+4

№125

Мигдаль Times №125

«Аравийский роман»

Алена ЯВОРСКАЯ

Почему загадочный: год рождения точно неизвестен, сведения об одесском периоде жизни неточны, словари дают, кроме всего прочего, разные даты и причины ареста и освобождения. Забытый – последняя книга «Долги сердца» вышла за несколько дней до его смерти в 1963 г. А потом – долгое забвение, до 1983 г., когда в Израиле вышла его книга «Простой рассказ о мертвецах». В Одессе однотомник Гехта вышел в 2010-м.

До середины 30-х годов Гехт писал, в основном, о еврейской бедноте, погромах времен революции, о еврейских колхозах, евреях – инженерах и строителях. Все понятно и просто – плохая жизнь до революции, трудное, но светлое настоящее и прекрасное будущее. Но при этом он был не бездумным советским писателем, а чувствующим, беспокойным, сомневающимся человеком, искренне пытавшимся бороться с ложью, трусостью и равнодушием общества.

Во время допросов в 1944-м эти сомнения и неравнодушие (тема двух его повестей «Поучительная история» и «Вместе», о событиях 1937 года) были едва ли не главными пунктами обвинения. Да, фронтового журналиста Гехта «взяли» в 1944-м. Но ошибка еврейской энциклопедии: «арестован в конце 1940-х гг. в период борьбы с космополитизмом» – понятна.

Грузчики
в порту
Тель-Авива

(0)

Непонятно лишь одно – в опубликованных материалах допросов ни словом не упоминается его повесть «Пароход идет в Яффу и обратно». Неграмотность следователей спасла жизнь Гехту. В 1949-м ему, попавшему из подмосковной шарашки в северные лагеря за отказ давать показания на соседей по бараку, не добавили срок за произведение о жизни Палестины. А ведь там были и упоминания о сионистском движении в дореволюционной Одессе, и пересказ выступления Жаботинского, мелькали имена Бялика, Черниховского, Трумпельдора, Клаузнера.

Особенность Гехта-писателя – вставлять почти в каждое произведение детали своей биографии. И здесь тоже – речь идет о мальчишках из казенного еврейского училища, в котором он учился. Двое из них, Гордон и Губ­лер, оказываются в Палестине, в конце произведения они вернутся в Биробиджан. История более чем реальная, в фондах одесского ОЗЕТ сохранились письма 20-х годов о реэмиграции нескольких групп из Палестины в Биробиджан. Но поразительно другое – подробное описание жизни подмандатной Палестины. Откуда мог знать об этом Гехт? Кто ему рассказал? Уж не побывал ли он сам в Палестине?

Первое упоминание о повести – в письме Сергею Бондарину в мае 1930-го.

«…Написал кое-какие вещицы, которые очень хотел бы тебе почитать. Они как бы заветные. Печатать их не буду – вряд ли возможно. Летом соберусь и закончу свой аравийский роман. Он наполовину написан. Меня что-то не тянет к нему».

Вышла книга в 1936 г. тиражом 10 000. Критика молчала, единственный отзыв есть в записных книжках И. Ильфа, он достаточно резкий: «…Палестинские пальмы имеют мохнатые ветви. Я таких не видел ни в Батуме, ни в Калифорнии. "Обильные косы". "Маджестик", новый французский пароход, пришел в Яффу. А он – английский, не новый, и в Яффу не ходит».

Как человек, побывавший в Израиле, могу смело утверждать – ветки у пальм в Тель-Авиве действительно мохнатые. А вот как человек из Советского Союза мог знать такие детали? Загадка.

В более поздней повести «Поучительная история» промелькнул один из персонажей «Парохода», едущий в Биробиджан. Он – брат главного героя. На допросах Гехт показал, что два старших брата эмигрировали в Канаду, и связи с ними нет. Может, братья были в Палестине? Загадки, загадки, и ответа на них нет.

Понятно лишь одно – повесть, которую в разное время называли и сионистской, и антисионистской – все о той же несбыточной мечте, об «интернационале добрых людей». К этой фразе старика Гедали1 Гехт добавил бы еще «неравнодушных» – один из героев пытается помочь другу, сидящему в аккарской тюрьме.

Да, повесть написана в советское время, и, разумеется, один из героев заявляет, что «на Палестину мы много надеялись, но мало от нее получили». И, тем не менее, три четверти действия происходит именно в Палестине, часть в Одессе, а Биробиджан – скорее фон для рассказа о быте колонистов, жизни Иерусалима и Тель-Авива, столкновениях с английскими властями, с арабами, нежели описание трудовых подвигов переселенцев.

Кроме картины жизни Палестины, в повести присутствует, пожалуй, первое в советской прозе описание Тель-Авива:

«Он заглянул с ними [Шухманом и Гублером – А.Я.] в строительную организацию национального комитета «Солен-Боне», и их взяли на временную работу. Организация решила укатать гравием дорогу от Тель-Авива до Петах-Тиквы, Шухман и Гублер получили тележки и целые дни нагружали на них гравий с берегов Средиземного моря. Они ночевали в бараке и сильно загорели на жарком сентябрьском солнце… Их барак стоял на краю Тель-Авива.

Через весь город тянется вдоль моря нарядная улица имени генерала Алленби. Улица покрыта асфальтом, с утра до вечера мчатся по ней дорогие автомобили – черные и желтые, голубые и синие. По обеим сторонам выстроились веселые праздничные особнячки с садами и гостиницами в швейцарском духе, с черепичными крышами и резными балкончиками, увитыми зеленью. Блещут богатством витрины магазинов, веселые пары сидят на верандах столовых и ресторанов, повсюду мелькают шумные и хорошо одетые туристы в белых шляпах и пробковых шлемах. Играет музыка. Стриженые девушки перебирают клавиши роялей. Идут с пляжа купальщики. На улице Алленби шумно, празднично.

– За мной, – сказал десятник.

Друзья шли за ним через всю улицу, и Герш Гублер все гадал, в каком доме он оставит их ночевать. Наконец улица кончилась. Сразу все стало тихо, пустынно, бедно. За улицей – поле, и посреди поля стояло несколько бараков. В одном из них им отвели две койки».

***
«На другой день после того, как его выписали из больницы, Гордон уехал в Яффу. Через несколько часов он высадился на Яффском­ вокзале и пошел пешком в Тель-Авив. Поклажа была легкая – маленький чемодан с двумя парами белья, красками и бритвенным прибором. Через полчаса он вошел в Тель-Авив. В Тель-Авив, в новую столицу нового государства...»

***
«Мистер Броун, – попросил я, – вы там были, расскажите о Тель-Авиве.

– Что вы о нем знаете? – сказал мистер Броун.

– Очень мало. Я знаю о нем только то, что лег двадцать назад сионисты выстроили на пустом месте, на береговой полосе, в полутора километрах от Яффы, еврейскую гимназию. После декларации Бальфура здесь возник большой город, столица. В самом ли деле он так велик и красив?

– Вы хорошо знаете окрестности Одессы? – спросил Броун.

– Еще бы, – ответил я, – и Чубаевку, и Пересыпь и Ярмарочную площадь, и Лузановку, и Большой Фонтан, и Средний, и Малый, и Хаджибеевский лиман с Куяльницким, Аркадию, и Дофиновку...

– А вы бывали когда-нибудь в поселке Самопомощь?

Я вспомнил, что в детские годы мы часто туда ходили с Гордоном. Надо обогнуть Куликово поле, миновать Ботанический сад и выйти в степь. Слева – море, пожирающее берега, скудные холмы, разломанные скалы, красноватые оползни. Справа – степь, где растет подсолнух и запуталась в своих волосах кукуруза. Жара, соленый ветер. Мы проходим с Гордоном четыре километра, и в степи возникает нарядный городок. Лают собаки из-за чугунных ворот, цокает экипаж, иногда покажется высокий каретообразный автомобиль, стучатся в двери кухонь молочницы. Я запомнил ряд зеленых улиц, главная называлась «Каштановой» – там росли каштановые деревья; если попадешь туда осенью, так и ходишь по каштанам, и топчешь их, и расшвыриваешь вокруг себя. Здесь не было ни одного доходного дома; в Самопомощи жили акционеры, управляющие банков, известные врачи, знаменитые адвокаты. В каждом доме – хозяин с семьей, дочка играет на рояли, на окнах – жалюзи; в кухнях – кафельные полы, много прислуги, в садах – шезлонги и мальчуганы в длинных костюмчиках
играют в серсо и крокет.

Все дома были сложены из белого известнякового камня, в каждом доме – два или три этажа, черепичная крыша, мансарда в парижском вкусе. У чугунных ворот – медные таблички: Исай Павлович Купервассер, Иосиф Ильич Зак, Израиль Львович Хейфец, Абрам Яковлевич Штейнберг... Каждое утро прислуга натирала таблички мелом...

– Правильно, – сказал мистер Броун. – Когда же многие жители Самопомощи перебрались в Палестину, они построили там большую Самопомощь. Вообразите ряд широких улиц, укатанных гравием, посреди электрические столбы, а по обеим сторонам – именно такие двухэтажные и трехэтажные дома. Есть улица Ахад-ѓа-Ама, улица генерала Алленби, есть бульвар Ротшильда. На бульваре Ротшильда – соломенные скамейки, пальмы, музыка. На морском берегу – большой пляж, много спортсменов, ресторан. Всюду звучит древнееврейская и русская речь. Говорить на жаргоне неприлично и преступно. Конторы, магазины, мастерские. В Тель-Авиве нет ни одной фабрики, – впрочем, в последние годы там появилась труба. Было много шуму по поводу открытия кирпичного завода. А сколько медных табличек! Сколько адвокатов, врачей, преподавателей и дантистов! Они могли бы обслужить полумиллионный город, а в Тель-Авиве – около сорока тысяч жителей».

***
«И снова жизнь в Тель-Авиве.

Гордон сидел в киоске, наполняя колбы, размешивая ложечкой содовую воду, принимал цилиндры, сифоны, ящики с бутылками. Киоск стоял на бульваре. На бульваре росли пальмы. В тени пальм расположились скамейки. Люди садились, уходили. Однажды на скамью сел доктор Клаузнер, тот самый, который больше был похож на лилию, чем на доктора. У киоска никого не было.

– Господин Клаузнер, – сказал Гордон, – добрый день.

Доктор удивился.

– Откуда вы меня знаете?

– Когда я был маленьким, я ходил на ваши лекции в Явне. На Большой Арнаутской. Помните?

– Как же! Еще бы!

Доктор обрадовался».

***
Есть легенда, что как-то Жаботинский сказал в споре о самом-самом… городе мира: «Если в Лондоне восемь миллионов жителей, то в Одессе девять». У Гехта такого размаха не было. Он был скромнее – Тель-Авив построен всего лишь как пригород Одессы.

Добавить комментарий

Добавление комментария

Поля, отмеченные * , заполнять обязательно * Подписать сообщение как  Имя  без пароля (гостевой вход)  Ник  Пароль  Войти?        Зарегистрироваться  Забыли пароль? * Текст  Показать подсказку по форматированию текста