+12

№54

Мигдаль Times №54

Мастер общей хирургии

Интервью вела Инна НАЙДИС

(0)

— Сергей Александрович, ваш отец играл на виолончели, мать — на фортепиано, наверное, и вы занимались музыкой? Как получилось, что вы выбрали, все-таки, медицину?

— Семейная традиция, безусловно, оказала влияние на выбор профессии. Дед мой, Исаак Соломонович Гешелин, был известным врачом. Он фигурирует в медицинских энциклопедиях и справочниках как основоположник ото-рино-ларингологии на юге России. Мы с дедом в этой жизни не встретились — я родился в 1930 году, а он умер в 1926-ом. Мой отец, Александр Исаакович, на протяжении 30 лет был профессором и заведующим кафедрой болезней уха-горла-носа Одесского мединститута. Он говорил: «Учти, Сережа, твой дед не был профессором, но он был выше меня».

Отец был крупным специалистом, образованным, интеллигентным человеком. Мама преподавала английский язык. Родители великолепно знали языки — французский, немецкий, английский. Мать занималась в Петербургской консерватории, правда, оставила ее по материальным причинам. Любовь к музыке, знание, понимание ее остались. Музыка играла большую роль в нашей семье. Мать дружила с профессором Одесской консерватории Бертой Михайловной Рейнгбальд, замечательным педагогом — она была первым и основным учителем Эмиля Гилельса. Перед ответственными выступлениями юный Гилельс репетировал на «Стейнвее», который стоял в гостиной у моих родителей.

Считалось, что в интеллигентной семье мальчика надо обучать музыке. Я не жалею об этом, но лучше бы я потратил время на изучение языков. Когда я был в 7, 8 классах, мы жили в Москве, и я занимался в Центральной музыкальной школе при консерватории. Мне очень повезло — я занимался в Москве с такими талантами, как Женя Малинин, Эдуард Грач, Игорь Безродный, Лялик Берман, Вера Горностаева, Аля Пахмутова. Все то, что им давалось с ходу, я должен был брать с бою.

Потом я окончил школу Столярского, поступил в консерваторию... В «Егоре Булычеве» есть такая фраза: «Не на той улице живу, Глаха». Я это понял, бросил обучение и ушел в медицину. И не жалею: медицина — это мое.

— Вы лет 30 назад спасли мою маму. У вас таких случаев было немало. А есть такие, которые вы помните как самые..?

(0)

— Специальность хирурга — одновременно счастливая и драматичная: постоянно общаешься с человеческим страданием. У любого хирурга бывают удачи и неудачи. Причем, неудачи — не обязательно в силу ошибок — просто не удалось переломить болезнь, она оказалась сильнее. К сожалению, несчастья оставляют в памяти более глубокий след. У активно оперирующего хирурга всегда есть 9-10 больных в раннем послеоперационном периоде. Если у 9 — все гладко, а у одного — осложнения, твои мысли заняты именно им, ты не можешь прийти домой и отключиться, расслабиться. Помните, как у Окуджавы: «И боль, что скворчонком стучала в виске, стихает...» Так вот, она не стихает.

— Вы ведете научную работу. Были ли у вас какие-то достижения, открытия, когда хотелось сказать себе: «Ай да Пушкин!..»?

— Ну, это слишком высокое сравнение... Есть, конечно, достижения, которые я и мои коллеги внесли «в копилку». Мною опубликовано около 270 работ, книги... Есть две диссертации, которые выполнены честно и добросовестно. Это не достижения. К достижениям я отношу несколько изобретений, которые останутся, да и уже остались — их цитируют, ими пользуются. Это способ оказания помощи пострадавшим с массивными кровоизлияниями в плевральную полость, варианты операций на пищеводе и толстой кишке, лечение опухолей средостения.

— Мне кажется, сейчас у хирургов узкая специализация. Вам «подвластно все»?

— Ну, таких хирургов не существует в природе.

— А военно-полевая хирургия?

— Военно-полевая хирургия и медицина катастроф или чрезвычайных ситуаций — это ветви общей хирургии. Там другие организационные принципы: во главу угла ставится возможность спасти как можно большее число больных. Скажем, поступает 1000 раненых. Среди них 100 человек — живые, но практически безнадежные. Им лишь облегчают страдания, но хирургическая помощь не оказывается, так как в это время умрут те 900. В мирное время мы боремся за жизнь каждого человека. Даже если ты оперируешь только одни аппендициты, приходится принимать нестандартные решения — двух одинаковых больных не бывает. Сейчас весь мир помешан на страховой медицине. Она позволила медицине стать богатой, оснащенной, но перевела лечение на стандарты, лишив врача права принимать нешаблонные решения. Если врач отойдет от стандарта и все кончится благополучно, никто этого не заметит. А если результат будет плохим — за всю жизнь не рассчитаешься.

Но вернемся к специализации, она имеет свои плюсы и минусы. Возьмем авангард современной хирургии — трансплантацию органов и кардиохирургию, вершинным достижением которой стала пересадка сердца, впервые осуществленная гениальным Кристианом Барнардом. Если бы не было специализации, то, конечно, не было бы таких достижений. Кардиохирургия — это такая специальность, что, занимаясь ею, ничем больше заниматься нельзя. Не остается времени. И это создает противоречия в распределении кадров. Представьте себе, что талантливый студент кончает институт и сразу попадает в кардиохирургическую клинику. Если у него есть голова и руки, то через 3 года он становится кандидатом наук, через 6-7 лет — доктором наук и профессором. К 30 годам он оперирует на уровне пересадки сердца, клапанов и т.д. Он высококлассный кардиохирург, но опыта в неотложной хирургии, травматологии, то есть, в наиболее востребованных разделах профессии, он не имеет. Вы спросите, для чего ему это нужно? Ведь он профессор, который хочет занять место под солнцем, соответственно его профессиональному рангу и званию. Кардиохирургических клиник мало, а общехирургическую клинику он возглавить не может. Когда у нас в стране в каждом маленьком городке будут оперировать инфаркт миокарда в ургентном порядке, как оперируют в Германии, Америке, Израиле, тогда, возможно, «узкоспециализированные» кардиохирурги смогут себя реализовать. Но когда это будет?..
Меня считают хирургом широкого профиля, но, конечно, я не «всеядный». Я оперирую в брюшной полости, в грудной клетке, был и остался онкохирургом, в молодости делал операции остеосинтеза. Но, конечно, любой хирург, который работает в травматологии под хорошим руководством, сделает этот остеосинтез техничнее и лучше, чем я, потому что я это делал последний раз лет 30 назад. Но все-таки основой хирургии является ургентная хирургия, и она не должна исчезнуть. Для того, чтобы быть полноценным ургентным хирургом, нужно знать все в кое-чем и кое-что во всем. Если поступает, например, больная с разрывом селезенки, с большим кровоизлиянием, а у нее внематочная беременность, то не звать же гинеколога. Есть вещи, которые должен уметь каждый хирург.

— Возвращаясь к страховой медицине — в нашем обществе медицина доступна далеко не всем.

(0)

— Я бы сформулировал это иначе: медицина мало кому доступна, а в полном объеме — вообще никому. В Уголовном кодексе существует понятие «неоказание помощи больному» и «неоказание помощи больному в полном объеме». Но если больному выписать те лекарства и в том количестве, в котором он нуждается, он не в состоянии будет за них рассчитаться. Поэтому мы лечим теми лекарствами, которые больной в состоянии оплатить. Говоря о страховой медицине, я по ассоциации вспомнил высказывание Черчилля: «Демократия — плохая форма правления, но лучшей пока не придумали». «Отстегивать» на страхование столько, сколько надо, может только богатое общество.

— Общество одесских врачей, просуществовавшее до 1924 года, ставило перед собой не только научные цели, но и по обеспечению санитарии города, предотвращению эпидемий, по оказанию помощи неимущим. Есть ли сейчас такая организация в Одессе?

— Есть. Это Ассоциация врачей Украины, и Ассоциация врачей одесского региона, куда входят Одесса, Николаев, Херсон. Президент ассоциации — Юрий Никандрович Гордон, очень опытный и энергичный организатор. Я имею честь быть вице-президентом этой ассоциации. Ее цель — будировать перед администрацией различные актуальные проблемы. Достаточно сказать, что Одесса единственный город с миллионным населением, который не имеет больницы скорой помощи, и мы занимаемся этой проблемой. Больница скорой помощи — это стационар, который круглосуточно, круглогодично готов к оказанию ургентной помощи больным. Первая городская больница была больницей скорой помощи. Лет 20 назад этот статус разрушили. Новую больницу почти построили. Она должна была стать лучшей в Украине. Но в начале перестройки все растащили, и там теперь жилой комплекс с торговым центром.

Ассоциация также помогает обнищавшим врачам, которые живут на ничтожную пенсию. Членские взносы у нас небольшие, но есть богатые порядочные люди, которые делают спонсорские взносы, и это позволяет помогать членам Ассоциации при чрезвычайных ситуациях, в случае болезни или смерти членов семьи.

— А решает ли Ассоциация городские медицинские проблемы?

— Мы рекомендательный орган: даем рекомендации местным и областным административным органам, пишем письма министру здравоохранения, пишем и президенту. Надо отдать должное канцелярии президента, они всегда отвечают. Но это все пока имеет эффект капли, которая точит камень.

— Вы работаете в Еврейской больнице... Кстати, сколько лет вы в ней работаете?

— После института я 3 года работал в Донбассе — в шахтной больнице, потом в городской, а с 56-го по 78-й годы — в Одесской первой городской клинической больнице, которая сохраняет традиционное наименование Еврейской. Находясь на практической работе, я сделал кандидатскую, а потом и докторскую диссертации. Когда ректором Одесского мединститута стал профессор С.И. Корхов, он предложил мне должность профессора, заведующего курсом онкологии. Тогда это было актом гражданского мужества, так как государство в те годы не поощряло людей моей национальности. В течение 12 лет я заведовал курсом онкологии на базе онкологического диспансера. В 89-м году освободилась кафедра госпитальной хирургии. Тогда ректором был профессор И.И. Ильин, и он предложил мне возглавить кафедру, базой которой была 1-я горклинбольница. Это было нелегкое решение, я уже многое сделал в онкологии. Но я перешел сюда не потому, что это была моя alma mater, где многие годы я работал со своим замечательным учителем профессором Б.Е. Франкенбергом, а потому, что меня не устраивал микроклимат в онкодиспансере.

— До революции и даже до войны чуть ли не 50% врачей в Одессе были евреями. В брежневские времена поступить в одесский медин было очень тяжело... Насколько сегодня это «еврейская» специальность?

— Я считаю, что ни при каких обстоятельствах нельзя связывать профессиональные способности с национальной принадлежностью.

В 1947-м, когда я поступал и, кажется, в 1948 году никакой дискриминации не было. Преимущества имели только, те, кто пришел с войны. В последующие годы был очень ограниченный прием евреев в вузы. Когда я кончал мединститут, председатель государственной экзаменационной комиссии Аркадий Георгиевич Караванов рекомендовал меня и моих сокурсников Виктора Гологорского и Сеню Полищука на научную работу. Кончилось это для него большими неприятностями, а нас отправили не по самым лучшим назначениям.

В годы антисемитизма запретили выбить на памятнике имена погибших во время войны выпускников одесского медина, потому что многие из них были евреями. В этом нет ничего удивительного. Ведь еще со времен Екатерины Второй Одесса была в черте еврейской оседлости, и сюда приезжали евреи, для которых высшее образование в Санкт-Петербурге, Москве и других городах России было недоступно. Сейчас среди молодых врачей евреев почти нет. Так сложились исторические реалии, которые не имеют отношения к профессиональным качествам какой бы то ни было национальной группы.

— Еврейская больница была основана евреями и для евреев, но оказывала помощь всем, кто в ней нуждался. И у нее был свой статус в городе. Сегодня статус уже не тот.

— Вы затронули очень больной вопрос. Когда было какое-то «-летие» больницы, Вера Натановна Стрельцова, врач-окулист и парторг больницы, раскопала совершенно потрясающий документ. Более 200 лет назад Одесской религиозной еврейской общиной было принято постановление об организации больницы для бесплатного лечения еврейской и христианской бедноты и платного лечения богатых иудеев. По-моему, ничего более гуманного, правильного и разумного нельзя было придумать.

Это одна из самых старых больниц в городе. Во всех городских больницах плохо, но здесь более тяжелая ситуация: проблемы с кровлей, отоплением, окнами, с пищеблоком (его сейчас восстанавливают) — проблемы со всем. А денег нет. Это одна сторона медали. Вторая сторона медали в том, что на областные больницы все-таки выделяются госбюджетные средства. Кроме того, областная больница позволила себе, с моей точки зрения, этически совершенно недопустимый шаг. Там есть службы, которых в городе нет — отделения микрососудистой, торакальной хирургии... Так вот, они городских жителей принимают туда на хозрасчете! Благодаря этому они имеют какую-то копейку и выглядят лучше. В результате больные, которые обращаются ко мне, говорят: «Сергей Александрович, мы хотим, чтобы вы нас прооперировали, но, пожалуйста, не в этой больнице!»

Тем не менее, могу вас заверить, что профессиональный уровень врачей Еврейской больницы, состояние операционных, кабинета эндоскопической диагностики и миниинвазивной хирургии, отделения реанимации и интенсивной терапии позволяют решать задачи лечения самых тяжелых больных на современном уровне. В конце концов, результаты лечения зависят не от числа больных в палатах и комфортабельности туалетов.

— Вы видите вообще какой-то выход — для медицины, для больниц?

— Должны быть деньги! И больше ничего. Кстати сказать, ко мне обращались с вопросом — ты же бывал в Израиле, бывал на конференциях, ты знаком с этими людьми, тебя знают в «Гмилус Хеседе» — что же, ты не можешь найти богатого спонсора, который «отстегнет» какую-то сумму на Еврейскую больницу? Скажу вам откровенно: во-первых, хотя это не для себя, я не умею быть в роли человека с протянутой рукой, а во-вторых, я хорошо знаю, что если речь пойдет, допустим, о покупке прибора, который стоит тысячу долларов, я найду человека, который протянет мне руку помощи... Но это не решит проблему больницы. Если же речь пойдет о серьезной помощи — я прекрасно знаю, как появляются отсутствующие глаза, и разговор переводится на другие рельсы. Я не вижу выхода — кроме одного. Есть показатели экономического благополучия государства. К ним традиционно относят автомобилестроение, самолетостроение, космическую технику, здравоохранение, образование детей (даже не высшее образование), обеспечение стариков. Пока наша страна находится в катастрофическом положении, ни о каком улучшении здравоохранения речи быть не может.

Здравоохранение — дело общегосударственное. И оттого, что, допустим, у нас есть «Интосана» (называть ее больницей скорой помощи преступно!), и она блестяще оснащена, и там работает много хороших врачей, ничего не меняется. Это — больница для избранных! Для избранных может быть дорогой ресторан, клуб, может быть какое-то увеселительное заведение. Но больница для избранных — это чудовищно!

Добавить комментарий

Добавление комментария

Поля, отмеченные * , заполнять обязательно * Подписать сообщение как  Имя  без пароля (гостевой вход)  Ник  Пароль  Войти?        Зарегистрироваться  Забыли пароль? * Текст  Показать подсказку по форматированию текста