пуримом, празднуемым - в полном соответствии с традицией - по случаю избавления старого еврея от угрожающей ему опасности.
Замечания/предложения
Сайт создан и поддерживается
Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра
«Мигдаль»
.
Адрес:
г. Одесса,
ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.:
(+38 048) 770-18-69,
(+38 048) 770-18-61.
Председатель правления центра
«Мигдаль» —
Кира Верховская
.
